Туристы икс, фантроман

Все закончилась также внезапно, как и началось.

Промокший до нитки Пол, снимая по дороге мокрую одежду, решительно направился в сторону своего дома.

Глава 3

Богом меченная

Планета Земля

Алтайский край, поселок Луга

1982 год

— Наташенька, золотце мое, вставай! Я кашку тебе сварила, твою любимую, на молочке. — Бабушка Наташи, Пелагея Ивановна, склонилась над железной полуторной кроватью и тихо, чтобы не дай бог, не напугать свою внученьку, свою кровинушку, аккуратно прикоснулась своей высохшей рукой к ее голове. — Вставай, милая, уже семь часов. На экзамены опоздаешь.

— Ба-а! — сонным голосом, не открывая глаз и не отрывая головы от подушки, произнесла Наташа Волкова. — Я вчера сдала последний экзамен. Сегодня у нас вечером выпускной.

— Ой, старая дура, ничего не помню, — запричитала Пелагея Ивановна. — Спи, Наташенька, спи мое солнышко. Отсыпайся. Видать меня склероз одолел совсем. Совсем из ума выжила...

Стараясь меньше скрипеть по рассохшемуся деревянному полу, застеленному самотканой еще не затоптанной дорожкой, Пелагея Ивановна, тяжело ступая на распухшие больные ноги, вышла из комнаты, продолжая беззвучно что-то шептать почти уже беззубым ртом в свое оправдание. Перед входной дверью она остановилась, посмотрела на свою внучку, безмятежно спящую на пуховой перине, собранной ею, когда Наташеньки еще и десяти годиков не было.

В тот год, в августе, аккурат перед школой, в родительский дом из города приехала дочь Катерина с внучкой Наташенькой и большим узлом из старого пододеяльника. Два дня дочь отдыхала, отъедалась на деревенской пище и молоке. Здоровье в те времена позволяло еще держать Пелагее Ивановне свою коровушку, свою кормилицу. Именно такими ласковыми словами Пелагея Ивановна называла корову Зорьку, без которой в деревне хоть кричи караул. Дочь на расспросы Пелагеи Ивановны не отвечала, ссылаясь на то, что устала, сил совсем нет от городской суеты, потом, позже поговорят.

Наутро третьего дня, как всегда, Пелагея Ивановна встала ни свет, ни заря, чтобы подоить корову, и сдать ее пастуху Федору с рук на руки в стадо.

На обеденном столе, прислоненной к трехлитровой стеклянной банке, чтобы заметнее, лежал альбомный лист для рисования. На нем аккуратными большими печатными буквами, специально для бабы Пелагеи, химическим карандашом было написано короткое, но очень объемное по содержанию письмо от Катерины: "Мама, я Наташку оставляю тебе. Уезжаю на Байкал, надо устраивать жизнь. Прости. Деньгами помогу, когда смогу".

Пелагея Ивановна, с трудом прочитав коротенькое письмо, обессиленная сообщением, тяжело присела на табурет. Слезы, словно осенний дождь по крыше, закапали на альбомный лист, впитываясь и размывая строчки письма, которое Пелагея Ивановна сжимала высохшими, пожелтевшими от времени руками.

— Был бы жив Алексей, — сквозь слезы, еле слышно прошептала Пелагея Ивановна.

Алексея Аркадьевича Волкова, мужа Пелагеи Ивановны, забрали на фронт в ноябре 1941 года, а весной 1942 года пришло сообщение, что тот пропал без вести. Катерину, единственного ребенка, успевшего родиться у них за год до начала войны, Пелагея Ивановна поднимала и воспитывала одна. Как могла.

Сильно любила мужа Пелагея Иванова, и всю жизнь ждала, ведь похоронка на него не приходила. А случалось и такое, что пропавшие без вести солдаты спустя годы возвращались домой. Кто-то в плен попадал к врагу, а затем в родные исправительные лагеря, и лишь потом домой. Кто-то несколько лет, пролежав без сознания в госпитали, возвращался в сознание, а затем и домой. Пелагея Ивановна сама по радио слышала такую историю, и надеялась, что и ее Алексей не сегодня-завтра вернется. Но время неумолимо шло, и все меньше времени, но не надежды, оставалось у Пелагеи Ивановны дождаться мужа с войны.

— Видать судьбинушка у меня такая, — одними губами, беззвучно, произнесла Пелагея Ивановна, свернув вымокшее письмо, положила на стол под клеенку, чтобы внучка случаем не прочитала. — Катерину подняла, и внученьку подниму, не в сиротский же ей дом идти, при живой то бабке! — Столько силы и уверенности исходило от Пелагеи Ивановны, что доведись кому услышать те негромкие слова, то не осталось бы и капли сомнения, что именно так и будет. Что хватит у пенсионерки, ветерана труда, и сил, и воли, и характера для этого.

Пелагея Ивановна даже в мыслях не осудила дочь, посчитав, что та имела право поступить именно так. У нее самой не сложилась судьба из-за проклятой войны. И в жизни дочери счастья не много-то было. Ее залетный солдатик, работавший по призыву военкома на уборочной в колхозе, два месяца поразвлекся, обрюхатил девку и бросил. И в Барнауле счастья Катерина не нашла, сменив с десяток мест работы, переходя из одного общежития в другое, таская за собой, как хвост, Наташу. И замуж с ребенком в Барнауле никто Катерину не позвал. Там и своих девок хватало.

— Может на этой стройке, на комсомольской, у нее все наладится. Дай бог и замуж еще выйдет. И в нормальной семье ребеночка при живом муже родит. А мы с Наташенькой проживем. Я пенсию получаю. Корова и боров есть. И кур полный двор. Ничего, как-нибудь, не война ж сейчас на дворе, — решила Пелагея Ивановна.

Из раздумий о дальнейшей жизни Пелагею Ивановну вернуло пронзительное мычание коровы Зорьки. Зорька в категоричной форме требовала немедленно бросить все дела и сломя голову бежать к ней. Не привыкшая к нарушениям режима распорядка дня, корова требовала, чтобы ее подоили и напоили. А не поторопиться, то и в стадо можно опоздать. Не стоять же потом весь день под навесом и есть сухую траву, когда на заливных лугах полным полно сочной травы и вкусных цветов. Да и веселей в стаде-то, как не крути.

Пелагея Ивановна, сидя на небольшой табуреточке, умело сцеживая молоко в алюминиевый подойник, дала себе обещание, что выучит внучку в школе до десятого класса, а не до восьмого, как Катерину. Что грамотной Наташеньке значительно легче и проще будет устроить свою жизнь и стать человеком.

Наташа росла умной, послушной и веселой девочкой. И Пелагея Ивановна даже в глубине души благодарила дочь за этот поздний подарок судьбы.

От Катерины в первый год пришло три письма, затем еще одно. Она сообщала, что у нее все замечательно. Вышла замуж и ждет ребенка, но приехать никак не может. За последующие пять лет весточек от нее больше не приходило, а их с Наташей письма возвращались назад с отметкой, что абонент там больше не проживает. Денег за все годы от Катерины так и ни разу не пришло. Сама же Пелагея Ивановна за первые два года, пока был известен адрес жительства Катерины, отправила несколько переводов по пятьдесят и тридцать рублей, так как понимала, что дочери на новом месте нелегко. Все заново начинать надо.

Пенсия у Пелагеи Ивановны была не ахти какая: тридцать с копейками рублей. И это не смотря на то, что сорок лет проработала в колхозе на тяжелых неженских работах. Лишь в 1977 добавили еще пятнадцать рублей. Но все равно пенсия колхозника была значительно меньше совхозника. За одну и ту же работу в одном и том же секторе экономике платили и разные зарплаты, и пенсии. Странностями российское государство отличалось при разных режимах, не исключением был и коммунистический строй.

Пелагею Ивановну и Наташу выручало подсобное хозяйство. Осенью помогал и колхоз, выдавая пай зерноотходами, а то и фуражным зерном. В местную заготконтору Пелагея Ивановна каждый год сдавала по бычку живым весом и тонны по три картофеля. Вырученных денег хватало и на новую одежду Наташе, и на конфеты, и игрушки, а часть откладывалось внучке на учебу, свадьбу и на похороны. Банкам советским Пелагея Ивановна не очень то и доверяла, и деньги откладывала в банку стеклянную, чтоб мыши не добрались, и вода весенняя не попортила. А банку прятала в подполье, зарыв в песок.

В последний год Пелагея Ивановна сильно сдала. И управляться по хозяйству стало ей непросто. От тяжелого труда стали отниматься и руки, и ноги, да и сердце болело с каждым прожитым днем все сильнее и сильнее, а уснуть становилось все сложней.

Наташа всегда старалась помогать бабушке. Лет с двенадцати доила корову Зорьку, полола и поливала в огороде, топила печь в доме и в бане, чистила снег, собирала осенью картофель, занималась заготовками на зиму, всегда помня бабушкины слова, что день год кормит.

К семнадцати годам Наталья Владимировна Волкова умела и делала всю нелегкую деревенскую работу, что не мешало ей учиться на "хорошо" и "отлично". Круглой отличницей она не была, а твердой ударницей всегда. Из всех же занятий больше всего Наташа любила читать. Она читала в каждую свободную минуточку, погружаясь в таинственные и прекрасные миры, представляя себя героиней романов Дюма и Скотта, улетая в мыслях в прекрасный Париж или в загадочный и туманный Лондон на встречу к единственному. Она мечтала о прекрасной и чистой любви, о человеческом счастье, наверное, как и все нормальные люди на этом белом свете.

Сон больше не шел. Наташа продолжала лежать на мягкой и очень удобной перине и размышлять:

"Неужели сегодня выпускной балл? Не верится, что детство закончилось. Завтра надо уже готовиться к вступительным экзаменам в институт. Как же я оставлю бабушку одну? Она последнее время все болеет и болеет. Поступлю в институт, а если бабушке совсем станет плохо, то переведусь на заочное отделение, так можно делать... Интересно, как отнесутся девчонки к моему платью? Я никому не говорила, что сама его сшила. Самое главное, что мне и бабушке нравится. А еще, в нем можно на экзамены в институт пойти, да и по городу пройтись".

Упоминание о Барнауле вызвало у Наташи неосознанный страх. После переезда в Луга к бабушке Наташа всего два раза ездила в столицу края. Первый раз — зимой в седьмом классе с одноклассниками и классным руководителем на новогоднее представление во дворец спорта. А второй раз — прошлым летом, опять же с одноклассниками, в кинотеатр "Мир" на югославский молодежный фильм про любовь. Наташа была самостоятельной девушкой, но большой город пугал ее неизвестностью, но и манил своей неизвестностью и загадочностью. Свое будущее Наташа видела в городе, не обязательно в Барнауле, но никак не в Лугах. Пока же она боялась мечтать о жизни в городе, боялась своими мечтами причинить боль бабушке.

"Как вкусно пахнет рисовой кашкой на молоке! Пора вставать, — решила Наташа, учуяв приятные запахи, идущие с кухни, — Да пока еще не жарко, пойти полить грядки и капусту, помидоры вчера поливала, можно и пропустить".

Наташа шустро соскочила с кровати и как была в ночной ситцевой рубашке, так и пошла на кухню.

— Бабуля, ты чего такая грустная? — Громко шлепая "шлепками" Наташа подбежала к бабушке, сидевшей на табурете за пустым обеденным столом. — Бабуля, давай есть! Где твоя кашка? А то я спать не смогла, слюной чуть не подавилась!

— Ой, внученька, разбудила тебя, поспать не дала! Я ж совсем запамятовала, что сегодня выпускной. Ты уж не серчай, Наташенька. — Пелагея Ивановна попыталась встать, но Наташа остановила ее, обняла со спины и громко сказала:

— Бабуль, сиди, дай за тобой поухаживаю, а то вот скоро уеду поступать, как будешь здесь без меня?

— Да мне, Наташенька, стало полегче. Может и зря Зорьку продали. Доить та пади смогла еще, — грустным и далеко нездоровым голосом произнесла Пелагея Ивановна.

— Ба, посиди, отдохни. Я сейчас быстренько умоюсь, и будем есть! Хорошо?

— Иди умывайся, стрекоза моя! — провожая глазами выбегающую внучку, произнесла Пелагея Ивановна. — "А время-то как быстро пролетело, и Наташенька уже совсем невеста. Вот бы дед мой полюбовался! — Взмахнув накатившую слезу, превозмогая боль в ногах и спине, Пелагея Ивановна стала медленно подниматься. — Надо стол накрывать, внучку любимую кормить.

Летом все туалетные удобства находились на улице. Осенью же умывальник заносили в дом. Хуже дела обстояли с деревянным туалетом — в дом не занесешь. Но в лютые морозы выручал старый подойник — металлическое восьмилитровое ведро с крышкой. В деревне Луга в те времена лишь три дома самых уважаемых людей имели встроенный туалет в доме. Правда и в наши дни не многое поменялась в удобствах у селян.

Не прошло и пяти минут, как бодрая и жизнерадостная Наташа вбежала с улицы в дом. Пелагея Ивановна вовсю суетилась возле стола. Домашний пушистый хлеб большими кусками лежал в плетенной старинной тарелке — хлебнице, две чашки с дымящейся кашей, политой сверху желтым маслом, стояли на столе.

— Наташенька, я твой любимый "какаво" сварила, — улыбаясь больше глазами, произнесла Пелагея Ивановна, наливая из металлического чайника по кружкам приятно пахнущий напиток. — А масло в каше еще Зорькино, а молоко вот Ольга завезла...

Выпускной вечер в десятом классе проходил по стандартному сценарию: вначале выступил завуч, затем директор, потом лучший ученик, следом представитель родительского комитета, после приглашенный гость — член правления колхоза Торжественно, под живую музыку баяна, вручили заветные и долгожданные дипломы — аттестаты о среднем образовании, дипломы во взрослую жизнь. В школьном дворе возле декоративных кустарников прошло групповое фотографирование учителем физики на память и для летописи школьной истории.

Плавно праздник переместился в школьную столовую, предусмотрительно разделенную сдвинутыми столами на две части. В первой уселись голодные и возбужденные выпускники, а во второй — раскрасневшиеся родители, уже начавшие отмечать выпускной на улице, и приглашенные учителя.

Убранство столов выпускников и родителей отличалось только напитками: у выпускников на столах стояло "Советское шампанское", главный атрибут настоящих советских праздников, а у родителей "Русская водка" — напиток на все случаи в жизни, хоть для праздников, хоть для поминок.

Но буквально через час разницы между столами, выпускниками, родителями, да и учителями уже не ощущалось никакой: водка и самогон открыто стояли и у бывших детей, а родители весело пританцовывали с молодежью. В столовой громко играл катушечный магнитофон "Комета", тщетно пытавшийся заглушить крики, хохот, матерки, выкрики, праздничные тосты, стук каблуков.

Наталья Волкова ничем не выделялась из этой гуляющей компании. Она не менее других пила, пела, смеялась, танцевала, радовалась предстоящей новой и такой загадочной взрослой жизни.

Танцы и веселье продолжались до часа ночи. А затем возбужденные "свободой" и хмелем выпускники под руки увели "уставших" родителей домой на покой, а сами для того, чтобы переодеться и продолжить празднование и принятую традицию встречать зорьку — восход Солнца на берегу реки Чумыш у костра с гитарой и песнями

В два часа ночи возле школы в последний раз собрались бывшие дети — восемнадцать выпускников из двадцати двух, чтобы сделать последний шаг из детства во взрослую, полную приключений свободную и самостоятельную жизнь. Четверо же уже бывших одноклассников либо не выдержали полученной нагрузки или предпочли другую компанию, не менее веселую компанию. Шумная толпа, празднующая окончание детства, двинулась прямиком к реке.