Каким-то образом её новое место жительства раскрыли, и угрозы посыпались с большей силой. По счастливой случайности в тот роковой день матери Натальи не было дома, иначе страшно даже представить, что могло бы случиться с больной женщиной, и так по любому поводу хватающейся за сердце.

Медянова, увидев в дверной глазок отца ребёнка, будто почувствовала, что словесными угрозами дело не обойдётся. Кому она могла пожаловаться? Полиции? Это же Россия: пиши заявление, когда убьют.

Мужчина настойчиво звонил, кричал, колотил в дверь кулаками и требовал открыть. Наталья по-настоящему испугалась. Страх заставил её набрать номер, который она так и не удалила. К сожалению, когда дверной замок, издав прощальный кряк, развалился, Толика ещё не было. А дальше всё смешалось в боль и животный ужас. Только бы не по животу…

Спаситель. Медянова ни секунды не сомневалась в том, что это был Финогенов. Кто ещё мог бы помочь ей? Только он.

Она не успела прийти в себя, потому что за пережитой болью последовала новая порция, но уже иного рода — схватки. Тяжёлые роды, полные раздирающей боли, — освобождение. Счастье рождается через страдания.

Когда Наталья пришла в себя, если это можно так назвать, то первое, что услышала, было сообщение медсестры, что друзья папочки ребёнка настоящие психи и таких в соответствующих заведениях держать нужно. Мир снова погрузился во тьму. Отец ребёнка? Только не это!

И лишь короткая записка, протянутая ей той же медсестрой, вырвала женщину из-под накрывшей волны паники. Буквы расплывались перед глазами, но она сумела прочесть короткое: «Финогеновы своих не бросают». Да, почерк был чужим, не щербатовским, но она чувствовала, что там, в коридоре, есть человек, которому можно довериться.

Записку написал Дмитрий, потому что Толик был не в состоянии не то что писать, но и думать.

Словоохотливая медсестра рассказала Медяновой и о спасителе, по описанию который был похож на Щербатого, как крокодил на бабочку. А вот в «неуравновешенном друге» Наталья сразу распознала Леонида, с которым сталкивалась несколько раз.

Встречи с Сизовым женщина ждала больше, чем с самим Финогеновым. Он спас её ребёнка. Увидев его впервые, она смотрела на него как на божество. И ещё удивительнее для неё было то, что этот человек решал все вопросы, касающиеся новорождённого и её самой. Палата, уход — всё по высшему классу, насколько это было возможно в сложившихся обстоятельствах. И даже имя ребёнка…

— Елисей, — мягко произнёс мужчина, когда Медянова, пытаясь растормошить в очередной раз зависшего Толика, предложила помочь ей выбрать имя.

— Что?

— Финогенов Елисей Анатольевич. Да, мне нравится, — Дмитрий улыбнулся. — Толь? У тебя вообще-то сын родился. Не находишь, что это повод для радости, а не уныния?

— Но я же…

— Щербатый! — рыкнул Сизов. — Не зли меня. Не надо думать, тебе вредно. Просто радуйся. Думать буду я.

Кто этот человек? Почему он так разговаривает с Толиком? Почему он решает такие важные вопросы за других? Наталья задавалась множеством вопросов, но не решалась спросить. Просветил её Леонид. Ну не мог он спокойно смотреть, как в жизнь Финогенова возвращается женщина, от которой он, казалось, наконец избавился. Да, ему было жаль её, но Щербатого с Дмитрием он считал близкими друзьями, а эта женщина оставалась посторонней. Нельзя сказать, что Медянова совершенно спокойно восприняла доходчивое объяснение по поводу взаимоотношений между этими двумя мужчинами, но и раздувать из мухи слона не стала. Зачем? Она и не надеялась, что Толик женится на ней и они будут жить долго и счастливо. Нет, граница их отношений была чётко проведена с самого начала: Елисей — сын, а она всего лишь бывшая любовница.

В её глазах Сизов поднялся до невероятных высот. После всего, что рассказал ей Костенко, она бы на его месте близко бы Щербатого к самой себе не подпустила. Но Дмитрий был другим. Он просто увидел в случившемся след судьбы. Так должно быть.

— Наташ, ты бы хоть запила чем-нибудь эту дрянь, — Финогенов покачал головой.

— Сам ты дрянь, — женщина по-детски надулась. — Как можно не любить Димкины котлетки? У них такой вкус…

— Специфический, ага. Убийственный.

— Кстати, — Медянова отодвинула пустую тарелку, — мне Таня позвонила. Говорит, что Димулька заболел.

— Он мне ничего не говорил.

— И не скажет. Ты же его знаешь, — Наталья улыбнулась. — Он не покажет, что ему плохо. Только не тебе.

— Идиот, — вздохнул Щербатый.

— Я его понимаю…

— Ты всегда на его стороне, так что я не удивлён.

Действительно, Медянова по сей день считала Сизова чуть ли не святым и во всём с ним соглашалась. Наверное, это передалось её сыну вместе с молоком, потому что для него Дмитрий, или как ребёнок ласково называл его «тятя», был главным авторитетом. Конечно, авторитет отца не оспаривался, но только Сизов мог успокоить разошедшегося Есю одним лишь взглядом.

— Мы поедем домой, а ты позвони ему. Только не говори ничего лишнего…

— Не учи.

— Как скажешь, — Наталья поднялась из-за стола, хихикая. Её забавляло, как два сильных мужика пытаются идти на уступки друг другу и с каким трудом порой им это даётся.

— Есь, веди себя хорошо, — Толик потрепал сына по волнистым волосам.

— Угу.

— На выходных сходим в парк с тятей.

— Да! — счастливое дитя поскакало к выходу. Много ли нужно для этого самого счастья?

Медянова улыбнулась на прощание. Всё-таки она питала к этому человеку самые тёплые чувства. Есть ещё люди. Настоящие люди.

Дмитрий и Щербатый сделали для неё столько, что она и за всю жизнь не сможет расплатиться с ними. Новая двушка в спокойном районе, путёвки в санатории для матери, деньги, отдых, возможность работать на дому — они помогли ей во всём. Она знала, что эти двое не с потолка берут деньги, что из-за её квартиры они влезли в долги, с которыми потом расплачивались, что оба работают в полную силу, что Толик наконец согласился стать начем СБ, переступив через себя, а Сизов порой до самой ночи торчит в офисе, разгребая бумаги, и часто лично мотается на производство и на склады. И она ценила этих мужчин наравне со своим сыном. Три любимых мужчины в её жизни, в которой больше не было места для кого-то ещё.

Финогенов набрал номер любовника, развалившись на диване в гостиной.

— Да, — Дмитрий всегда быстро отвечал на его звонки.

— Наташка с Еськой уже ушли. Скучно. Не хочешь взять внеплановый выходной?

— М, звучит заманчиво. Буду дома через час. Жди.

И Толик ждал. За время, проведённое рядом с этим мужчиной, он ни разу не пожалел, что когда-то решил быть с ним.

Однажды он спросил Дмитрия, зачем ему была нужна вся эта возня с Натальей, и тот просто ответил, что нельзя упускать шанс, падающий тебе в руки. Щербатый хотел ребёнка, значит это судьба. Но Финогенов знал, что дело не только в этом — Сизов не смог пройти мимо женщины, оказавшейся в беде. Что бы он ни думал о Медяновой, он просто не смог, чисто по-человечески, по-мужски, закрыть глаза на происходящее. Уже после появилась какая-то привязанность и симпатия к ней. Они нашли друг друга. Только Наталья с маниакальным блеском в глазах набрасывалась на еду, приготовленную им, требовала добавки и забирала оставшееся с собой. И только Дмитрий мог терпеливо стоять на месте, пока женщина крутилась вокруг него с ножницами и иголками, используя его тело в качестве манекена.

Жизнь налаживалась. Да, были трудности, финансовые в том числе, но они справлялись со всем вместе. По-другому не бывает. Нельзя без отдачи. Они учились принимать и понимать друг друга. Конечно, без размолвок не обходилось, но в этом плане им было проще: без слёз, истерик и битой посуды.

Сизов приехал ровно через час. Кажется, пунктуальность Толика оказалась заразной.

— Ты Дика выгулял? — с порога спросил мужчина.

— Конечно.

— Наталью накормил? Что с её желудком? Какие лекарства нужны? Может, ей отдохнуть стоит?

— Не части. Накормил. Гастрит. Лекарства сама купит. Отдыхать не хочет, — отчитался Щербатый, продолжая валяться на диване.

— Чем кормил?

— Твоими котлетами.

— А ей можно жареное?

— Её разве может запрет врача остановить? — про себя же Финогенов подумал, что дело тут не в жареном, а в котлетах вообще…

— Да, это точно. Надо что-то делать. Это не шутки. Нужно тщательное обследование, лечение, какие-то препараты. Можно родителей попросить прислать. Немцы, заразы, умные.

— Дим?

— А?

— Иди сюда, — поднявшись в сидячее положение, Толик похлопал рукой по дивану рядом с собой.

Когда Дмитрий сел, он приобнял его одной рукой и, положив голову на плечо любовника, пробормотал:

— От тебя столько лишнего шума, жуть.

— Я беспокоюсь, — Сизов расслабился и погладил Щербатого по короткому ёжику жёстких волос. Лысина исчезла вместе со старой должностью.

— Знаю. Но всё нормально, правда, так что успокойся и не поднимай панику. Хотя бы сегодня.

— Ладно, я позже позвоню ей. Хочешь солянку?

— Да нет… Я борщ варил вчера, там ещё на пару дней хватит.

— А вдруг завтра захочешь, ты ведь её любишь?

— Отдохни лучше.

— Я не устал. Готовить всё равно что-то надо.

— Давай я?

— Нет. Я тут рецепт интересный прочёл. Солянка с грибами. Звучит вкусно, да?

— Ага, — обречённо вздохнул Финогенов.

Глава 7

Девочки мечтают о принцах, любви до гроба и романтике. Даже если они утверждают обратное, не верьте. И самые сильные из них хотят однажды быть покорёнными.

У Алеси не было ни романтики, ни тем более любви. Была школьная дискотека, маленькая кабинка туалета, прохлада сливного бачка под ладонями, задранная джинсовая юбка, сдвинутые вбок трусы, резкие толчки, боль внизу живота, чужие пальцы, тискающие грудь, и запах алкоголя, латекса и хлорки, а вместо принца за спиной пыхтел пьяный Никита Артамасов. Девочки иногда перестают мечтать. Алесины мечты разбились в пятнадцать и были выброшены в унитаз вместе с кусками туалетной бумаги, заляпанными кровью.

Разве могла Антонова представить, что однажды наступит день, когда она сама предложит себя человеку, которого всегда презирала? Жизнь та ещё шутница…

Два года. Удивительно, как быстро летит время.

Алеся стояла перед до боли знакомой дверью, нетерпеливо давя на звонок.

— Чего тебе? — Никита недовольно поджал губы, увидев на пороге девушку.

— Извини за вчерашнее. Я не знаю, с какого перепуга Громов решил, что может лезть в мою жизнь.

— Видимо, у него были причины.

— Если и были, то не те, о которых ты думаешь. Я войду?

— Как хочешь, — Артамасов шире распахнул дверь и пошёл вглубь квартиры, давая Алесе право выбора. Она молча поплелась за ним.

— Как твой нос?

— А тебя это волнует?

— Не особо, если честно, — призналась Антонова, прикрыв за собой дверь спальни.

— Тогда не спрашивай. Жить буду, — Никита развалился на широкой кровати, скрестив руки за головой. — К чему извинения, если не чувствуешь вины?

— Просто хочу, чтобы всё оставалось по-прежнему.

— То есть чтобы мы и дальше трахались без обязательств?

— Да.

— Меня это устраивает, но я не могу понять, почему это устраивает тебя. Все бабы как бабы, любовь им подавай, а тебя даже от малейшего намёка на симпатию с чьей-то стороны трясти начинает. Знаешь ведь, что ты у меня не одна?

— Знаю, — кивнула девушка, садясь на край кровати.

— И?

— Меня это не касается.

— Тогда ты должна знать и то, что у тебя буду только я, пока нас связывает что-то. Эгоистично? — Никита ухмыльнулся.

— Эгоистично. Но я привыкла.

— Так какого чёрта бессоновская болонка заявляет, чтобы я и близко к тебе не подходил? — резко подавшись вперёд, Артамасов схватил Алесю за руку. — Я ненавижу этих двух ублюдков!

— Они друзья моего брата.

— И брата твоего я ненавижу. А младшенького, — парень скривился, — убил бы, если б увидел. Вовремя он свалил. Мелкое ничтожество.

— Откуда столько ненависти к Егору?

— Этот лупоглазый хорёк мне с первого взгляда не понравился.

— Ты же знаешь, в каких я с ним отношениях, поэтому, пожалуйста, прекрати о нём говорить.

— От любви до ненависти, да? — Никита засмеялся, разжал хватку на чужой руке и, притянув Антонову ближе, обнял. — Кто бы мог подумать, что всё так обернётся? Кажется, когда-то ты говорила, что я самый мерзкий человек, которого ты встречала, а сейчас ты послушно раздвигаешь ноги по первому моему требованию. Ты в меня часом не влюбилась?

— Оно тебе надо?

— Было бы идеально, но как-нибудь переживу.

— Никит, тебе плохо со мной?

— Да нет.

— Тогда не задавай никаких вопросов и пользуйся.

— Говоришь как прожжённая шлюха.

— Тебя что-то смущает?

— Ни капли.

Она знала, почему она с ним, но никогда по-настоящему не задавалась вопросом, почему он с ней. Всё казалось очевидным: та, которая во всеуслышание заявляла, что он никто, теперь в какой-то степени принадлежала ему. Мужское самолюбие.

Алеся не знала, что дело не столько в этом, сколько в том, что Артамасов получал настоящее наслаждение, подчиняя себе дочь женщины, которую любил его отец. О, это было потрясающе! Семён Георгиевич, зубастая акула, обломал свои зубы об одну женщину, а его сын вот уже два года трахает, как дешёвую шлюшку, дочь этой женщины. Если бы отец знал… Эйфория.

Не то чтобы Никита ненавидел своего отца, он просто не мог многое простить ему. В методах воспитания Артамасов-старший частенько перегибал, макая сына лицом в грязь и спуская с небес на землю. Загоревшись идеей вырастить из раздолбая достойного человека, он совсем забыл, что сам никогда не был святым. А может, потому и ломал сына, чтобы не сделать его своей копией. Наказания были больше унизительными, чем жестокими: класс фортепиано, бальные танцы, кулинарные курсы и ещё куча всего, направленного на снижение завышенной самооценки Никиты. Семён Георгиевич постоянно ставил в пример сыну именно Алесю. Это злило. Какую-то девчонку он сравнивал с родным сыном и не в пользу последнего. Но ещё больше задевали сравнения с Олегом, рядом с которым, по мнению отца, он был полным нулём. «Мне бы такого сына» — эта фраза постоянно сопровождала Никиту. И сейчас ничего не изменилось.