Убить менестреля Часть 1

— Ну, в чём... — вопрос застыл у него на устах.

Полуэльфийка была бледна, она пыталась наложить стрелу на тетиву, но ватные пальцы не слушались. Наконец ей это удалось, она натянула тетиву... и опустила лук, так и не выстрелив.

— Но я не могу, — едва слышно пробормотала она. — Это ведь люди, свои, понимаешь!

Дон кивнул. Он действительно понимал чувства полуэльфийки, и не мог её осуждать. Изначально лишённая общества своих соплеменников, к которому она могла бы принадлежать по праву рождения, Ласталайка нашла новый дом здесь, в этом городе, и её приняли. У обычных людей братское сообщество единоплеменников есть изначально — и они не замечают тысяч незримых уз, связывающих людей друг с другом. Но Ласталайке пришлось всё это создавать самой. После этого поднять руку на новую, самостоятельно выбранную родню — было совершенно невозможно, немыслимо.

Дон стиснул зубы, отмахиваясь от наседающих стражников. Времени вытащить и зарядить арбалет не было. Оставалось лишь надеяться, что Грахель...

Огромная глыба с оглушительным грохотом впечаталась в стражников, расшвыряв их по всей стене. Дон обернулся. Грахель стоял, высоко подняв руку со Звёздным камнем — и земные камни, послушные его воле, молотили стражников почём зря, отбрасывая назад, обращая в бегство.

— Ты сильный маг... — прищурил глаза главнокомандующий.

— Дело не в нём, — раздался голос старика, наконец очнувшегося от удара Дона. — У него какой-то очень мощный магический артефакт, многократно усиливающий способности.

— Отлично! — улыбнулся наместник и обратился к гному:

— Положи артефакт и отойди на полдюжины шагов. А не то... — меч совершенно недвусмысленно царапнул по нежной коже подростка.

— Вот просто так взять и положить? — оскалился гном. — Сильмарилл, величайшее сокровище, взять и положить? По зубам ли кусок выбрал, наместник?

— Сильмарилл? — прохрипел наместник и рванул ворот, словно задыхаясь.

— Теперь вы поняли, за чем охотятся вот эти? — Дон кивнул в сторону осаждающих. — Я бы не рекомендовал вам сдавать город — ведь сокровища вы при этом непременно лишитесь...

Маг подбежал к наместнику и что-то горячо зашептал ему в ухо, попеременно косясь то в сторону гнома, но в направлении осаждающих. Дон весь обратился в слух, но ничего разобрать не сумел. Под конец речи неуверенность покинула глаза наместника, черты лица разгладились и огуречная бледность исчезла, оставив после себя привычный румянец.

— Предлагаю обмен! — громко возвестил наместник. — Жизнь парня — на Сильмарилл!

— Это неравноценный обмен, — покачал головой гном.

— В таком случае я перережу ему горло и спокойно удалюсь, — пожал плечами наместник. — А ты расскажешь его матери о том, что его жизнь менее ценная, чем какая-то каменюка.

— Будь по-твоему! — в сердцах бросил гном после долгой паузы и собрался швырнуть Сильмарилл к ногам наместника.

— Стой! — Дон в последний момент ухватил его за руку. — Дружище, ты кое-то забыл.

— Чего вы тянете? — послышался недовольный голос наместника.

Дон повернулся к нему и отчеканил:

— Сначала пусть они уйдут. Вдвоём, — он кивнул в направлении Ласталайки и паренька. — А потом мы тебе отдадим Сильмарилл.

— Даёшь слово? — голос наместника не изменился, но в голосе определённо скользнула тень неудовольствия.

— Даю, — твёрдо ответил Дон.

Наместник широко улыбнулся, убрал меч от горла паренька и сделал приглашающий жест.

— Уходите, — шепнул Дон Ласталайке, неверяще глядящей на сына.

— Но как же вы... — растерянно протянула она, не двигаясь с места.

— Да уходите же! — выкрикнул Дон, подталкивая её в спину. — Мы справимся!

Но сам Дон не был в этом уверен. Кольцо стражников сжималось вокруг них с гномом всё туже, и алчный блеск в глазах наместника становился всё заметнее. Единственное, что их удерживало от немедленной атаки — Сильмарилл в высоко поднятой руке гнома.

— Может, попробуем их всё-таки раскатать? — негромко шепнул Грахель человеку.

— Ни за что. Честь дороже жизни, — негромко ответил Дон, и фраза, которая в другое время прозвучала бы глупо и напыщенно, в окружении кольца сверкающих копий казалась более чем уместной и гармоничной.

Ласталайка с пареньком остановились у входа в лабиринт узеньких улочек, и обернулись к разворачивающейся драме. И тяжелее всего Дону было изобразить беззаботную улыбку и помахать рукой, как будто всё в порядке, и стальные копья не опаснее ивовых прутьев.

— Уходи же, — едва слышно прошипел Дон, закусывая губу — ожидание было невыносимым.

Пятая глава

Скрип несмазанных петель возвестил о прибытии в темницу новых постояльцев. Несколько дюжих стражников подтащили к двери брыкающихся гнома и человека, связанных по рукам и ногам, бросили их внутрь и спешно закрыли дверь. Щёлкнул засов. Вовремя — Дон подкатился к двери и с размаху пнул по ней ногами — так, что звон разнёсся по всей тюрьме. Грахель же тем временем оглядывал их новое невольное обиталище. Вопреки игре воображения, представлявшей камеру как тесный каменный мешок глубоко под землёй, узилище было довольно светлым и просторным. Отсутствие мебели компенсировали охапки соломы на полу. Даже окна были, сквозь решётки на которых весело сияло голубое небо. Всё было бы хорошо, если бы не несколько дюжин обитателей камеры, чья профессия, идущая вразрез с законом, так и читалась на их физиономиях, взиравших на гнома безо всякого дружелюбия.

Вперёд вышел полуголый детинушка, абсолютно лысый, зато с огромной рыжей бородой. Негромко откашлявшись, он изрёк:

— Ну, здравствуйте. С чем вы к нам пожаловали?

— Да вот, все гостиницы переполнены, так что мы решили у вас остановиться, — с вызовом ответил Дон. — Если вы не против, конечно.

— А если против? — в руке бородача сверкнула остро отточенная полоска стали.

— Значит, придётся остаться против вашего желания, — съязвил Дон.

— А ты за словом в карман не лезешь! — оглушительно захохотал бородач. — Небось, именно за это тебя и связали, не так ли?

— Ничуть не бывало, — беззаботно ответил Дон. — Меня связали, чтобы я вас всех тут не избил.

— Ишь ты, — изумился бородач. — А ты сможешь?

— Хочешь проверить? — задорно предложил Дон.

— Если ты настаиваешь... — бородач осторожно двинулся к связанному человеку. Дон внимательно наблюдал за ним сквозь приопущенные веки, чтобы не упустить момент для единственного удара, который должен был всё решить.

Но опытный бородач почуял неладное, застыв примерно за полшага до того рубежа, который Дон наметил для себя как рубеж для атаки. Судя по напряжённому сомнению, отразившемуся на лице бородача, он пребывал в изрядном затруднении — явных признаков угрозы от связанного человека он не видел, но исходящую от него опасность ощущал, что называется, шкурой.

— А ты неплох, — после напряжённого молчания выдохнул бородач и отодвинулся на полшага. — Вижу, ты и связанный можешь натворить дел. Жаль, не повезло тебе.

— Почему это? — изумился Дон, не спуская с бородача цепкого взгляда.

— Мы не любим Воинов, — покачал головой бородач. — У вас есть то, чего ни у кого у нас уже не осталось — честь. Поэтому не обессудь, но живым ты отсюда не выйдешь.

Дон презрительно усмехнулся:

— Не любите, ибо рядом с нами острее чувствуете собственную никчёмность?

К его удивлению, бородач не рассердился, а сокрушённо кивнул головой:

— Ты прав, воин. Тот, кто тебя сюда засадил, хотел тебя убить нашими руками. Запомни это.

Повинуясь знаку бородача, четверо крепких мужичков поднялись на ноги и двинулись к Дону, охватывая его полукольцом со всех сторон.

— Как минимум одного я заберу с собой, — равнодушно предостерёг Дон.

— Спасибо, что предупредил, — в голосе бородача прорезались нотки уважения. — Ты совсем непрост. Хотелось бы мне у тебя хоть чему-то научиться!

— Так за чем дело стало? Разрежь верёвки — и я тебя кое-чему поучу!

— Э, нет. Боюсь, если мы тебя освободим, то потом даже все разом с тобою не совладаем. И, судя по твоей усмешке, так оно и будет.

— А если я дам честное слово, что не буду сопротивляться, когда захочешь меня убить?

— Что? — бородач застыл, напряжённо раздумывая. Потом медленно, словно нехотя, изрёк:

— Слово чести воины не нарушают... Пожалуй, это неплохая мысль. Но сначала — покажи мне, будь так добр, как бы ты поступил, если бы я сделал ещё шаг вперёд?

— Вот так, — Дон крутнулся на спине, обозначив связанными ногами касание к груди бородача. — Это гарантированный перелом ребёр. Это, — Дон обозначил ещё одно касание, — ждало бы следующего: перелом шейных позвонков. И наконец, — Дон крутнулся колесом, — удар, приводящий к перелому основания черепа — простенько, но со вкусом.

— Ничего себе, — выдохнул бородач, дрожащей рукой разрезая верёвки, спутывающие руки Дона. — Выходит, я был за полшага от смерти!

— Не от смерти, — Дон принялся разминать затёкшие кисти, — я бы не стал тебя убивать. Но от позора и бесчестья — был, это уж точно.

— Какое бесчестье? — горько усмехнулся бородач. — Мы лишены чести изначально, когда взялись за это... ремесло. Куда уж нам сравниться в этом с Воинами, для которых честь — превыше всего!

— В чём-то ты, конечно, прав, — признал Дон, выхватывая из рук бородача отточенную стальную полоску и разрезая верёвки, спутывающие ноги. — Но прав ты не во всём. Ведь у вас же тоже есть принципы, насколько я понимаю? Например, не выдавать товарищей. Или не браться за совсем уж грязные дела... вроде распространения серых кристаллов.

— Откуда ты знаешь? — вскочил на ноги бородач.

— Я знал одного из ваших, — печально ответил Дон. — Мы сражались с ним спиной к спине, он меня спас — ценой собственной жизни. Он погиб, но так и не стал предателем, не перешёл на сторону орков.

— А разве можно иначе? — зашумели люди в камере.

— Как его звали? — спросил бородач.

— Не знаю, не успел спросить, — сокрушённо ответил Дон. — Но тогда я понял важную вещь: мы, воины, и вы, злоумышленники — две стороны одной медали, и между собою мы похожи. Во всяком случае, мы живём в одной системе моральных координат — у нас разные места в ней, но мы чётко понимаем, что хорошо, а что плохо, где порок — и где добродетель. И в этом вы неизмеримо выше тех, кто согласен сдать страну оркам ради мифической "оркско-мордорской интеграции", пусть даже это загонит каждого второго в могилу; кто ставит во главу угла прибыль и готов ради неё на любую подлость; кто считает свою группку выше остальных и поэтому считает себя вправе этих остальных убивать — вроде штурмующих город безумных женщин, притворяющихся мужчинами...

Дон занялся освобождением Грахеля от пут и поэтому не сразу заметил, что в камере установилась гнетущая тишина. Первым её нарушил бородач:

— Город атакован амазонками? — темнея лицом, вопросил он.

— Если эти существа неопределённого пола называются "амазонками", то да, ими и атакован. Мы отбили ряд атак, но наместник, как мне показалось, не горит желанием защищать город до конца — похоже, он собирается его просто-напросто сдать...

— Проклятье! — взревел бородач и изо всех сил ударил пудовым кулачищем в стену. Брызнула каменная крошка.

— Да чего ты так испугался? — Дон с удивлением глядел на утратившего самоконтроль бородача. — Я полагаю, что это шанс выйти из тюрьмы...

— Выйти?! — вскричал бородач. — Мы отсюда не выйдем — нас вынесут вперёд ногами, а перед этим ты будешь мечтать об этом сильнее, чем мечтал когда-либо о чём-либо!

— Но почему?

— Потому что я видел, что творят амазонки в захваченных городах, — в мёртвой тишине шёпот бородача казался громче самого отчаянного крика. — И страшнее я не видел никогда и ничего. Мужчин в городе после этого не остаётся.

— А женщин?

— Некоторые — остаются. Те, которые соглашаются доказать свою лояльность борцам за права женщин — соглашаясь собственноручно замучить до смерти своих сыновей, отцов, братьев, возлюбленных... особенно возлюбленных!

Дон вздрогнул от ярости.

— Нелюдь, — негромко прошептал он.

— Надо бежать отсюда, — впервые подал голос Грахель.

— Как? — безнадёжным голосом спросил бородач. — Здесь толстые стены, прочные двери и надёжная охрана. Всё бесполезно...

— Не следует отчаиваться, друг мой, — гном фамильярно похлопал его по плечу и подошёл к двери. Несколько мгновений Грахель в неё всматривался, словно пытаясь увидеть внутри металла ответ на какие-то свои вопросы, а затем положил на неё руки и пробормотал короткое заклинание.

На дверь заклинание произвело разрушительное действие — в руках гнома она смялась, как бумажная, и легко отлетела в угол.

Обитатели камеры поражённо застыли — так же, как и два стражника напротив камеры. Первым пришёл в себя Дон: взмах руки — и стражник осел на пол с заточенной полоской металла в горле. Второй бросился было наутёк, но под действием гномьего заклинания с потолка сорвался камень, хлопнувший стражника в аккурат по макушке.

Обитатели камеры весело загалдели и двинулись к выходу.

— Попроси их не шуметь, — быстро сказал Дон бородачу. — Чем позже нас обнаружат, тем лучше.

— Эй, вы! — не повышая голоса, обратился бородач к своим сокамерникам. — Кто громко зашумит — тому я лично сверну шею. Понятно?!

Люди испуганно закивали.

— — Если это называется "попросить", что же тогда в его представлении "приказать"? — шепнул себе под нос Грахель.

— Тебе лучше этого не знать, гном, — серьёзно ответил бородач и обратился к Дону:

— Теперь к выходу?

Дон улыбнулся, видя устремлённые на него взоры бывших заключённых, горящие надеждой, и приказал:

— Выход подождёт. Первым делом — веди нас в оружейную комнату.

Негромко шушукающаяся человеческая река, щетинящаяся извлечёнными невесть откуда заточками, металлическими прутами и отобранными у стражников мечами, устремилась по тюремному коридору. Грахель выламывал все двери, мимо которых они проходили, Дон ловко расправлялся со всеми встречными увальнями-стражниками, не привыкшими к открытой схватке — оглушал и разоружал их, не убивая, и строго-настрого запретив заключённым трогать их. Ввиду опасности, нависшей над городом, уменьшать и так чересчур слабые силы защитников казалось безумным расточительством.

Наконец впереди показалась дверь оружейной комнаты — тяжёлая, кованая, необычная. Гном привычным жестом водрузил на неё руки, дверь дёрнулась, заскрипела — и этим всё ограничилось.

Грахель вытер вспотевший лоб и виновато взглянул на Дона:

— Не могу. Дверь слишком уж хороша — гномы ковали. Здесь встроена защита от магии Земли — надо полагать, на всякий случай.

— Всё пропало! — бородач ударился о дверь всем телом и принялся молотить по ней своими огромными кулачищами, от которых она чуть вздрагивала, но не более того.