Жёнка

Время текло быстро, хотя деньки и были насыщенными. Вечерами я возилась с детками, мы вместе мылись в речке, плескались, что доставляло мне радость. В то время как большуха разогревала ужин, приготовленный ею в обед. А вот общалась с Голубой я несколько отстранённо, больше по делу, стараясь не готовить о своих чувствах. Постепенно она стала открываться мне, говорить о том, что её тревожит. Неужели се моя холодность помогла ей сделать шаг навстречу? Лишь про мужа мы не говорили.

После ужина собирались в бабском кругу сплетничать да шить. Порою в сё время кто-то из нас шёл на речку стирать одёжку, в зависимости от того, кто обедом и ужином занимался, тот в сей день не стирал. Муж в мужском кругу точил косу, проверял грабли и прочие инструменты. А потом уж и спать пора. Но мы ещё долго в темноте общались с мужем да с большухою. Почему-то тьма расслабляла, позволяла мысли привести в порядок, развязывала язык.

Постепенно я расслабилась и поддалась настроению окружающих, пела вместе со всеми, шутила. Всё же пора сенокоса — самая весёлое время лета. Потом будет жатва и уже не отдохнёшь вот так, близ речки, когда после трудного дня можно охладиться и смыть всю усталость. Поля обычно далеко от рек да на них не выезжают. А дойдёшь до дома, уже ни на какую речку идти не хочется, обольёшься ведром воды в лохани и сего достаточно.

Бер порою ложился около Голубы, но меня за собою тянул. И мы были рядом, втроём, говорили о чём-то. И он распускал наши косы и перебирал их руками.

И вот в одну из таких ночей, незадолго до завершения сенокоса, который затянулся на засушливый жаркий месяц липеня*, меня и накрыло.

— Василиса, что с тобой? — забеспокоилась Голуба. Боль была невыносимая, а муж просто прижал к груди мою голову. — И часто у неё такое? — спросила она.

С Бером и правда стало как-то легче, но вот все звуки отдавались острой болью. Муж же шикнул на большуху.

Когда боль отпустила, муж отдал распоряжение Голубе:

— Будь с детьми!

А я встала, и пошла вслед за шёпотом да и Бер не отставал.

Не знаю, сколько мы шли, пока показалось селение. Домики мелькали пред очами тёмными очертаниями в лунной ночи. А я шла всё вперёд, спотыкалась, падала, потому что не видела дороги. Бер уже удерживал меня за руку после двух падений на ровном месте. Лишь нужный дом вдалеке стоял, казалось, предо мною.

В одном месте я остановилась по велению голоса и повернула к неприметной калитке. Отворила, прошла мимо заброшенного дома. В глубине заросшего сорняками участка стоял колодязь*. Я уверенно прошла к нему и перегнулась через борт, влекомая шёпотом и не имея возможности ослушаться.

Меня обхватили крепкие руки мужа, не давая упасть. Он меня оттянул от источника воды, снял верёвку с колодязя и, бросив рядом ведро, ударившееся о землю с противным глухим звуком, привязал к какому-то дереву. Затем выломал ворот*, и, держась за другой конец верёвки, стал спускаться.

Нелюдимый заброшенный участок озарялся лунным светом. Деревья отбрасывали причудливые тени. Только сейчас заметила, что зрение обычное людское, хотя в первый приступ я ночью видела. Интересно, способности от чего зависят? И зачем я нахожу этих людей? Потому что спасти я их не смогла бы, ежели ни Бер рядом...

Я ощутила кожей, как волоски на ней подымаются дыбом, а меня покрывает липкий пот от страха. И только после услышала шорох и треск сучьев.

"Стой на месте," — предупреждали меня об опасности.

Я прижалась к стволу дерева, обходя его медленно по кругу. К колодязю, хромая на одну ногу, шёл мужчина с топором на плече.

Лохматый, в грязной рубахе он остановился на полпути. И только сейчас до меня дошло, что он собрался сделать. Меня накрыла волна ужаса. Он замахнулся топором. Тело среагировало быстрее, чем я успела подумать. Я выскочила из-за дерева и окликнула мужика:

-Эй! — топор прошёл мимо верёвки и, не найдя препятствия, ударил мужчину по ноге. Раздался вскрик.

Он рухнул наземь.

— Помогите мне! — протянул руку ко мне незнакомец.

Но его просьба осталась без внимания. Меня сковал ужас, от вытекающей чёрной жидкости из раны. Ноги подгибались, с трудом сделала шаг назад и опёрлась о ствол дерева. Подняла взгляд и увидеть мужа, выбирающегося из колодязя с ношей на плече. Злодей, проследив за моим взглядом, обернулся. Стал пытаться ползти на спине, потом шарить руками в поисках оружия.

Через несколько мгновений Бер прошёл мимо мужика, бросив на него быстрый взгляд, отвернулся, отпихнул ногою топор куда подальше и пошёл в мою сторону. Поравнялся со мною, движением головы позвал за собой и последовал в сторону калитки. А меня трясло от страха, и я не могла пошевелиться.

— Ты идёшь? — послышался издалека голос мужа.

Меня оцепил ужас, глядя на безумные очи злодея, развернувшегося ко мне и делающего попытки привстать. Горло тоже не слушалось.

Бер вернулся ко мне:

— Что, что-то забыли? — его речь раздавалась словно из какой-то ямы. Меня колотило, и тело замерзало.

Муж перекинул ребёнка через одно плечо, схватил меня и перекинул через другое и тьма поглотила меня.

Очнулась я уже в тепле, слыша потрескивание огня. В нос ударил запах сушёных трав.

— Пить можешь? — послышался старческий женский голос недалеко. — Пей!

Ощутила во рту терпкий неприятный привкус, захотелось пить.

Открыла очи, приподняла голову и встретилась с любимым серым взглядом.

Только сейчас, отлепляясь распластанной грудью от его тела, поняла, что лежала на нём обнажённая, ощущая волосистость его тела. Я смущённо отвела очи, полусадясь на него, разводя ноги для упора. Хотела слезть с него, но Бер обнял меня за стан, не позволяя се сделать.

— Как ты? — спросил, одной рукой поворачивая моё лицо к себе и заглядывая в очи. — Согрелась?

Я прислушалась к себе, кивнула, вспомнила про то, что сижу на нём и меня бросило в жар.

Его руки заскользили по моим бокам, перешли на руки, откидывая пряди расплетённых волос назад.

— Где мы? — попробовала я через смущение задать мучающий меня вопрос.

— Дома у местной знахарки, — неужели она позволила нам на печи быть в таком виде? Бросила взгляд по сторонам: закрытые колышушиеся тёплым воздухом зелёные цветастые занавески, рисунок на печи, пучки рябины и калины на стене. Возвращаюсь взглядом к картинке: женщина с распущенными и развевающимися волосами, обнажённая, с малышом во чреве, одной рукой прикрывает животик малыша, а второй протягивает мне руку, как бы намекая к ней присоединиться.

— Она сказала, что только так тебя можно согреть, — слова мужа дошли не сразу, а когда я сообразила, поняла, что он словно отвечал на мои мысли. Вспомнила, про картинку и смутилась ещё больше.

Я попыталась спуститься с него, идя задом на четвереньках, и ощутила, как во что-то упёрлась.

— Цветочек, — голос мужа изменился, стал более глухим и хриплым. Нет, я поняла, чего именно я коснулась. И поняла последствия, но отступать не хотелось, не сейчас, когда он не воспользовался моей слабостью и такой доступностью. Ведь во второй раз я не осмелюсь, потом вновь будет стоять Голуба меж нами. А сейчас он только мой.

И я вновь продолжила свой путь к слиянию. Ощутила боль в женском естестве. Подняла непонимающий взгляд на мужа. "Почему боль?" — проскользнула мысль.

И в следующий миг он перевернулся, подминая меня под себя.

— Не торопись, любимая, — прошептал Бер и стал покрывать мои уста, шею, тело страстными и в то же время дразнящими поцелуями.

Неприятные ощущения пропали, и я отдалась напору его страсти, забыв обо всём на свете, кроме его поцелуев и прикосновений, шёпота греющих душу слов любви.

Глава 8

Я лежала в его объятиях и думала. А что се случилось такое? Нет, я всё понимаю, просто... А как же... как мы дошли до такого? Как я осмелилась?

Муж спал, а я мучилась.

А ежели Голуба спросит, что было меж нами? Солгать, чтобы не расстраивать? Но шила в мешке не утаишь, особенно, ежели последствия будут. Сказать правду или вообще промолчать? Постепенно, решив отвлечься от тяжких дум, стала глядеть по сторонам.

Свет даже сквозь зелёные занавески на печи проникает. Запах свежеиспечённых пирогов, мяса жареного, шкварчание чего-то, стук посуды, намекает на то, что хозяйка возится у печи. А значит, много времени, уже завтрак почти. Залежалась я. Вставать надобно. Но так не хочется, ведь сейчас Бер только мой. Вдыхаю его запах, такой родной. Прикасаюсь к его выпуклым мышцам груди, покрытым тёмными курсавыми волосками, твёрдому животу. Приподнимаю голову, волосы спадают на лицо. Бер откидывает их перстом, ненароком касаясь щеки. Как приятно! Интересно, сколько мы поспали? Полночи ведь ходили спасали, потом на какое-то время я сознание теряла. А потом, уже с рассветом, близость.

Всё так неожиданно.

Сама ведь виновата, так что теперь думать о сём?

Вздохнула и отринула все мысли. Встала на четвереньки, принялась спускаться, вновь задом, наткнулась в ногах мужа на свёрток. Развернула — новая одёжка женская и мужская. Зачем? А где наша?

— Подарок жителей, бери, — сказал муж, садясь рядом и обнимая меня. — Нашу обещали постирать.

Одевшись и спустившись, поздоровались с дородной женщиной Меланьей. Она и была местной знахаркой. Уж не знаю, сколько ей лет, но я б дала не больше тридцати.

Дом был пропитан ароматами еды, забивая остальные запахи. Здоровенный стол, за который нас пригласили, накрытый свежей праздничной скатёркой, ломился от деревенских яств. Малосольные огурцы, мясо, овощи, каши, запечённая утка, грибы, ягоды, напитки. Нас принимали как дорогих гостей.

— Умываться будете? — спросила Меланья.

Пока мыли руки в сторонке да освежали лица, гостей прибавилось. Три семейных пары.

Местные были на сенокосе, а вот старики не доглядели за детками. Сей стол — была их благодарность. На немой вопрос, что же всё-таки случилось, муж помотал головой, мол, не вежливо спрашивать.

Прежде, чем сесть, я возжелала увидеть то дитя, из-за коего весь сыр-бор затевался. Меня провели в соседнюю горницу, отделённую такой же зелёною занавескою, находящейся рядом со сходами* на второй ярус. На лавках, накрытых периною и простынками лежало трое деток. Выглядели все неважнецко. Худющие, все в синяках. Два мальчика и девочка. Все примерно одного возраста, лет восемь.

Но меня вновь словно вели, на сей раз без шёпота. Я подошла лишь к одному мальчику. Не знаю, почему, но знала, что именно его Бер вытащил из колодязя.

— Здравствуй, добрый молодец! — я присела рядом с ним. Мальчик с трудом приоткрыл глазки. — Как ты?

Он силился что-то сказать, но я лишь улыбнулась, приложив палец к его губам.

В голове зазвучал шёпот, и я принялась передавать слова, переделывая их от себя:

— Ты станешь важным человеком. Уж не знаю, кем, но Боги не позволили тебе перейти в Навь*. Ты нужен здесь. Береги себя и учись, много читай, знания не бывают лишними. А ещё ты должен запомнить то, что с тобой случилось. Почему вы так поступили, какую глупость сделали, как не допустить сего впредь? Думай малыш, время летит быстро. Запоминай всё, что сможешь. А что не осилишь — записывай. И знай, всё в наших руках. Мы — Боги! — в голове наступила тишина.

У мальчика очи стали блестящими, и он просто закрыл их, по щекам стекли слёзы. Я обняла мальчишку и вышла. Чем помочь не знала, да и уже сделала сверх того, что могла. Остальное — в руках знахарки.

— Васька, кто ты? — муж стоял по ту сторону стены.

— Женщина.

— Кто твои родители?

— Земледельцы.

— Ага, тогда я кузнец, — Бер чуть прищурил глаза. — У тебя иногда проскальзывает вовсе не деревенская речь. Я слыхал раз такую.

— А ты уверен, что се я глаголила? — шепнула я и подмигнула ему. — У нас дома было много книг. Ходила за отцом хвостиком, пока не научил в три лета читать. Хотя, азбуку у нас обычно в пять дают, — время! Я спохватилась. — Хорош болтать, надо к своим ехать!

Мы сели за стол, ведь люди старались — отказать было нельзя. Муж хвалил квас, но мне запретил пить, попросив взвар*. Старики, сидящие за столом, лишь переглянулися, улыбнулися. Да подали прошеное.

За трапезой больше молчали, разве что пытали, откуда мы, как сенокос, какие новости? Бер сказал лишь о набеге. Ведь воевода наш и здесь присматривает. Да видно, недостаточно хорошо. Я съела кусочек уточки с гречей да на ягоды налегала. Муж же предпочитал мясо с овощами. Завтраки в пору сенокоса плотные были, ведь основная работа по уборке скошенного и просушенного сена лишь до обеда сейчас.

— Благодарствуем, люди добрые, — после завтрака мы вместе встали, поклонилися.

На том нас и отпустили.

Во дворе знахарки встретились с воеводою. Тот поведал, что злодея нашли почти при смерти, он истекал кровью. Но Меланья и его на ноги поставит. А в доме у него нашли ещё двоих детей. Все морились голодом. Хуже всего было тому мальчику, которого муж достал из колодца. Злодею же вменяется отрабатывать сделанное зло, тяжкого труда сыскать не трудно, а все хвори разума исключительно от праздности. Мужик тот ещё самогонку гнал, допился. Всякое ему уж мерещилось. Слуги Мары с козлиными ногами да хвостами привиделись, что явились за ним да обхаживают.

— Ничего, не впервой, вылечим! Не даром самогон под запретом, — сказал воевода на прощанье, пожав мужу руку и похлопав по плечу.

Нам выдали лошадь, Бер посадил меня впереди себя, обхватил нежно за стан, натянул поводья, и мы помчалися к своей семье.

Сомневаться в том, что Голуба волновалась, не пришлось. Синева залегла под покрасневшими очами.

Я-то спала хоть сколько-то, а она, похоже, слёзы лила всю ночь. Ощутила укол совести. Они ж меня приняли как дорогого гостя, а я так поступаю с ними.

Бер обнял большуху, да времени общаться просто не было. Дело-то стоит.

И лишь вечером, когда дети намаялись и уже спали, Голуба стала допытываться. Бер лёг с нею рядом, впервые за время сенокоса меня положив отдельно. Се значит, что наказание кончилося?

Странно, но в сей раз обидно не было. Я бы и сама отправила его к Голубе, не хотелось участвовать в сём разговоре да и оправдываться. А может Бер захочет того самого... Но я отринула все думки и уснула.

Возвращались с сенокоса в селение мы всей гурьбой, предварительно по избам разделив плод нашего месячного труда. Девчата затягивали песню, им вторили бабы, потом присоединялись отроки, а за ними и мужики. Дети редко подпевали, да и голоса их среди остальных были почти незаметны. И на многие вёрсты слышалась песня. Забавно начинать петь не сначала, а продолжать, включаться в общий хор, по отголоскам слов выстраивать догадки, какая будет следующая песня.

Трава от засухи пожухла, некоторые берёзы пожелтели. Ох, словно и осень наступила. Как долго простоят ещё сухие деньки? Успеем ли мы урожай убрать? Возы порою поднимали тучи буса*, радовало лишь то, что следовали несколько в отдалении друг от друга, и пыль успевала осесть. Мы проехали мимо ржаного поля — нашего. Бер спешился, взял с собою Снежика и пошёл глядеть зрелость хлеба.