Пламя юных сердец

добра навалом. И потом, наши матери ходят иногда в деревни. Моя мама, например, ходила в Большую

Садовку. Там она за свою красивую кофту выменяла ведро картошки.

О том, что мы Гитлера разобьѐм, никто не сомневается. А вот появится ли в магазинах

хлеб, пока не верится.

Мы, тимуровцы, помогаем семьям фронтовиков. Особенно зимой. В первую очередь больным

и престарелым. Ходим на колодец за водой, носим из сарая дрова, топим печи, разносим лекарство…»

Заканчивал я страстным призывом поскорее поймать Гитлера и повесить его. а мы,

тимуровцы, обещаем хорошо учиться.

Разумеется, мы понимали, что так живѐт вся страна. Ведь шла война.»

Геннадий Артемьевич вспоминает и другое. как вернулся с войны его семикратно (!) раненый

отец. И однажды в разговоре с сыном узнал, что тот писал на фронт письма. Узнал об их содержании.

Тогда фронтовик, буквально обомлев, замолчал и потом вдруг почти выкрикнул: «Сынок! Ты знаешь, что

ты делал?! Ты роты поднимал в атаку!»

Вот так… Не был на фронте — но роты в атаку поднимал. Впрочем, в это нетрудно

поверить. Достаточно представить, как в окопе солдат читает письмо о «хорошей жизни» сына в

тылу. Что тот ест сосновые верхушки. И этот солдат знает, кто виноват в такой «хорошей» жизни

сына. Интересно, можно ли будет остановить такого солдата?

Геннадий Артемьевич привѐл в письме немало цифр и фактов. Но мне показались самыми

важными только две вещи:

1. за годы войны орденами и медалями было награждено более 200 тысяч пионеров;

2. в числе действовавших пионерских отрядов были отряды, созданные на территории

Польши и Германии угнанными в рабство советскими детьми.

После того, как я прочѐл об этом — остальное показалось мне уже не важным.

Геннадий Артемьевич Мурашов

Рассказывает Константин Дмитриевич Мирославский

Таня Мирославская и память о ней

О человеке, приславшем мне этот материал, о самом можно было бы писать книгу.

Константин Дмитриевич был под немцами, семнадцатилетним воевал с 1942 года в «Лыжном» —

добровольческом комсомольском батальоне Западного фронта. Но речь всѐ-таки не о нѐм…

…9 мая (тогда ещѐ не знали, что это будет День Победы) 1942 года в газете города

Ефремова Тульской области было сообщено о награждении орденами и медалями четырѐх девчонок.

Разведчиц 3-й армии Брянского фронта, осенью и зимой 41-42 г.г. ходивших под видом беженок в

немецких тылах. Уцелела из них одна — Настя Чурилова. Аня Чинарѐва подорвалась на мине, Тамара

Лазарева и Татьяна Мирославская были расстреляны немцами.

Дружины имени Тани были в Москве, Омске, даже в Болгарии. Родилась она в 1926 году.

Была круглой отличницей. В 1941 году окончила 7 классов. Занималась балетом, училась музыке… А в

сентябре 1941 года ушла в РК ВЛКСМ и исчезла.

Еѐ родной город был «под немцами» всего три недели. Но вернуться домой Таня отказалась.

А вскоре от неѐ стали приходить загадочные письма…

«Здравствуйте, дорогие мама, папа, Костя! Поздравляю вас всех с Новым 1942 годом! Я

только вчера вечером пришла с работы. Жива и здорова, только немного устала. Вообще наши дела

продвигаются к лучшему. Если бы вы видели, как я в этот раз в лаптях щеголяла — лопнули бы со смеху…»

Письма шли. То по почте, то через оказии. В них не было ничего «такого». Девчока просила

прислать выкройки — ей хочется сшить себе юбку, платье… Просила передать школьному учителю,

чтобы выслал компасы, если ещѐ остались. Зачем? Мало ли что придѐт в голову девчонке…

А однажды пришѐл в семью конверт.

В те годы боялись конвертов. С фронта шли «треугольнички». Конверт — это могла быть

похоронка.

Но нет. Не в тот раз.

А в тот раз помощник командира некоей «воинской части» благодарил родителей за их дочь.

И сообщал, что она награждена медалью «За отвагу».

Тане было тогда пятнадцать лет.

И снова письма — странные, с полунамѐками. Ну никак не могла удержаться девчонка от

того, чтобы гордо и простительно похвастаться «между строк». Обещала отомстить за брата

Костю, к тому времени уже раненого и контуженного на фронте… А в конце сентября 1942 года она

попросила больше не писать ей. Отвечать не сможет.

В том сентябре 1942 года в составе группы и 4 человек Таня была выброшена в тыл к

немцам. В очередной раз…

… Абрамова Татьяна Ивановна, жительница Орловской области, пишет, что в 1942 году

Таня долго жила у них в деревне, работала, была молчаливой и тихой. Потом еѐ и хозяйку дома, в

котором она жила, схватили и в ноябре 1942 расстреляли в Медведевском лесу недалеко от Орла. На них

донѐс староста. Дети хозяйки остались сиротами.

Немцы предлагали Тане работать на них. Девушка ответила: «Меня трижды наградили

наши. Четвѐртый раз наградят посмертно.»…

…Таня была радисткой диверсионной группы.

Рассказывает Ким Иванович Брыков

Ким Иванович

«Детство было бурным, полубеспризорным,» — вспоминает он о себе. Что тут ещѐ

добавишь? Кирилл (Кимом он стал сам, по своему почину) рос в самых «казачьих» местах, на юге России.

Были драки, были приводы в милицию, было всѐ. До войны.

В войну младших станичников-казачат собрали в разведгруппу. Было не до шуток и не до их

возраста. За Таганрог по льду замѐрзшего залива, пробирались в тыл к немцам, носили пароли и места

явок для подпольщиков. Как-то на льду попали под обстрел. Шестнадцатилетнего Кима ранило в руки и в

голову осколками мины. Друзья не бросили — вытащили потерявшего сознание парня и доставили в

госпиталь. Отлежавшись — сначала в Ростове, потом в родной станице — Ким поступил в

истребительный отряд НКВД. К этому времени уже два года у него была девчонка — Аза — но еѐ отец

строго-настрого запрещал дочери даже близко подходить к «байбаку». Встречались тайком. Девчонке

было лестно, ухажѐр — герой!

А герою между тем выдали коня, карабин — и отправили сопровождать в эвакуацию группу

евреев, служащих исполкома и торга. Шли медленно, были с ними старики, дети — и под Буденовском

наступающие гитлеровцы догнали беженцев…

Стояло лето 1942 года.

Наверное, казачонок принял бы бой и погиб, конечно. Но те, кого он уводил, не дали ему

сражаться. Сказали, чтобы прятался, что казака немцы не тронут. Чуть ли не силой разоружили — и

сами ушли навстречу своей судьбе. Было и так. Не все рассказы о холокосте — нечистоплотная выдумка

для вышибания денег…

Сперва осел он в селе Покойное. Потом потихоньку стал пробираться домой. По пути чуть

не попал под «мобилизацию» — немцы угоняли молодѐжь в Германию. Выкрутился… Вернулся домой в

разгар боѐв, уже зимой. Окрестности станицы были переполнены трупами — нашими и немецкими.

Убитые валами лежали на снегу, их никто не убирал. А потом Ким увидел, как немцы уходят. Не

удержался и тут — с несколькими друзьями провѐл наших бойцов во фланг отступающему врагу

окраинными улочками.

Ким поступил опять в истребительный отряд. Из него вскоре дезертировал — да-да. Правда,

всего на несколько дней. Сорвиголова пробрался за «Голубую линию» немцев и вывел оттуда свою Азу (она

всѐ ещѐ была в оккупации). Сдал с рук на руки растерявшемуся отцу, который именно тогда и дал

согласие на женитьбу.

Повоевать на Западе больше не успел. Зато подошѐл срок призыва как раз под войну с

Японией. Побывал в Китае и Корее, был награждѐн (ну как казаку без этого?!)

Документы Кима Брыкова

Рассказывает Виктор Фомич Ефимов

В начале лета 1942 года окончивший пять классов Толя поехал к сестре матери, в

Сталинград — отдохнуть. Война шла уже год, но никому и в голову не могло придти, что гитлеровцы

прорвутся к Волге. Не думал об этом и мальчик. Три недели он жил совершенно беззаботно — рисовал во

взятом с собой альбоме, играл и бегал на реку с соседскими мальчишками, пока…

…28 июля загоравшие на пляже мальчишки были удивлены приближающимся странным

гулом. Потом они увидели летящие по небу самолѐты. Самолѐты шли в ровном строю, почти крыло к

крылу, закрывая всѐ поднебесье. А следом за ними — по земле — двигалась лавина огня и дыма.

В ужасе, ничего не понимая, ребята бросились по домам. В городе уже была паника. Ни на

что не обращая внимания, Толя домчался до дома тѐтки. Но дома не существовало. Вместо него

полыхала огромная яма. «Не лезь, там все погибли!» — крикнул мальчишке кто-то из соседей, и Толя

вместе со всеми бросился к реке. Но берег засыпали бомбами, горели мосты, горели причалы, пылающая

нефть плыла по реке, люди лежали мѐртвыми — десятки, сотни людей — и мальчишка, обезумевший от

страха, инстинктивно юркнул на старую мельницу, в паровой отсек.

Тут уже были люди. Среди них Толя узнал Андрея, соседского мальчишку. Андрей был теперь

сиротой — та же бомба, что убила тѐтку Толи, убила и всю его семью. Мальчишки решили держаться

вместе.

Несколько дней они жили в паровом отсеке, в краткие перерывы между бомбѐжками

выбираясь наверх в поисках еды. А на пятый день во двор вошли немцы.

Они никого не искали. Злые и усталые, гитлеровцы просто обустраивали в развалинах

позиции. Но семья, прятавшаяся вместе с Толей и Андреем, решила попытаться выбраться. Мальчишки

не пошли, хотя их звали. И через какие-то минуты услышали густые очереди. Немцы убили спасавшихся

людей.

А на следующее утро Толя остался один. Они с Андреем, как всегда, выбрались за

продуктами. Ползший первым Андрей вдруг дѐрнулся — и остался неподвижным. Толя подполз ближе и

увидел, что его дружок убит наповал.

Три дня после этого Толя не осмеливался показаться из подвала. На третью ночь всѐ-таки

решил уйти подальше от немцев — на свою Пензенскую улицу. Он и сам не знал — зачем, лишь бы

подальше… Но не добрался — на полпути его перехватил вылезший из развалин старик, дед Захарыч.

Отругав мальчишку и сказав, что его так и так убьют, потому что там, куда они идѐт, линия фронта,

старик заставил Толю спуститься в подвал. В подвале уже были ещѐ двое мальчишек и наш раненый

солдат.

Первым делом Толя припрятал в куче мусора свой красный галстук. Чутьѐ не подвело

мальчишку. Буквально на следующий день в подвал спустились немцы. Но солдат в это время уже ушѐл

кое-как к своим, а старика и мальчишек вражеские солдаты не тронули, даже дали хлеба. А сами ушли —

и больше не возвращались.

Так началась жизнь Толи в доме №61 на улице 9 Января. Иногда мальчишкам удавалось

достать и принести что-нибудь съедобное. Но голод был постоянным и скоро даже перестал

замечаться.

Так трое мальчишек и старик прожили полтора месяца. Но однажды ночью их разбудил

тихий разговор на русском языке. А через минуту в подвал осторожно спустились люди в советской

военной форме. Это были разведчики во главе с сержантом Павловым.

— Не ходите дальше, немцев много, убьют вас, — предупредил их старик. Но сержант Павлов

успокоил Захарыча и предупредил только, чтобы никто не высовывался из подвала — дескать, они будут

«работать».

Разведчики ушли. Через короткое время послышалась бешеная стрельба, дикие крики людей,

взрывы гранат — и всѐ стихло.

Разведчики Павлова перебили немецкий гарнизон соседнего дома, контролировавший

подступы к Волге.

Обитатели подвала воспрянули духом. Они оказались «при деле». Из их подвала было хорошо

видно передвижение немцев, тут же начавших стараться отбить дом. Мальчишки по очереди ползали к

разведчикам и рассказывали им о том, что предпринимают немцы. Атака за атакой захлѐбывались на

площади перед домом.

Так с 27 сентября Толя Курышов стал фактически одним из защитников знаменитого «Дома

Павлова».

Через три дня к «павловцам» пробралась поддержка. Среди бойцов был Илья Воронов —

ставший впоследствии знаменитым пулемѐтчик. Именно к нему и «прикипел» Толя. Напарник Ильи был

убит в одном из первых боѐв, людей не хватало, мальчишка таскал ленты, воду для «максима», гранаты…

Как-то мальчишка заметил, что немцы наводят огонь артиллерии ракетами, выпуская их в сторону

дома. И предложил своему старшему другу попробовать сделать то же, но в сторону немцев.

Пулемѐтчик посмеялся, однако выпустил пару ракет того же цвета, что и у немцев. И в ту ночь атаки

не было долго — артиллерия гитлеровцев неплохо врезала своим…

Мальчишке этого казалось мало. Смерти он уже видел много и перестал еѐ бояться.

Поэтому в одну из ночей он вылез через подвальное окошко на соседнюю улицу и пробрался в дом, занятый

немцами. Ни один взрослый не пошѐл бы на такой риск. Да и Толя не мог объяснить, что его туда