Зверь лютый Книга 33. Интриганки

Изнутри дома вдруг доносится истошный визг. Один из гридней вытаскивает за скованные за спиной руки человека в сутане. Пинком сшибает его на колени рядом с мёртвой женщиной. Когда гридень поворачивается видно: сукно на его одежде распорото от воротника до пояса. В прорехе поблескивает странная кольчуга с плоскими кольцами.

— Коновязь — сзади.

Голос герцогини выводит из ступора. Вдвоём они привязывают лошадей и идут к дому, обходя мертвецов и лужи крови. Лестница на второй этаж. Распахнутая пинком дверь открывает просторное помещение с открытым окном. В котором торчит голая женская задница. Во всё окно. Хотя... окно-то неширокое. Под ним, обхватив женские щиколотки рукой, лежит служитель. Со стрелой во лбу.

— Её надо втащить назад. Помоги. Покойника не двигай — он её держит, уберём — она маковкой об булыжники улетит.

"Мёртвый схватил живого". Живую. Жива — пока покойник держит.

Окно узкое и глубокое, со стороны не подойти. Приходится стать ногой на мертвеца, отчего у того сразу начинает выплёскивать кровь из носа и изо рта. Но Конрад уже не реагирует: влезает под низкий верхний обрез окна, фактически улёгшись на эту голую белую задницу. Дотягивается до её связанных локтей. И понимает, что назад... никак. Ещё подёргается и сам... вместе с этой... Чья-то рука пролезает к нему под котту, и он слышит несколько задыхающийся от усилия, язвительный голос:

— Твоя манера... носить пояс... едва завязанным... отвратительна. Но хоть бельё своё ты привязываешь?

Нащупав поясок, на которым держится брэ, упершись ногой в стенку, герцогиня постепенно вытягивает его назад. Наконец, Конрад сваливается на покойника, из которого снова выплёскивает кровь, следом валится женщина, которую он так самозабвенно тянул. От толчка её обморок прекращается, глаза распахиваются. Совершенно безумный взгляд, брошенный вокруг, гримаса боли, страх. Бессмысленный истошный крик. В никуда. Куда-то вверх, как волчий вой. Поток бессмысленных, беспорядочных движений в стремлении отползти...

— Может, её развязать?

— Рано. Посмотри — здесь должна быть вода. Пытошные дела без воды не делаются.

— П-пытошные?

Только теперь Конрад окидывает взглядом помещение. А ведь и правда: "кобыла" для наказания плетями, жаровня, цепи с кандалами, набор клещей, железные маски... Дальше длинное ложе с воротом в изголовье и стойками с ременными петлями в ногах. Дыба. Редкая вещь. А вот и ведро с водой.

— А-ах!

Герцогиня с размаху выплёскивает ведро в лицо женщины. Та замирает на мгновение.

А она... ничего. Ножки стройные, есть не только сзади, но и спереди. За что подержаться. Только битая и сильно испуганная.

Герцогиня опускается на корточки рядом с умытым трофеем, перехватывает оценивающий взгляд Конрада.

— Kozlina, — новое русское слово, негромко произнесённое герцогиней. Надо запомнить и спросить значение у вестового. Звучит... поэтически, по итальянски.

— Кинь-ка мне вон ту тряпку. Её вытереть надо. Сходи к Ивашке. Принеси его фляжку и помоги ему разобраться — что это за кубло, куда мы вляпались. Да помоги выкинуть этого.

Конрад и герцогиня подхватывают мертвеца со стрелой во лбу подмышки, высовывают в окно, подхватив ноги, переваливают на двор. Конрад сбегает по лестнице, откуда-то из подвала гридень тащит местного служителя с вывернутыми за спину руками. Тот истошно вопит. И прекращает: пред дверью гридень разгоняет его за шиворот и втыкает лицом в косяк. Потом поднимает за ворот, встряхивает. Что-то спрашивает на своём языке.

Конрад автоматом вступается:

— Er versteht niht! (Он же не понимает!)

— Нихт? Нихт ферштейн? Ну, тупые!

И пинком отправляет пленника во двор под дождь.

Во дворе Ивашко хозяйственно заводит лошадей в конюшню под крышу. Дождь же! Люди — как хотят, а об лошадях — заботиться надо.

Смерив Конрада взглядом, отворачивается. А о чём им говорить? Ивашко по-немецки знает десяток слов, Конрад по-русски — не намного больше. Но просьбу герцогини насчёт фляги... показывает. Относит госпоже и бегом возвращается: в ворота въезжают Егорушка и второй стрелок. Везут ещё одного пленника. Со стрелой в спине. Уже покойного.

Егорушка переводит команду Ивашки:

— Допроси придурков.

Конрад растерянно оглядывается. На дворе — семь трупов. Один — женский. И два живых пленника, на коленях, с сведёнными за спинами руками.

— Которого возьмёшь? Я второго заберу.

Один из пленников начинает быстро-быстро говорить. Кричать. Что он — личный остиарий (привратник, секретарь) самого епископа Миндена Вернера! Его Преосвященство страшно отомстит! И жестоко накажет! За всякий волос упавший с его (остиария) головы...

Егорушка, не утрачивая выражения веселия, появившегося на его лице при начале боя, вздёргивает одну ногу коленом к груди, насколько позволяет верховая одежда, и, провернувшись на другой ноге, бьёт остиария сапогом в лицо. Интересно так бьёт — ребром ступни. Тот валится и неподвижно лежит на булыжниках двора.

Конраду довелось немало видеть ударов. Да и самому получать. Случалось, что и его пинали сапогом. Но всегда — подошвой. Или, если хотели подцепить, носком. Но вот так...

— Расспроси его. Поиграем в доброго-злого. Я его ударил — я злой. А ты — добрый, он тебе больше скажет. И — умой. Вон, в корыте воды набралось, шапку у покойников возьми.

Шапку. Нет, не эту — вся в крови. И не эту — прорублена. Ой... Ф-фу. Показалось. Что ожил. А это у него просто челюсть отпала. Воды. Нет, сначала сам головой в корыто. Ф-фу... полегчало.

Круто я себе службу нашёл. Крутую. И интересную — интересно что дальше будет. У графа... никогда такого не было.

Теперь набрать. Воды. И вылить. На остиарнутую голову. Сдох? — Не, шевелится. Как же эти русские в подобных ситуациях говорят? — Так подобных ещё не было!

А, вспомнил! Типа:

— Ну, остиарий, рассказывай. Как ты дошёл до жизни такой.

Наверху, в пытошном застенке молодая женщина, трясущаяся от холода и пережитого, закутанная в дырявую грязную мешковину, постепенно розовеет от выпитого. Фляжка Ивашки полна "аква вита" — воды жизни. Только запивать надо сразу.

— Я — герцогиня саксонская. Если на тебе нет серьёзной вины, то тебе не следует меня бояться. Как тебя зовут и почему ты сюда попала?

— Я? Ой. В-ваше... Ой... меня — Фрида. Мы... о-ох... мы — добрые люди. Говорят — катары. Но это неправильно. Потому что мы разные. Есть оригенисты, фифлы, публикане, ткачи, болгары, патарены...

Ростислава морщит лоб. Первое слово знакомое. Что-то такое Ванечка вспоминал. Мельком, тогда это казалось совсем неважным. А говорил он...

* * *

Жерве де Тильбюри, молодой каноник, Реймс, 1180 г. в РИ:

"Однажды после полудня он ехал верхом в свите своего архиепископа Гийома, как вдруг его внимание привлекла красивая девушка, работавшая одна в винограднике; недолго думая, он обратился к ней с любезными предложениями, но она отвергла их, говоря, что, если послушается его, будет бесповоротно осуждена. Такая строгая добродетель была очевидным признаком ереси, и архиепископ тут же приказал отвести девушку в тюрьму, по подозрению в катаризме (в это время только что окончилось безжалостное преследование катаров Филиппом Фландрским).

Обвиняемая была допрошена архиепископом и назвала имя женщины, наставившей ее; последняя была немедленно схвачена и на допросе проявила такое знакомство со Священным Писанием, что ни у кого не осталось сомнения, что ее учил ответам сам Сатана. Сбитые с толку богословы отложили дело до другого дня; обе обвиняемые решительно отказались уступить, несмотря ни на угрозы, ни на обещания, и их единогласно присудили к сожжению.

Тогда старшая из женщин громко рассмеялась и сказала: "Судьи неправедные и безумные! Неужели вы думаете, что сожжете меня на вашем огне? Не боюсь я вашего приговора, мне не страшен ваш костер!" И с этими словами она вынула из-под платья клубок ниток и, держа нитку за конец, бросила его за окно, громко при этом закричав: "Возьми его!" Клубок взвился на воздух; женщина вылетела за ним из окна и пропала... Молодая девушка осталась и безропотно приняла смерть на костре".

* * *

Фрида постепенно согревалась и успокаивалась. Точнее: впадала в отупение. Глядя куда-то мимо Ростиславы, она монотонно, не имея уже сил для выказывания эмоций, даже для их просто переживания, рассказывала свою историю, очень похожую на реймскую.

Отличия невелики: на 12 лет раньше, на 600 вёрст севернее, вместо виноградника — огород. Наставницей Фриды была её мать. Они не были так уж сильны в Священным Писании, но обе умели читать и писать, бывали на молитвенных собраниях общины, принимали в доме проповедников из числа perfecti ("совершённых"). Старший брат Фриды Иоганн, проведя два года в монашеском доме катаров, был посвящен в диаконы. В качестве наблюдателя от Нижне-Рейнских общин он присутствовал в мае прошлого (1167) года на собрании четырёх "церквей" катаров в Сан-Фелис, Лангедок.

Там они избрали себе епископов, которых высвятил "поп Никита" — богомильский епископ из Константинополя.

Церковь Альбижуа, более древняя, чем другие, уже имела посвящённого епископа, Сикарда Селлерье. Он, в 1165 г., в Ломбере, возле Альби, вёл диспут с католическими епископами и папским легатом в присутствии виконта Транкавеля.

На соборе в Сан-Фелис присутствовал епископ Франции Роберт д'Эпернон, представлявший катаров Шампани, Бургундии и Фландрии: общины из Реймса, Везелэ, Шарите-сюр-Луар, Лилля и Невера.

Праведный образ жизни, присущий Иоганну, успехи в проповеди истинного христианского вероучения и установление дружеских контактов с единоверцами в Лангедоке, привело к избранию его "Младшим Сыном" — коадъюктором катарского епископа. Естественно, такое событие, а катары не считали свою деятельность еретической и не скрывались от католической церкви, стало известно епископу Миндена Вернеру.

— Ты не задумывалась, Фрида, что причина твоих несчастий не в твоей красоте, не отказе предоставить своё тело для услаждения похоти каноника, давшего обет безбрачия. А в его обете послушания епископу. Тот решил запугать катаров, для чего уничтожить семью их коадъюктора. Жены и детей у твоего брата нет. Вот вы и стали... заложниками. А что случилось с твоей матерью?

Глава 657

Фрида тупо смотрела в стену. Потом с трудом начала вспоминать:

— Сначала нас пытали. Меня... били плетью. По разным... местам. Потом привязали и... и изнасиловали. Вчетвером. Сначала палач. Потом его помощник. Потом... они позвали двух стражников. И те... а они заставляли матушку смотреть. Потом они оставили меня и принялись пытать матушку. А я должна была смотреть. Они хотели, чтобы я... чтобы говорила всякие... гадости. Про то, как мне нравится... Чтобы я пела и плясала под крики и стоны. Её. Потом... Они взяли швабру и сказали, что моя мать... ведьма. Что она должна летать на метле. И они вставили палку в неё. Открыли окно, разогнали и... и выкинули её на двор. Подвели меня к окну и показали её тело. Как оно дёргается. И разбитую голову. С лужей крови вокруг. И спрашивали: хочу ли я полетать? Как матушка? С палкой в... Или мне приятнее на их... А я... мне стало страшно. Я... испугалась. И я сказала им что они хотели. Они наклонили меня и до половины высунули в окно. Один из них принялся... толкаться в меня. И всё спрашивал — хочу ли я полетать. Как летают нечестивицы. И рассказывал — что со мной будет, если ему не понравится... моя... меня... Как я упаду и буду там ползать с разбитой головой и переломанными костями. А потом он... он куда-то делся. Но держал меня за ногу. А я висела вниз головой за окном, смотрела на булыжники двора и ждала. Когда он меня отпустит. И я упаду и буду умирать. Я молилась. А потом не помню... Ты. С ведром в руках.

— Вы. К герцогине следует обращаться "вы", госпожа, Ваше Высочество. Мда... Что дальше? Чего ты хочешь теперь? Твоё имущество наверняка присвоено людьми епископа, твоя мать мертва, а брат в бегах. Я могу дать тебе свободу. Ещё одежду и немного денег. Куда ты пойдёшь? В общину сестёр "Добрых Людей"?

— Нет! Я предала их! Я испугалась, я отреклась! Я... я убила свою мать... Мне... мне лучше умереть.

Ростислава внимательно рассматривала сидевшую перед ней на полу женщину. Полуприкрытую какой-то грязной рваной дерюгой. С проглядывающими синяками и ссадинами. Со следами плети, побоев... могло быть и хуже. Со следами "любви" — могло быть... аналогично.

Год назад она также считала, что "лучше — умереть". Несколько раз. Потом... "Зверь Лютый".

"Он вынет из тебя душу. Скомкает и расправит, разрежет и сошьёт. Выжжет нынешнее и наполнит будущим. Новым. Твоим. Ты станешь другой. Не ты".

Цыба, тогдашняя учительница Ростиславы, не часто говорила. Она предпочитала прут. Чтобы быстрее дошло её неудовольствие ошибками ученицы. Но иногда она вдруг выдавала глубокие мысли.

"Ты хочешь быть собой? Той, прежней? В "прежде" — тебе было хорошо? Хочешь вернуться? Повторить?".

* * *

"Только в стремлении стать кем-то другим мы можем быть собой. Если остановить бег, если цепляться за прошлое, за постоянство, тогда перестаешь быть. Мы живем тем, что убегаем в страхе, или тем, что сами гонимся за чем-то. И так, и так, исход один: перемены или смерть. Тонуть в раю или в аду, избрав остановку. Быть охотником, дичью или никем...".

* * *

Ростислава боялась. Измениться. Её учили, что это плохо. Всё предопределено. От неё ничего не зависит. Что было — то и будет. Но "возвращения" она боялась больше. Во Всеволжске страх неизвестного будущего стал слабее ужаса известного прошлого.

А потом был покос. Где она вдруг ощутила себя... не такой, не прежней. Не княгиней, вдовой, а просто девчонкой. Которая делает простые дела, на которую засматриваются просто парни. А рядом греет горячее тело просто "Огненного Змея". Которого в "прежде" не было.

Нет. В "прежде" — не хочу. Там не было счастья.

— Умереть — не лучше. Лучше — лучше жить. Ко мне в служанки пойдёшь?

Фрида не сразу поняла. Потом завыла и поползла, теряя окончательно сползшую с неё мешковину, роняя на пол капли со своих спутанных, грязных, мокрых волос. Поползла к ногам герцогини Саксонской, к сапогам, которые можно обнять, поцеловать. К госпоже. Которая защитит от ужаса и боли этого злобного мира.

* * *

Верно говорят "Добрые Люди": этот мир — ад, но ад преходящий, который, в конце времён, придёт к своему концу, не имея ничего общего ни с вечностью, ни с Богом, ни с Его благим творением. "Конец времён" настанет тогда, когда все души людей будут спасены и вернутся к своему Творцу.

"Конец света" — не катастрофа, а цель. Манящий радостный результат успешного длительно благого деяния, достигнутый идеал.

* * *

— Э... Госпожа...

В дверях возник Конрад. Вновь с совершенно ошалевшим видом.

А какой ещё вид ему иметь, если посреди пытошного застенка(!), среди инструментов причинения боли и извлечения правды, сидят на полу две женщины, одна — в мужской одежде, другая — просто голая, и плачут в обнимку?!