Нз

Группа замедлилась. Третий на памяти Вэйна капрал, мелкий очкарик с повадками крысеныша, просек знак. Сам стал падать носом в жижу, заодно выкрикивая команду залечь. Не успел.

Звук получился двойной, как щелчок длинного бича на родео. К хаки и серому сразу добавились брызги бурого. И запах пороха, мокрого, размазанного дождевыми струями...

Уильям выругался, сплевывая дождь и старательно шпигуя пулями зелень там, где чудилась угроза. Почему можно стрелять стоя, он не знал. Это не важно, можно — и все дела. Запах беды бледнел и удалялся. Когда он угас, Уильям побрел к капралу. Крысеныша Айка уже перевернули на спину. Бледная остренькая морда была запрокинута, в щель рта тек серый безразличный дождь, из щели пузырилась бурая слюна, стекала по шее. Айк был так окончательно мертв, что мог не сомневаться: как и мечтал, отбудет домой первым рейсом. Если группа вернется и доставит труп.

— Психи русские, — шепотом ужаснулся Йорк, взвизгнул, рванул ручной пулемет и принялся шало стричь пустой лес. — А-аа...

"Психами русскими" этих тварей повадился звать майор. Он был тот еще зверь, поджарый, опытный, спокойный. Уильям редко видел майора вблизи и приватно, раз пять. В клубе, слегка подвыпившего и с очередной девкой, всегда — фигуристой, аж на зависть. Один раз майор отослал девку, сунул ей деньги и не глянул вслед. Подбородком указал на освободившийся стул.

— Дерьмо Билли — типа, про твой нюх?

Пришлось кивнуть и очень постараться не морщиться. Тогда он как раз злился на прозвище. Майор помолчал, жестом заказал выпивку на двоих и дождался ее прибытия.

— Кто умеет чуять дерьмо, тот может уцелеть, — прищурился майор. — Билли, жизнь — штука ценная, как последний патрон, наверное. Самый, типа, на весь гребаный мир последний... Такой или беречь любой ценой, или знать крепко, на какое дело использовать. Типа въехал? Вот... Ни шиша ты не въехал. Значит, пока твое дело — беречь.

Майор помолчал, без спешки отхлебнул виски и погонял во рту, как микстуру от кашля. Проглотил и скривился, ловко цыкнул языком. Показал всем видом: не виски, гнилая моча. Но здесь или ходи трезвый, или не выеживайся, хлебай, что наливают.

— К себе переведу, — решил майор. — Надо типа глянуть, как чуешь. Занятно. Или — полезно? Решу. Психи тут, чую всем прошитым насквозь легким. Психи... — Майор резко допил и жестом потребовал повторить. Снова выхлебал. Уильям мог поклясться: после упоминания загадочных "психов" рука майора мелко задрожала. И унялась лишь после второй порции успокоителя, не разбавленного тоником или чем-то еще. Дальше майор говорил тихо и быстро. — Психи русские. Спецы. Цветных макак учат. Ну и сами типа — охотятся, — пояснил майор после молчания, покачивая в ладони пустой стакан. — Ниже капрала в зачет у них никто не идет. Старший группы — два очка. Майор — три. Парень с пулеметом — одно...

— Откуда...

— Да, их не видели ни разу. Вот типа точно: откуда бы знать? Предполагаю, — поморщился майор. — Спецы впустую не затратят пулю. Трофей, вот их игра. Я здесь давно... типа, понимаю в спецах. Сам... не сопля. Но они — психи. К тому же с "калашами".

Майор замолчал. Уильям еще долго сидел, стараясь не шевелиться, чтобы не спугнуть продолжение истории. Но продолжения в тот раз не случилось. Позже он собрал из обрывков слов и намеков картинку того, что было страхом бравого майора. Таким большим и искренним страхом, что майор не видел смысла скрывать — и не стыдился. Он уважал психов. Он не сомневался: эти возьмут все, за чем пришли, и сгинут невидимками... Профи.

Майор пробовал донести свой страх наверх, оформив в виде доклада. Но там не верили в психов и не видели разницы в сводках потерь. Пока не жахнуло так, что считать стало некогда... а порой и некому. Тогда и был убит второй на памяти Уильяма капрал. А майор увернулся. Успел заметить "дерьмо Билли" и так резво рванул в сторону, что отделался ранением навылет, только мягкие ткани... Хотя кровищи — весь сон от неё на миг сделался бур. Лежа в сплошном месиве из болотной жижи и порубленных пулями джунглей — майор орал до самой потери сознания: "Промазали суки! Промазали. Промазали"... С тех пор Уильям поверил в психов. А майор поверил в "дерьмо"...

Сейчас чутье запоздало. Капрал-крысеныш, доносчик и трезвенник, лежал мертво-серый, с удивленно раскрытыми глазами.

По черепу Уильяма снаружи стучал крупный дождь, а изнутри пулеметной очередью вторили мысли: никто во взводе не поверит, что ты отвлекся, и потому обложался, не подал знак заранее. Все знают, этот урод доставал тебя. Все промолчат. Одобрят, и хоть ори, что ты не мстил крысе.

На груди капрала, на штатном "бронике" был всего один след. Двойной выстрел. Как можно из автомата положить пару пуль в одну точку? Защита, ненавистная, тяжеленная, многими с презрением бросаемая в лесу — насквозь... Только "психи" могут так — издали, в движущегося. Дождь во сне надавил на голову болью, картинка вылиняла до черно-белой. Хлопок по спине: сбито дыхание, зато сон будто вправили в обычное его течение. Логика очнулась. Капрал скопытился. Группу надо выводить. Значит, выводить будет тот, кто жив и на ногах. Как стучит пулемет, виски ломит.

— Поздравляю, капрал, — заверещал пулеметчик, прекратив панически расходовать боезапас, лишь когда звук сменился на сухой холостой щелчек. — Приветствуем капрала Билли, ребята! Теперь заживем!

Поперек горла будто натянули удавку, ужасное ощущение. Майор давно намекал на повышение. Это казалось неплохо. Там, в баре. Здесь, в мокрых джунглях цвета хаки, над серым трупом крысеныша, повышение имело иной смысл. Только что Билли стал стоить два очка в чьей-то трофейной охоте. "Психи" до сего дня не интересовались рядовым. Можно было топать и не заботиться о приметности — это при росте под два метра! Рядовой — зверек массовый, тусклый... Захотелось прощупать жилет на груди. Толстый ведь. Весу в нем фунтов десять. Нет ничего хуже русских в джунглях. А эти — психи с калашами. Три раза плохо. Три гребанных раза...

— Отходим, — выдавил Уильям. — Надо доставить труп и сообщить... майору о психах. Они вернулись.

— Натаскивают обезьянок, — согласился, выглядывая из-за спины, сослуживец.

Сон укрыл от дождя, милосердно дал затемнение. Хотелось верить, что за ним последует пробуждение. Но взревел мотор — и по глазам полоснуло солнце. Чертов сон не потерял худшую свою, вторую часть. Там нет джунглей. Зато все тот же бравый майор дослужился до полковника и сидит пассажиром. Сам Уильям уже капрал и сейчас он за рулем тентованного джипа.

Пустыня при полуденном солнце слепая, тени попрятались. Смотровые щели глаз норовят закрыться вовсе, спасая сознание от нестерпимого света и вездесущей пыли. Хаки в этой части сна тоже пустынное, иного оттенка. Серого нет, только расплавленный белый и угольная чернота, вся она под джипом. Как злой рок, как метка беды. Но у беды нет запаха, хотя Уильям что-то чует: по спине гуляет холодок, невозможный в пыльном аду полудня.

Резкий спазм! Руки, не дожидаясь решения медлительного сознания, рвут руль. Джип содрогается и начинает заваливаться на бок, полковника вышвыривает и краем глаза Уильям прослеживает полет тела. Острый запах беды делается невыносим: это совсем рядом. Почти удалось проскользнуть, обмануть, разминуться...

Удар снизу. Джип — тяжелый, груженый — встает вертикально на морду и заваливается вперед. Кувырок. Боль. И много, очень много бурых брызг в смятой оправе металла, капканом сжимающего тело. Поле зрения узкое. Бок песчаного холма и тень. Рыжее подвижное пламя, его все больше. Тусклый бок ближнего ящика, выброшенного из-за сидений. В ящике спит под чекой смерть. Огонь потрескивает. Кашляет смехом: что ему чека? Можно и иначе разбудить. Запах беды неотличим от едкой гари. Солярка горит охотно и застит. Застит глаза окончательной черной болью...

— Чертов сон, — хрипло сообщил Уильям потолку личной комнаты, наконец-то проснувшись.

Он и без окончания, которое в кои то веки удалось не досматривать, знал: в утробе убогой операционной капрала Уильяма будут долго резать и шить. А потом вытолкнут во вторую его жизнь, укоротив на полметра. Он очнется и будет тупо смотреть на ровное место под простыней там, где должны быть ноги. И он будет тупо, монотонно жевать одну мысль: какого черта было чуять запах дерьма, раз за разом уворачиваться и ускользать от плохого. Чтобы теперь вляпаться в худшее? Разве такая жизнь лучше смерти?

— Чертов дурак, — урезонил себя Билли. — Всегда лучше.

Сел и с наслаждением прощупал ноги. Настоящие. Из третьей жизни.

История третья

А был ли мальчик?

Оказывается, у меня есть живое и близкое начальство. Зря я, как наивная чукотская девушка, три дня ликовала: до Чаппы далеко, а кухня рядом. Идеальная служба. Теплое местечко. Как же. Горячее! Мы относительно мирно сосуществовали с Гюль: я пресекала редкие пока что попытки восхищения, она то и дело забивалась в угол и вспоминала о божественном уроде. Завывала с переливами, обещала помереть, раз выжила без него. Логично, ага. Стоит ли после сольных концертов удивляться, что я записала её в женщины? Мужик бы давно выбрал, за борт бросать или там — на коня и в горы. Хотя не исключаю в себе нездорового идеализма. Ну, много мне попадалось так называемых настоящих мужиков? Поблизости от них якобы бабам не надо тормозить коней своими силами и таскаться по горящим пепелацам, разыскивая и спасая родимого алконавта...

Три дня, повторюсь, были подарком судьбы. Я мирно обсудила с гостями природного цвета сырого мяса вопрос о недопустимости драк с гражданами, похожими на вывалянных в муке пугал. Потому что те стучат себя по лбу и звучат, как деревяшки не с целью издевки. Они просто старые склеротики, у них барахлят мозговые стимуляторы. Я рассмотрела правила содержания паразитов и прочих нестатусных существ, сочла бредовыми и переписала, сократив с трехсот тупых пунктов до двадцати умеренно внятных. Гюль помогала, она же это дело оформила и отправила кому следует на рассмотрение и одобрение. Я бы еще год искала адреса и училась пользоваться местной бюрократической системой. Мы сходили в "Заросли сафы" и нажрались у павлино-страуса. Добрый он, три раза врал, что мы угадали созвездие и подливал пойло без оплаты. Гав вел себя идеально, возникал лишь в спальне при закрытой двери, все прочее время вел жизнь бескорыстного захребетника. Снимал головную боль и похмелье, грел и мурлыкал изредка как будто внутри черепа, по-свойски: только для меня.

И вот настал день четвертый. Я проснулась от щелчка в своей голове. Кивнула, не желая того. Меня в приказной форме вызвали на десятый ярус. Который есть над девятым, тем самым, которого якобы и нет. Для посторонних. Минут через пять я уже бежала. Гюль осталась страдать дома, глаза у неё были — будто на смерть провожает.

Начальственный кабинет мои ноги нашли сами. Тыльная сторона ладони приложилась к идентификатору, врата разверзлись и мне предстали небеса.

Кабинет начальства был сине-голубой с отделкой а-ля матовый металл. Само начальство потрясло меня до онемения корней волос, причем в позе "дыбом". Двуглавого петуха с герба России видели? Вот оно и есть, только помасштабнее, килограмм на двести. Крылья пообломаны жизнью, утроба тяжела от забот. Лап не видела, врать не буду — оно за столом клокотало. У каждой головы были свои две руки. Правое начальство — ну, оно всегда правое — меня игнорировало, распекая кого-то за тридевять парсеков и одновременно ставя красивые квиппы или росписи, мне не видать, тут безбумажные технологии рулят. Левая голова прицелилась в меня могучим клювом с несколько грузинской горбинкой.

— Как сметь-ить не писать отчет-ить, — заклокотало неправое начальство. — Я габмург! Я не должен ждать-ить и напоминать-ить всяким там новичкам! Ты есть кто-ить? Ты несвоевременная случайная замена-ить, отбывшему-ить в отставку по ранению герою-ить.

— Герою? — поразилась я.

— Ни одного порицания нет-уть, — вставило реплику правое начальство. — Отчеты в срок-уть. Благодарность от Империи в деле-уть. Благодарность от Дрюккеля в деле-уть.

— Только корабля нетуть, — проклиная язык свой, буркнула я.

— Молчать-ить! — заверещал левый. — Не умничать-ить! Мы решаем-ить, что кондиция. Мы пока не решали-ить.

Начальство переглянулось и взялось чистить мне шею в два клюва. Словесно, идейно и доказательно. Скостили двести граммов золота, вынесли порицание и вообще оттоптались, как и следует петуху... А я стояла и слушала, скорбно изучая синий пол и свою бледную морду, в нем отраженную. Чтобы скорбь не спугнуть. Мне было пофиг. Начальству полагается орать. Значит, только что его взяли за то, что пониже столешницы и вдумчиво покрутили это ценное против часовой стрелки. Бывает. Я бы даже сочувствовала, но мешали мысли. Если у этих разумных и бабы с двумя головами, во семейки там, а? Если живут курятниками, вообще отпад.

На шее чуть подрагивал морф. Слушал мои мыслишки и тоже хихикал. Он, кажется, вроде трипса, очень уважает донорство мозговой активности. Ну и пусть. Он вроде не сплетник.

Ага, разнос вроде подходит к концу. Я высморкалась и скупо сцедила намек на слезу в рукав.

— Осознала-ить?

— Вникла-уть?

— Благодарю за вразумление, — с чувством сказала я, поочередно поклонившись правому и левому фрагментам родного герба. — Конечно, я не сахар, меня еще учить и учить. Я в отчетности вообще слаба. Если бы какой обучающий курс или там — видео.

— Укол, получите в приемной-уть, — чуть благосклоннее сообщило начальство и отвлеклось от меня — частично, правым флангом. — Осознание есть шаг к исправлению-уть!

— Может, я еще что сгоряча не так сделала? Я же кроме этих шести пунктов, — всхлипнула я, скрывая приступ хохота: а вам бы как оно показалось, общаться с разжиревшим пузатым гербом? — Мне бы свод должностных инструкций прочесть.

— Имеется-ить, размещен-ить в главе, следующей за актом описи в главном хранилище данных габ-сотрудника, — строго, но почти отечески, просветил левый. — Читайте-ить! И-ить еще. — Начальство нахмурило перья. — Кто вам дозволил-ить принимать подарки от сотрудника дознания Империи-ить? Пьянство-ить! Катание на катере-ить! Допущение допроса без санкции-ить!

— Он не представился.

— Надо чуять-ить! Надо наводить-ить справки! Мы нейтральны-ить, мы вне политики. Империя желает вас повторно допросить-ить. — Начальство нахохлилось всем пером. — Мы не выразили-ить протеста. С применением укола правды. Идите-ить.

Я порылась в инструкциях — благо, мозг ими захламлен — и звучно припечатала ладонь к груди, обозначая рвение и уважение. Повернулась на пятках, затопала на деревянных ногах. Петух драный сдал меня с потрохами. Спас остатки хвоста-ить, блин. Теперь из меня пух полетит. Морф на шее мелко вибрировал от злости. То ли не любил Империю, то ли за меня переживал.

В приёмной габмургера, куда я попала из кабинета, сидела двуглавая клуша и пялилась в пространство, игнорируя меня без малейших усилий. Семейственность в выборе персонала просматривалась в горбатых клювах. Правда, я честно порылась в справочнике и чуть смягчила неприязнь в начальству.