Полцарства за шута

— Твой шут, — тихо откликнулся Форибальд, все так же глядя в окно.

Ро Ли подумал, что они с ним словно поменялись местами. Раньше он любил так стоять или сидеть. Теперь вот король. Только ночь в этот раз была слепой, так называли их Дети Ивы, когда невидно ни луны, ни звезд. Он не любил такие ночи. По поверью, они сулили перемены. Дети Ивы меняться не любили. Поэтому так бережно хранили тайну Ивового Лога. Людям и прочим не так-то просто было туда попасть.

— Это для тебя не новость, — констатировал шут, приблизившись к нему.

Король покачал головой. Помолчал. Спросил.

— Это все, что ты хотел мне сказать?

— Ты точно знаешь, что так было, — на этот раз с нажимом бросил ему в спину шут.

Форибальд снова помедлил, но ответил на не заданный вопрос, принялся объяснять.

— Я все думал об этой истории с торгами. Если каждый шут, выставленный на них, имеет скрытый недостаток. То как твой шут, в сущности недалекого ума человек, мог выдумать все эти штучки с подсказками. И для кого, спрашивается, он старался. Не для тебя же!

— Я думал, для меня, — откликнулся на это шут.

Король вздохнул. Открыл окно, впуская в комнату прохладу ночи. Высунулся из него. Окинул взглядом темный замок, шпили, двор, но не увидел ничего. Без луны и звезд, в отличие от Профи-Тролли, ему не под силу было что-то разглядеть.

— Не знаю, что он чувствовал к тебе, — пробормотал король, не обернувшись, — но я задумался, кто мог ему подсказать, как спрятать первую подсказку в колпаке. Я в тот момент как раз вертел в руках корону и нашел. Мне раньше никогда и в голову не приходило посмотреть на нее изнутри.

— На золоте была выбита подсказка, — осенило шута, и он весь внутренне подобрался.

Он пожалел, что выбрал эту ночь, поддавшись порыву. Он был не готов к тому, что ему только предстояло услышать. Но отступать было нельзя. Поздно. Выбор сделан или брошен жребий, не ясно, как правильней сказать.

— Была, — подтвердил король. Задумался, потом продолжил. Слова давались нелегко. — Я нашел дневник отца и восемнадцать дневников его предшественников. Оказывается, лихорадка так скоро унесла его, что он так и не успел мне рассказать. Там есть все. И о том, как шут соблазнил его. Во что я не верю. В его возрасте можно было соблазниться, да, но не быть соблазненным, тем более мужчиной, — в голосе короля зазвучала горечь.

Шут почувствовал, что Форибальд ждет от него утешений, но смог выдавить из себя лишь глупые слова. Его бы кто утешил, думал шут.

— Ты не можешь знать наверняка.

— Я знаю, — тряхнув головой, бросил король в ночь. — Теперь знаю, что мой отец был трусом.

— Ты о чем? — Не понял шут, больше занятый сейчас своей собственной застарелой болью.

Король резко повернулся к нему. Застыл в изумлении, увидев шута в плаще и низко надвинутом на лицо капюшоне.

— Ты чего это так нарядился? — Опомнившись, поинтересовался король.

Подошел, протянул руку, попытался откинуть капюшон. Но был остановлен. Шут перехватил его запястье и сразу же опустил вниз, не дав рассмотреть собственную руку. Придвинулся, не отпуская. Спросил.

— Так почему он трус?

— Он написал, — пробормотал король, ничего не понимая. — Что долго пытался перебороть порочную страсть. Но не смог отказаться от нее, тогда он решил избавиться от первопричины, от человека.

— Он все подстроил...

— Да. Предложил твоему шуту сыграть в игру. Спрятать сундук с золотом и раскидать повсюду подсказки. Если бы он не смог найти спрятанный им клад, он обещал больше не изводить его своими сомнениями. Твой шут купился. Его основным недостатком была легковерность. Он совсем не разбирался в людях. Это пагубно для вашего брата, очевидный брак, я ведь прав?

— Возможно. — Откликнулся Ро Ли. — И король так легко отправил его на плаху?

— Он думал, что тем спасает себя, бессмертие своей души.

— Ваша вера ужасна, раз она толкает на такое...

— Мне плевать на веру. Если полюбил, имей смелость признаться в этом, а не изводи себя и других. — Рыкнул на это король.

Высвободил руку и сбросил с головы шута капюшон. Всмотрелся в нечеловеческое лицо.

Шут ждал своего приговора.

Форибальд провел пальцами по высокой скуле, не спеша, обвел весьма странной формы нос, потом под каждым из глаз, больших и таких же зеленых, как были всегда. Белые волосы, которые не раз видел, оставил без внимания, но явно заинтересовался усиками. Не решаясь прикоснуться, он смотрел на них. Потом опустил взгляд. Заглянул в глаза. Шут тихо выдохнул, шепнул не шелохнувшись.

— Можешь...

Король не прикоснулся, а подул. Белые ворсинки на пуховках зашевелились, и в воздух взметнулась пыльца. Шут дернулся, как от щекотки. Король, не веря в происходящее, хохотнул.

— Щекотно? — Недоверчиво спросил он.

Шут фыркнул и отвернулся. Оба замолчали. Король, подумав, тихо уточнил.

— Ты пришел, чтобы показать себя?

Шут сразу не ответил. Его кожа отливала оливковой зеленью, пальцы казались слишком длинными для человеческой руки. Он провел ими по запястью короля. Осторожно, словно пробуя впервые, погладил. И сказал, глядя в глаза.

— Я останусь, — и добавил, помолчав, — на ночь.

— Ночь так коротка, — заметил на это король.

Поднял руку и распустил на его шее завязки плаща. Слегка потянул, и тяжелая ткань уже без его помощи соскользнула на пол.

Ро Ли стоял перед ним обнаженным. Взгляд короля скользнул по нему. На животе вместо пупка в неверном свете чадящих свечей теплыми, желтыми бликами переливалась капля янтаря, словно особое украшение, вживленное в тело. Он обвел её пальцем.

— Это...

— Смоляная слеза, — прошептал шут, не перехватывая, и не останавливая его руку. — Мы с ней рождаемся. — Пояснил, словно цитируя какую-то старую книгу. — Вы, люди, ближе к животным, а мы — к деревьям.

— Все может быть, — пробормотал Форибальд и снова поднял глаза. Заговорил, веря в каждое сказанное слово. — Твоя первая пара не знала тебя человеком. Вторая, наоборот, видела в тебе только человеческого ребенка. Я знаю тебя любым, — и, помолчав, продолжил уверенно и четко, — но хочу... настоящим.

— Так возьми, — шут улыбнулся ему глаза, — если хватит желания.

— Ты не знаешь, на что меня может хватить, — улыбнулся ему король и отвел к королевскому ложу.

Слепая ночь оправдала поверье. Перемены, скрепляя намертво, вошли в две жизни сразу, и некому было их оттуда прогнать.

После ночи наступило хмурое утро. Не было ветра, чтобы развеять нависшие над замком тучи. И тусклый свет, проникающий в окно, так и оставшееся открытым, неспешно очерчивал контуры предметов, заполняя комнату своей унылостью.

Первым проснулся шут. Он лежал на животе, до поясницы укрытый одеялом, а рядом, раскинув руки, спал на спине король. Шут смотрел на него и думал. И так глубоко погрузился в размышления, что проморгал, когда король проснулся, и принялся разглядывать его в ответ.

В утреннем свете шут еще больше, чем ночью, был далек от человека. И на подушке, рядом с головой, лежали те самые пуховки на усиках. Король, не выдержав, приподнялся на локте, склонился над ними и осторожно подул. Нос защекотала пыльца. Король чихнул, а шут на это тихо рассмеялся. Насупившись, Форибальд, под одеялом подобравшись к шуту поближе, задел ногу пяткой, сказал.

— Пол царства за твои мысли.

— Я сравниваю, — ответил шут, зажмурился и выгнул спину, блаженно потянувшись.

Словно кошка, — мелькнула мысль у короля. Он смолчал, ожидая продолжения.

— Его и тебя, — сказал шут, пряча улыбку в подушку.

— Ну, знаешь, — король был близок к тому, чтобы не на шутку обидеться. Ему казалось, что шут мог бы и не вспоминать о других. Особенно, теперь.

— С тобой мне лучше, — пробормотал на это шут.

Король осекся. Ведь это все меняло. Попытался выгнуть брови, но шут вновь огорошил его.

— Мне нравится, как ты хрипишь и стонешь. И как целуешь, словно в первый и последний раз. И как потом, после всего, остывая, шепотом рассказываешь, чтобы еще со мной сделал. Мне нравится.

Король смутился. Он и забыл, каково это, когда ты по-настоящему смущен. И вот вам, нате, распишитесь и забудьте. Бесстыжий шут и в этот раз нашел, чем подцепить. Особенно, когда поинтересовался, нарочито невинно глядя из-под белых, как и волосы, ресниц.

— В чем дело, королек. Неужто, я тебя смущаю? — И приподнялся на локтях.

— Смутишься тут, — пробормотал король. Накрыл ладонью поясницу шута и, медленно склоняясь к уху, поинтересовался, — и что мне теперь сделать, чтобы смутить тебя в ответ?

Шут спрятал взгляд.

— Я думаю, ты знаешь.

— А если ошибусь?

— У тебя будет время на другие попытки.

— Значит, не только эта ночь и это утро?

— Значит.