— Рассекай их строй! — заорал Ржевский и помчал в галоп во фланг французским шеренгам. Гусарам повезло: фузилеры только что выпалили по уфимцам и остались с одними штыками. Развернуть строй навстречу кавалерии они никак не успевали, и гусары колонной по два влетели между шеренгами, рубя саблями направо и налево. Ржевский не забывал еще из пистолетов палить, а его страховщики (Говоров и Денисов) активно ему помогали и потому пробивная сила взвода оказалась неотразимой. Пролетев таким образом вдоль всей линии французской обороны и оказавшись в северной части высоты, Ржевский скомандовал "Поворот влево!", но притормозил движение: гусарские колонны, повторившие его маневр, полностью сокрушили оборону фузилеров и теперь вместе с пехотинцами их добивали, не утруждая себя пленением. Митя посмотрел на это безобразие, отвернулся и стал сплевывать горькую слюну.

После этой атаки гусарский полк вернули на исходную позицию и до 3-х часов не тревожили. И тут в атаку на Курганную высоту пошли кавалеристы Мюрата, в том числе кирасиры. Их стали интенсивно убивать пулями, ядрами и картечью, но лава казалась бесконечной. Тогда ей навстречу бросили корпуса Сиверса и Корфа, а также кавалергардов и лейб-гусар (более 13 тыс. сабель). В этот раз впереди у нас тоже были кирасиры, прикрываемые с флангов уланами и драгунами. Легковооруженные гусары шли в тылу и первое столкновение конных армад пережили без потерь. Но, продолжая движение, они оказались вскоре в жуткой толчее из разнородных частей (наших и противника), когда самым действенным оружием стали пистолеты. А еще чуть позже их сдавило так, что и руку с саблей было не поднять или не опустить. Обернувшись, Ржевский увидел все же гусар своего взвода поблизости и прокричал:

— Заряжайте пистолеты, кто может, и передавайте передним! Передние, делай как я!

После чего применил тот самый прием, под Гридневым, против кирасир: стал вкладывать пистолеты в уши лошадям противника и стрелять. Те рушились вниз, освобождая на несколько мгновений пространство перед взводом и гусары продвигались немного вперед. Новые выстрелы и новое продвижение. При этом поручик зорко смотрел на противников и при их попытке скопировать его прием, стрелял уже во всадника. Пистолеты к нему поступали исправно и вскоре его подопечные вырвались на простор. И тут он увидел, что пока кавалеристы бились друг с другом, французские пехотинцы подобрались к редуту с фланга, фактически его уже захватили и теперь добивают пятящихся защитников.

— За мной! — прокричал поручик и помчался с подъятой саблей на выручку. Рубил он усердно, его гусары делали то же самое, но много ли может один кавалерийский взвод? Все же часть русских пехотинцев (с роту) сумела прийти в себя, сгруппировалась и, отбиваясь редкими залпами, а больше штыками, стала отходить вниз по склону организованно, имея поддержку гусар, выскакивающих из тыла роты то слева, то справа. Наконец отступающий отряд пересек долину ручья Огник, где попал в порядки резервной дивизии Остермана. И тут с небес посыпался дождь.

Глава шестнадцатая. Дело у деревни Чириково

Из битвы под Бородино Ржевский вышел уже командиром эскадрона, так как Епанчин получил тяжелую рану на Курганной батарее. Командовать своим бывшим взводом поручик поставил вахмистра Говорова — впрочем, и сам продолжал воевать с ним, только подтянул к себе горниста и вестового, через которых управлял всеми взводами эскадрона. А воевать приходилось каждый день на пути к Москве, так как французы наседали плотно. Все ждали новой битвы и место для нее было уже подобрано Бенигсеном, начальником штаба Кутузова (на Воробьевых горах), но потом состоялся знаменитый совет в Филях, где после ожесточенных споров Кутузов заявил, что разумнее сдать Москву без боя, зато сохранить армию для блокирования в древней столице Наполеона.

2 сентября армия шла через Москву без каких-либо остановок и, миновав Таганскую заставу, двинулась по дороге на Рязань. В этот день Милорадович вступил в переговоры с Мюратом и выторговал у него один день перемирия. Русская армия отдыхала 3-его в Панках, а кавалерия Мюрата — в московских особняках. А ночью армия Кутузова стала переправляться через Москву-реку и вскоре свернула на широтную дорогу к Подольску вдоль р. Пахры — казаки же, шедшие в арьегарде, замаскировали этот поворот и продолжили движение на юго-восток. У Бронниц они вдруг рассредоточились и ушли в лес с тем, чтобы выйти на Тульскую дорогу. Шедшая в авангарде Мюрата дивизия Себастиани, потеряв в Бронницах арьегард русских (10 сентября), стала рыскать, нашла след казаков и ринулась за ними по тульской дороге, где снова их потеряла. И лишь 13 сентября французские аванпосты вошли кое-где в соприкосновение с постами кадровой русской армии, стоявшей лагерем у с. Красная Пахра.

О...ский гусарский полк был в это время прикомандирован к корпусу Раевского и выполнял свои обычные обязанности: разведочные рейды перед фронтом армии и разгон неприятельских разведгрупп. Вторую задачу полковник Новосельцев поручал обычно эскадрону Ржевского, разжившегося большим числом французских карабинов и пистолетов и ставшего, по существу, то ли конно-егерским, то ли драгунским — но сохранившим гусарскую резвость передвижений. Тактика Ржевского была в таких случаях однотипной: один из взводов выскакивал на конный эскадрон французов, обстреливал его и удирал в картинном беспорядке, выводя на стрелковую засаду: следовал залп с близкой дистанции, тотчас другой, третий (благо карабинов было много) и от эскадрона обычно оставалась половина. Если оставшемуся офицеру (двоих-троих обычно выбивал Ржевский) хватало благоразумия и он командовал "Фуйонс!" (Бежим!), то французов гнали минут пять, выбивая недостаточно прытких и прекращали преследование. Если же полуэскадрон принимался отбиваться, то его связывали сабельной схваткой на минуту, а потом русский полуэскадрон рассыпался, и стрелковая группа вновь расстреливала французов из перезаряженных карабинов.

Серьезный бой случился 17 сентября у дер. Чириково. День был пасмурный, но дождя с утра не было. В русском арьегарде правым флангом командовал генерал Сиверс (страшно нелюбимый полковником Новосельцевым), который почему-то очень растерялся при утреннем нападении пехотного корпуса Понятовского и большой массы кавалерии. Слава богу, командиры подчиненных ему частей проявили инициативу и стали дружно отбиваться каждый на своем участке. Тем не менее под давлением неприятеля они стали отходить к селу, а в середине дня и за село, на опушку леса. С опушки их тоже отогнали (вглубь леса) значительным ружейным и артиллерийским огнем. Милорадович, командовавший арьегардом, направил на помощь Сиверсу знаменитую дивизию Неверовского (отличившуюся под Смоленском и при Бородино), но после марша через лес, уже под дождем, ее передняя колонна потеряла ориентировку, вышла прямо на батареи Понятовского, поставленные на южной окраине деревни, и была расстреляна картечью.

В момент торжества польских артиллеристов с восточного края леса, по заросшей высоким кустарником долине речки Мочи в деревню ворвался эскадрон Ржевского. Мигом гусары оказались в тылу артиллерийских батарей и частью порубили, частью разогнали пушкарей, а орудия их сноровисто заклепали. После чего вскинулись в седла и умчались той же дорогой в спасительный лес, сопровождаемые роем пуль опомнившегося пехотного прикрытия. Тогда с фронта к деревне вновь кинулись неверовцы и кавалеристы и после короткого боя вытеснили части Понятовского из Чирикова.

Утром, пользуясь передышкой в баталиях, полковника Новосельцева и поручика Ржевского вызвали в расположение штаба Милорадовича в дер. Вороново.

— Благодарю, Александр Васильевич! — торжественно сказал генерал. — Если бы не ваше хладнокровие, этот Сиверс загубил бы нам все дело. Я попрошу главнокомандующего, чтобы он убрал его куда-нибудь подальше!

— Я буду вам взаимно благодарен, — сказал Новосельцев.

— А это, значит, ваш самый удалой гусар? — обратил Милорадович взор на Ржевского. — Расскажите, поручик, как вам удалось незаметно подобраться к позициям Понятовского?

— Мы обмотали копыта лошадей тряпками, а их самих вели в поводу и накрыли веревочными попонами, в которые воткнули ветки, — пояснил Дмитрий. — Сами тоже накрылись одеялами, чтобы не "светить" доломанами и киверами. Шли поймой речки Мочи, под прикрытием кустарников — так и добрались до самой деревни. Правда, вперед я послал несколько удальцов, которые "сняли" пару польских постов.

— А ведь другой командир погнал бы эскадрон вскачь на деревню и положил половину своих людей, — поморщился генерал и снова просиял:

— Благодарю, поручик, за службу! Я обязательно представлю вас к Анне!

— У него уже представления на полный набор Анн, — доложил с улыбкой полковник. — Теперь Владимир положен. А еще хорошо бы вне очереди штаб-ротмистра присвоить — эскадрон Ржевского лучший в моем полку.

— Дадим и Владимира и новое звание, — пообещал генерал. — Для хорошего воина наград не жалко!

В эскадроне к Ржевскому приластились Бекетов и Арцимович.

— Ваше благородие! Не желаете ли откушать отбивную из польской лошадки? Самый филей! Под рейнское светлое!

— Где это вы смогли разжиться рейнским?

— В доме у местного попа, — пояснил Арцимович. — Его облюбовал для постоя польский полковник, но комфортом насладиться не успел — остался без головы. Но что рейнское, он наверняка на поповну зарился: вот уж краля так краля! Твои полячки и смолянки от зависти бы позеленели, увидев этакую красаву! Дебела, румяна, глазаста, величава — и все это в осьмнадцать лет!

— Для чего ты мне ее расписываешь?

— Как для чего? Ты ведь уж месяц скоромишься после монахини! Ужель не тянет плоть молодецкую потешить?

— Тянет, — неожиданно для себя признался поручик. — А уж после отбивной да под рейнское — потянет вдвойне. Так что не буду я есть вашу конину.

— Голодным пойдешь поповну умасливать? — едко усмехнулся Бекетов. — Ну не зна-аю... Впрочем, ты мэтр, тебе виднее.

— Где попово подворье? — спросил Ржевский и подтянул к себе сапог.

Глава семнадцатая. Обольщение поповны.

Дом служителя культа сразу выделялся на фоне серых крестьянских изб: новый, высокий и осанистый. Стоял он на краю деревни и был полуокружен яблоневым садом, в котором преобладала антоновка. Ржевский энергично поднялся на крыльцо, вошел в сени и наткнулся на солдата.

— Майор Голутвин здесь? — спросил он.

— Да, ваше благородие, — изобразил полуфрунт денщик.

— Хорошо, — кивнул поручик и вошел в избу. В ней только-только сели вечерять. На столе стояло изобильное угощение и пара бутылок вина, а за столом сидели поп (определил по окладистой бороде), попадья (румяная и дородная тетка), поповна (ох, глазаста, свежа и титяста!) и приснопамятный майор (здоровенный артиллерист, судя по кантам).

— Майор Голутвин? — спросил Ржевский строго.

— Ну, я.

— Вам надлежит срочно прибыть к генералу Милорадовичу, — козырнул поручик и протянул майору бумажный треугольничек.

Тот взял его с недоуменным выражением лица, развернул, прочел галиматью, сочиненную поручиком, вздохнул, развел руками перед поповым семейством и стал собираться в дорогу. Поручик же сел в сторонке на табурет и сказал:

— Посижу немного в тепле. Путь был неблизким.

Через пять минут майор вышел наружу, а поп поглядел на гусара и сказал:

— Не откажи, воин, моему гостеприимству. Садись к столу: чай, ужинать тебе не пришлось?

— И обедать тоже, — признался поручик, причем ни грамма не соврал.

За ужином естественно завязалась беседа, градус оживления которой был поднят градусами вина из одной бутылки, выставленной майором. Вторую оставили на его возвращение (после кружочка в 20 верст). Беседу вел, естественно, батюшка, попадья вставляла вопросы типа "сколько же лет вам, Дмитрий?" и "давно ли служите при генерале?". Поручик же излагал гостеприимным хозяевам свою байку: служит адъютантом у генерала Милорадовича, часто разъезжает с поручениями вроде этого, поместье у него небольшое, жениться ему до 30 лет не полагается, с девушками целоваться можно, но не всерьез....

— А я видела вас вчера в окошко! — вдруг сказала поповна. — Вы скакали впереди всех с саблей в руке и на какой-то странной лошади, увитой ветками. А потом проскакали обратно за околицу, к лесу. После этого пушки перестали стрелять, а вскоре в деревню вбежала толпа наших пехотинцев и выгнала всех поляков. Вы этих артиллеристов поубивали?

— Просто разогнали, барышня. Вот пушки им заклепали гвоздями, чтобы их грохот перестал беспокоить деревенских девушек.

— Но почему во главе гусар оказался адъютант Милорадовича? — спросил поп.

— Я был здесь его наблюдателем и мне стало досадно, что эта батарея не дает нашим войскам высунуться из леса. Вот и придумал эту маскировку, посредством которой эскадрону гусар удалось незаметно подобраться к околице. А потом был лихой наскок на батарею и бегство к лесу. Милорадовичу моя затея понравилась, и он пообещал повесить мне на шею крестик.

Наконец беседа подошла к концу и встал вопрос, куда уложить спать неожиданного гостя.

— Только на сеновал, — со смехом сказал поручик. — Люблю запах сена. Я не курю, так что пожара вам не устрою. А утром встану спозаранку, оседлаю свою Машку и назад в Вороново.

— Тогда вот вам одеяло и подушка, — раздобрилась попадья. — Иначе весь исколетесь.

— Спасибо хозяюшка, дай бог вам здоровья. А вам, барышня, приятных сновидений.

С этими словами Ржевский повернулся к поповне спиной, протянул назад безошибочно руку и сунул в ее пальцы заранее приготовленную записку с двумя словами "Буду ждать". После чего пошел на сеновал.

Устроивши себе и возможной гостье уютное гнездышко, Дмитрий оставил свечу в подвешенном к крыше фонаре гореть и стал ждать, перебирая впечатления подмосковного отступления и поглядывая на карманные часы. Спустя час голова девушки появилась над лазом, глаза встретились с глазами, а губы ее выговорили ненужные слова:

— Вы не спите?

— Как могу я спать, позвав вас сюда, милая Наташа? Перед взором моим плавал ваш восхитительный образ, и я рассматривал каждую его деталь: самые голубые на свете глаза, трогательные бровки над ними, белейший лоб, водопады золотистых локонов по обе его стороны, румяные щечки, задорный носик, жемчужные зубки, сияющие перламутром.... А вот губы мне уже воссоздать не удалось, и я над ними мучился, когда вы появились передо мной воочию и засияли в свете свечи во всей красоте!

— И что вы скажете сейчас про мои губы? — заулыбалась девушка.

— О, это самая притягательная часть вашего лица! Теперь я отчетливо вижу, что они ярко алого цвета, восхитительно очерчены и очень выразительны. Нижняя губка полнее верхней и к ней хочется прильнуть. А верхняя капризна, своенравна и ее хочется отодвинуть от нижней, сказав: погоди, милая, не препятствуй нежностям. Твое время придет, и ты наговоришь много дерзостей этому поручику, но потом, потом. А пока уступи, смирись, побудь паинькой....

— Чем же вы собрались раздвигать мои губы?