— Более чем, Ваше Величество! — ухмыльнулся барон Кейвази. — Те четверо суток, которые по моей просьбе шла торговля между ал'Арради и представителями купеческих домов Алата, позволили утроить сумму, которую Величайший заплатит за ссуду...

— О, как! — восхитился Генор. — Вы решили утяжелить бремя их войны?

— Я решил, что эта война — отличный способ подзаработать...

— То есть ссуда, полученная Раксизом, выдана из вашего кармана? — ошалело спросил Упрямец.

— Не из моего, а из казны. И под о-о-очень хорошие гарантии...

Неддар восхитился:

— А на Белогорье мы случайно ничего не заработаем?

— Заработаем. Но раз в пять меньше, чем на Алате...

— Я не верю своим ушам... — потряс головой Белая Смерть.

— Могу показать расписки...

— Мои суждения настолько неожиданны, что вы, сир, не можете решить, как к ним отнестись? — устав от паузы, с легкой обидой в голосе поинтересовалась леди Камалия.

— Если что-то делать — то делать хорошо... — стараясь, чтобы в его голосе не было издевки, 'признал' Неддар. — Поэтому я стараюсь добросовестно обдумывать каждую поданную мне идею...

Потом 'с интересом' оглядел леди Камалию с ног до головы и улыбнулся, представив себе будущие слухи:

— Ваши суждения довольно интересны... И... пожалуй, из вас может получиться прекрасная мать...

Глава 9. Баронесса Мэйнария д'Атерн.

Шестой день третьей десятины второго травника.

...К моменту, когда мы вышли из бани, туман, укутавший Шаргайл, стал еще гуще. Увей, по своему обыкновению спустившийся во двор, чтобы попрощаться с баас'ори'те, предложил нам остаться и переночевать в обставленном для нас рейро, но Кром почему-то отказался. И, кивнув нашим тэнгэ , вышел на улицу. Мы с леди Этерией торопливо рванули следом и, выбежав из ворот, облегченно перевели дух — растворившийся было в сером мареве Меченый стоял и вслушивался в тишину.

'Что, опять?!' — раздраженно подумала я и завертела головой, пытаясь обнаружить Ночную Тишь. Но увидела лишь уплотняющиеся силуэты Хасии и Шарати.

— Пошли... — угрюмо буркнул Кром, поудобнее перехватил Посох Тьмы и уверенно двинулся в никуда. Довольно медленно — видимо, чтобы я успела занять место за его левым плечом.

Откровенно говоря, если бы он дал мне руку, я бы чувствовала себя увереннее — образы, рождающиеся на зыбкой границе Света и Тьмы, слегка пугали. И заставляли складывать пальцы в 'зубило' :

...— Ты — женщина. Маленькая, слабая и легкая. Значит, практически в любой ситуации у тебя будет время всего на одно движение... — споткнувшись на слове 'будет', негромко сказал Кром.

Промелькнувшая перед моими глазами череда лиц — лесовика, тюремщика Зиги и моего несостоявшегося убийцы — и заставила меня поежиться:

— Угу...

Кром почувствовал, о чем я думаю, но прерывать объяснения не стал:

— Значит, это движение должно быть быстрым, сильным и своевременным. Ибо удар, нанесенный чуть раньше или чуть позже, убивает не врага, а тебя ...

Это изречение я слышала, причем не раз и не два, поэтому кивнула:

— Понимаю...

— Времени у нас немного... — опустив взгляд, выдохнул он. — Поэтому тратить его на отработку силы и скорости нескольких ударов мы не будем. Ограничимся одним-единственным. Но прежде, чем я покажу тебе, каким именно, хочу обратить твое внимание на слово 'своевременный'...

— Когда отец тренировал Теобальда и Волода...

— Они — мужчины, а нас обычно просто убивают. С вами, женщинами, сложнее — вас или похищают или ссильничают... — перебил меня Кром. — Этой 'небольшой' разницей в поведении противников можно воспользоваться. Если знать, как...

...Первые несколько минут пути я пыталась успокоиться, прислушиваясь к жжению в костяшках пальцев, ободранных о мешок с песком и щедро смазанных лечебной мазью. А потом, наконец, сообразила, что в шаге от меня идет один из лучших воинов Шаргайла, и, что бы там ни пряталось в окружающем нас мареве, он меня защитит.

Когда сквозь серую пелену протаяли стены сарти Аттарков, я настолько осмелела, что начала прислушиваться к щебетанию Шарати. И вскоре сообразила, что младшая тэнгэ, откуда-то узнавшая о переживаниях Ситы, спит и видит себя ори'дарр'иарой !!!

— Женщина должна дарить жизнь... — замедлив шаг, чтобы поравняться с дурехой, сказала я. — А славу пусть ищут мужчины...

— Кто бы говорил, ашиара! — девочка с вызовом посмотрела на меня. — Тебя знает весь Горгот!!!

То, что я, не думая ни мгновения, обменяла бы эту 'славу' на лишний год жизни с Кромом, я говорить не стала — прибавила шагу, заняла свое место за плечом мужа, следом за ним вошла в калитку, предупредительно распахнутую часовым, и, унюхав аромат жарящегося мяса, поняла, что проголодалась.

Прикоснулась к руке Меченого, требовательно потянула за рукав араллуха и недовольно нахмурилась — прямо перед нами туман сгустился в фигуру Сломанного Шипа:

— Баас'ори'те? Аннар просит тебя подняться в зал Совета...

— Я тебя услышал... — негромко буркнул Кром и, жестом приказав мне следовать за ним, двинулся к высокой двери.

Мысленно хихикнув — вести себя так, как полагается хейсару, у мужа получалось все лучше и лучше — я засеменила следом. И подала голос только тогда, когда увидела дверь в нашу комнату:

— Мне ждать тебя в рейро?

— Нет, ты идешь со мной!

Давир, тенью следовавший за нами, недовольно нахмурился. Но напоминать о том, что Тарваз приказал ему позвать одного Крома, побоялся. Видимо, уже наслышался, что Кром не отпускает меня от себя ни на шаг. Вообще. И не изменяет этому правилу даже в бане — дожидается, пока освободится мужская половина, заводит меня туда и закрывает дверь...

...Каменная Длань моему появлению не обрадовался: заиграл желваками и гневно посмотрел на сына:

— Я сказал, что хочу видеть баас'ори'те!!!

— У меня нет тайн ни от жены, ни от своей гард'эйт... — холодно процедил Меченый. — Я тебя слушаю, ро'шер !

Аннар вспыхнул, как пересушенный трут: в первый раз с момента объявления шшат'или Занатара Седобородого Кром дал понять, что понимает свое место в иерархии рода.

Ударов десять сердца я думала, что ничем хорошим это не закончится. Но ошиблась — Каменная Длань все-таки взял себя в руки, жестом приказал сыну удалиться и, дождавшись хлопка закрывшейся двери, угрюмо уставился на Крома:

— Ты был в своем праве... Извини... Я просто расстроился, когда узнал, что ты отказался брать Унгара в ученики...

Обсуждать причины своего решения стоя мой муж не захотел — прошел к столу, отодвинул от него два стула, сел сам, удостоверился, что села я, и только тогда заговорил:

— Один ученик из рода Аттарк у меня уже есть. Если я возьму второго, то на следующий день мне придется тренировать не два, а четыре десятка человек...

Я мысленно хихикнула: объяснение было логичным, красивым, но... пустым. Ибо настоящая причина крылась не в этом!

— Уресс — айти'ар! А ты тренируешь воинов. Значит, он не в счет...

— Он — Аттарк! Да еще и первой крови... — усмехнулся Кром. — Этого достаточно...

Дураком Тарваз не был. Поэтому решил вынудить Меченого раскрыть истинные причины отказа:

— Что ж, тогда тренируй Унгара вместо Уресса...

— Я взял твоего младшего сына в ученики... Ты предлагаешь мне нарушить данное слово?

Аннар разозлился. Кажется, очень — скрипнул зубами и сжал правый кулак так, что побелели пальцы:

— Нет, не предлагаю! Просто пытаюсь понять, как связаны между собой два твоих решения. И чем для меня и рода может обернуться третье...

'Первое — запрет Унгару учиться у меня управлять леном. Второй — отказ ему в праве стать учеником...' — подумала я и прикоснулась к бедру Крома, чтобы попытаться почувствовать его эмоции.

Почувствовала. И похолодела: в нем пробудилась Тьма. Та самая, которую считали союзником Двуликого:

— Что ж, я объясню! Если Унгар еще раз подойдет к моей жене ближе, чем на два шага, я вызову его на поединок. И убью, как бешенную собаку...

— Что?!

— Твой сын смотрит нее, как на СВОЮ женщину! Если не хочешь его потерять, то найди ему дело за пределами сарти...

...Я лежала на кровати лицом вниз и завидовала самой себе: обычно твердые, как стальные прутья, и цепкие, как тиски, пальцы мужа дарили мне воистину безумное наслаждение. Ноющая боль и усталость, сковывавшие мышцы, измученные многократными повторениями одного и того же движения, постепенно уходили, уступая место сладкой, как мед, неге.

Шевелиться не хотелось. Думать — тоже: единственное, о чем я могла размышлять — это чтобы меросс не прекращался никогда. Хотя... нет, не единственное: где-то далеко-далеко, на самом краю сознания, изредка мелькала еще одна мысль. Вернее, желание воздать за подаренное удовольствие. Тем же.

'Вот сейчас он закончит с ногами — и я скажу, что теперь моя очередь. И разомну ему хотя бы плечи...'

Как говорил Игенор Мудрый, 'намерения хороши лишь в том случае, если порождают действие' — когда пальцы Крома добрались до верхней части моих бедер, я поняла, что сделать меросс не смогу, так как воздам за полученное удовольствие по-другому. И легонечко прогнулась в пояснице.

Руки мужа дрогнули. Самую малость. А потом, как ни в чем ни бывало, продолжили расслаблять мои измученные ноги.

Я шевельнула тазом вправо-влево и слегка развела колени.

Ритм меросса не изменился. Но в нем появились новые грани: сначала пальцы Крома размяли внутренние поверхности бедер, двигаясь не сверху вниз, а наоборот, потом прошлись по ягодицам, не проминая, а лаская, и, наконец, словно случайно, легонечко прикоснулись к лону. У меня тут же закружилась голова, а в животе затлела маленькая, но до безумия яркая искорка.

— Я тебя хочу... — выдохнула я, переворачиваясь на спину. И тут же утонула в расширенных от желания глазах мужа.

Мои руки сами собой обвились вокруг его шеи, колени раздвинулись, а искорка в животе превратилась в пылающий костер.

Рука Крома уперлась в кровать рядом с моим плечом, твердый, как доска, живот коснулся бедра, а горячие, как угли, губы нежно поцеловали в правую грудь.

Я застонала от удовольствия. И потянула его на себя:

— Я тебя хочу, слышишь?!

Услышал. Посмотрел на меня пьяным от страсти взглядом. И сдался...

...Касание Эйдилии оказалось сильным до безумия: череда ослепительно-ярких вспышек, сотрясавшая мое тело и раз за разом сжигавшая в пепел душу, напрочь лишила меня способности соображать и вознесла на самый пик ярчайшего, ни с чем не сравнимого счастья.

Сколько времени на меня смотрела Богиня — не знаю. Но когда она отвела от меня взгляд, я почувствовала, что умерла: мир стал бесцветным и каким-то пустым, а способность ощущать эмоции Крома, давно ставшая неотъемлемой частью моего 'я', вдруг куда-то исчезла!

Если бы не страх, что это навсегда, я бы, наверное, не смогла себя заставить не то, что повернуть голову вправо, где, по моим представлениям, должен был лежать муж, но и просто открыть глаза — мое тело было настолько слабым, что казалось чужим!

Заставила. Кое-как сфокусировала взгляд на лице Крома — перед глазами все еще мельтешили яркие пятна — увидела капельки пота, серебрящиеся на его лбу и крыльях носа, затем играющую на губах счастливую улыбку и настолько сильно захотела почувствовать эмоции своего мужа, что шевельнула пальцами и дотронулась до его предплечья.

О-о-о, как ему было хорошо — шквал хлынувших в меня ощущений вновь вернул миру цвета и заставил Эйдилию кинуть на меня еще один взгляд. На этот раз, кажется, удивленный...

— Я тебя люблю... — с трудом пошевелив непослушными губами, выдохнула я. И, не столько увидев, сколько почувствовав, что он переворачивается на бок и тянет ко мне руку, вдруг поняла, что если он дотронется до моей груди или до лона, я умру на месте от остроты ощущений!

Прикоснулся. К предплечью. Потом нежно поцеловал меня в щеку. И улыбнулся. Так, что мое сердце, и без того пытавшееся проломить грудную клетку и вырваться на свободу, заколотилось вдвое быстрее:

— Я тебя тоже...

Следующее прикосновение — кончиком пальца к моим губам — и последовавший за ним вопрос вернули мне способность чувствовать свое тело:

— Воды принести?

Пить хотелось. И очень сильно — у меня, оказывается, пересохли не только губы, но и горло, небо и даже язык!

— Если тебя не затруднит... — виновато сказала я: если Эйдилия смотрела на Крома так же, как и на меня, то он должен был чувствовать нешуточную слабость в коленях!

Встал. Дошел до стола, ни разу не потеряв равновесие. Наполнил первый попавшийся под руку кубок водой из кувшина и повернулся ко мне.

Я оглядела мужа с ног до головы, почувствовала, что внизу живота снова загорается пламя, и поняла, что схожу с ума: жаждать ласки, будучи не в состоянии шевелиться, было самым настоящим сумасшествием!

Скрипнула постель, зашуршала сминаемая локтем Крома подушка, а через мгновение моих губ коснулся край кубка:

— Пей... Только осторожно...

У меня екнуло сердце: он заботился обо мне так, как будто я была величайшим сокровищем на всем Горготе. Впрочем, почему 'как будто'? Для него я была именно им...

...Эдак через полчаса, когда я нашла в себе силы, чтобы встать и приготовить свежий отвар ясноцвета, а Кром перестелил постель и, попросив закрыть за собой дверь, ушел за водой, я вдруг почувствовала себя одинокой. Поэтому завернулась в простыню, подошла к окну-бойнице и выглянула наружу.

Факел, горящий рядом с воротами, освещал лишь закрытые на ночь створки, боковые стены конюшни и гостевой пристройки и небольшой участок земли перед высокой дверью. А все остальное пряталось в густой, как патока, тьме.

Где-то в стороне Подворья Илгизов лениво брехали собаки, а тут, на Полуночном конце Шаргайла, ночную тишину нарушал лишь стрекот цикад да теньканье пересмешника . Впрочем, стоило Крому выскользнуть во двор, как с надвратной башни раздался язвительный смешок часового:

— Пение твоей женщины делает ночь ярче, но удлиняет смену ...

— 'Взмах Крыла' под подбородок дарит благословенную тьму и укорачивает не только смену, но и слишком длинный язык... — в унисон ему отозвался Меченый.

— Тэнто ! — хмыкнул хейсар, увидел, что Кром остановился, и торопливо добавил: — Я хотел сказать, что твои слова можно увидеть. И принести извинения за неудачную шутку...

— Я тебя услышал... — негромко буркнул мой муж и скрылся за углом сарти.

Я прикоснулась тыльной стороной ладони к пылающей щеке и... гордо вскинула голову: стонала? Ну и ладно: кому не нравится — пусть не слушают!

Тем временем во двор выскользнула еще одна тень. И тоже удостоилась внимания часового:

— Унгар, ты?

— Угу...

— И куда ты собрался?

— На охоту...

— В ночь?!

Вместо ответа Ночная Тишь сорвался на бег, в два огромных прыжка добрался до боевого хода, птицей взлетел на стену и, протиснувшись между зубцов, исчез...

'Мое 'пение' — страшная вещь...' — покраснев еще гуще, подумала я. — 'Кому-то удлиняет смену, а кого-то выводит из себя, из сарти и из Шаргайла...'