Дарита оскорбленно фыркнула и предпочла более не поднимать данную тему. Да и распрощались они довольно быстро — компаньонка полностью отказалась от помощи и сопровождения подопечной, и отправилась лечить нервы. Как подозревала Этти — к кухарке, пить наливку и жаловаться на судьбу.

А она вернулась к ждущей ее Шиие. Конечно, Мариэтта и без того знала, как сделать так, чтоб заимодавец уехал и не вернулся, но уточнить пару деталей стоило бы. Она давно не прибегала к колдовству.

Большинство в колдовство не верит. Да, все знают, нелюди обладают определенной силой, но не в человеческой природе подобное. Да и как в их просвещенный век можно верить в колдовство?! Правда, сатто Анджело, к которому они с отцом ездили на проповеди, как-то с пеной у рта доказывал, что все человеческие женщины, занимающиеся колдовством, после смерти становятся бруксами. Ночью бруксы превращаются в призрачных птиц и пьют кровь добропорядочных горожан. Хорошо быть птицей.

У Этти, в отличие от птиц, не было ни счастья, ни свободы. Только охотничий нож, отцово ружье и старая няня. Небольшой список, не так ли? Иногда Этти впадала в отчаянье и меланхолию, тогда она читала длинные любовные романы и метала ножи на заднем дворе дома. В такие моменты к ней опасалась подходить даже лишенная малейшего намека на чуткость Дарита.

— Куда завели тебя мысли, дитя мое? — нянюшка вертела в руках шушупи, небольшую ядовитую змею яркого раскраса. Нянюшка их приманивала из джунглей, так же как мелких грызунов.

— Я думаю о будущем. И о хала.

Нянюшка аккуратно откусила змее голову, тщательно прожевывая. Как-то Этти спрашивала, зачем мертвой — еда. Как ей ответили, конечно, усопшие могут поддерживать свое существование только выпивая силы живых, но Шиие всегда нравился вкус мяса.

— Зачем тебе дух-мститель, девочка?

— Хочу убить одного человека. Мне надо его убить.

Нянюшка в раздумьях кивнула.

— Тогда будь осторожна. Ты ведь помнишь, как это надо сделать?

Этти помнила. У нее всегда была хорошая память, а вот пользоваться полученными знаниями приходилось редко.

— Думаю, да. Мне нужно часть плоти жертвы, моя кровь и сердце зверя.

— Не просто зверя, — Шиия медленно откусывала и проглатывала куски шушупи, — хищного зверя, сильно зверя. Тебя надо убить его самой, своими руками и достать его теплое сердце.

Что ж, она уже убивала. Это почти тоже, что отрезать голову курице — ничего такого. Куда сложнее поймать зверя и справится с ним. Но и это она может.

— Хорошо, — пожалуй, ей придется отправиться ночью в джунгли. А вот с частицами плоти будут проблемы.

— Возьми грязную рубашку, — посоветовала нянюшка, словно прочитав ее мысли, — там будут капли его пота. Это будет проще.

Да, пожалуй, она так и сделает.

— Ты еще помнишь, как сладить с хищником? — уточнила Шиия.

— Конечно, -Этти даже почувствовала себя немного оскорбленной.

— Ты давно не была в джунглях, — укоризненно покачала головой няня, — слишком давно.

Да, пожалуй. Почти пять лет.

О, фьятто Себастьян, в каком же она тонула болоте. Это не жизнь, а бессмысленное прозябание. И как Дарита умудряется находить это нормальным?! Нет, чтение слащавых романчиков и пустые мечтания — не для Мариэтты.

— Я справлюсь. Я смогу, — у нее нет выхода. Этти не собирается сидеть сложа руки и смиренно ждать не известно чего тоже!

— Я попрошу папу Багле направить тебя на нужную дорогу, — благословила нянюшка.

Что ж, она уже выбрала нужную дорогу — довольно ждать непонятно чего от судьбы — осталось лишь понять, куда ее приведет принятое решение.

Когда она выходя из комнаты, то зачем-то обернулась через плечо. То же, что и всегда — давно погасший камин, сгнившие доски пола и качающееся словно от ветра плетенное кресло. Пыль и пустота, но паутины нет. В этой комнате, в отличие от остального дома, никогда не было пауков.

Конечно, нянюшка давно умерла, прошло почти семь лет как лихорадка забрала ее... Но разве это не долг наших любимых: оставаться с нами, пока они нам нужны? Этти больше всего на свете страшилась остаться одна, но в последнее время ее более страшила смутная догадка, мысль на краюшке сознания о том, что она и так одинока. Мариэтта устала быть одинокой.

Ночью в джунглях довольно опасно, но идти днем не вышло бы в любом случае. Кто отпустит благовоспитанную сенья без должного сопровождения наблюдения? Тем более на охоту, в опасный лес, одну...

Конечно Этти, бывало, ходила на охоту с отцом, да и стрелять ее учили, но... Но сейчас ее отец не пустит да и сам не пойдет — опять же гости. А время поджимает. Да и не хочется, чтобы кто-то стал свидетелем того, как она вырывает еще живое сердце. Ладно хоть, ее, вероятно, не хватятся — опять будут пить всю ночь: отец с горя, остальные — нахаляву.

Было немного прохладно, да еще и ливень. Кажется, она промокнет насквозь, не смотря на кожаную отцовы куртку, теплые штаны и охотничьи сапоги с резиновой подошвой. Тяжелые капли попадали за шиворот, раздражали. Да еще и лес ее немного пугал. По ее воспоминаниям все было по-другому. Возможно, она и в самом деле слишком давно не была в джунглях.

Тишина застала Этти врасплох — в их вечнозеленых лесах никогда не бывает настоящей тишины. Что ж, стоит встретить опасность лицом к лицу — ведь кто знает, можно ли от нее убежать? Эх, и почему на только не взяла с собой ружье. Кончено, у нее был тяжелый охотничий нож, но, как говорит нянюшка — самый лучший чеснок лука не заменит.

И застыла — на вечно зеленых деревьях, на обвивших их лианах были развешаны чьи-то кишки. Капли дождя, смешиваясь с кровью, падали на землю и тяжелые вечнозеленые листья. Хищники так не делают и, как бы то ни было, они хотя бы обгрызли жертву.

Не делают так и люди. Индо? Но Мариэтта не знали ритуалов, для которых необходимо подобное. В любом случае, ей это не нравилось.

Этти, стараясь не издавать шума, благо сапоги из мягкой кожи — такие выдают горным стрелкам, подкралась чуть ближе. Отодвинув вымахавший с нее ростом лист папоротника, она взглянула на просвет. Там не было ничего.

Покрепче сжав в руке разом потяжелевший нож, Мариэтта осторожно огляделась — если папа Багле, известный насмешник, привел ее в это место, значит, что-то здесь должно быть.

Было, но чуть дальше, на небольшой поляне с орхидеями.

Выпотрошенные звери — как хищные, так и травоядные — обнаружились именно там. Выглядели они словно несколько дней пролежали в воде. И это было странно — потому что Этти могла поклясться, что убили их не позднее нескольких часов назад. Их ана, жизненная суть, еще не успела полностью отделиться от мертвых тел.

Она закрыла глаза и постаралась слиться с лесом — где-то там ходило нечто, убившее и сложившее падаль в одном месте с неизвестной целью. И Этти не слишком хотелось с эти нечто-некто встречаться.

Но она никого из высших творений не ощутила. Видимо, придется полагаться на весельчака папу Багле и предложенный им путь.

Зря она выбрала эту дорогу...

Это был не ее лес, не тот, к которому она привыкла с детства, не тот — пусть опасный и тревожный, но понятный в своей опасности. Сейчас Этти боялась не натолкнуться на ягуара или наступить на ядовитую змею, а чего-то иного, неизмеримо более страшного. Ночной лес дышал злом...

Стоило, конечно, проявить благоразумие и вернуться. Стоило, вне всякого сомнения, молиться о том, что бы не повстречаться с сотворившим подобное непотребство. Стоило бояться потерять не только дом, но и — что несоизмеримо важнее — душу.

Этти никогда не отличалась благоразумием.

Она много чем не отличалась — ни смиренным, присущим девицам благородного происхождения, нравом, ни набожностью, ни красотой. Вероятно, посему ей навечно придется остаться старой девой.

Это тяжкая ноша, но, о фьятто Элеонора, она вынесет все! Но вот оставаться не только старой девой, но еще и нищей приживалкой Этти точно не собирается!

Под ногой резко хрустнула ветка, Этти чуть подпрыгнула от испуга. И недостойно высказалась, повторяя одно из любимых выражений папенькиного приятеля-кавалериста. Ну, что за неудача?!

Помнится, года два назад, посреди поездки в Кроувэн за батистом на новые платья, они натолкнулись на повешенного посреди дороги. Стервятники уже успели выесть ему глаза, труп подгнил и ощутимо пованивал, печально раскачиваясь на пеньковой веревке. Сенья Дарита тогда устроила настоящую истерику, даже нюхательная соль не помогла — дуэнья и в самом деле была весьма удручена неприятным происшествием. Уж Мариэтта тогда наслушалась вороха дурных историй и простонародных примет...

Дарита им сулила то пять лет неудач и бездорожья, то страшные болезни (в случае папеньки, вестимо, дурные) и безденежье. Было бы чего бояться... У них и так отродясь денег не водилось, благодаря достопочтенному батюшке и его пагубной склонности, а неудач и нездоровья Мариэтта не боялась. И уж тем более она не опасалась призраков, о которых так пеклась Дарита. Она точно знала, их не существует.

Напрасно, конечно. И с призраками ей довелось повстречаться, и неудачи — вот же они, прямо под носом! Видимо, что-то в простонародных суевериях все ж таки есть, не зря Дарита разорялась!

Еще и эта падаль... Мариэтта никогда не была особо брезгливой — по крайней мере, голову курице она могла отрубить спокойно. Могла и выпотрошить мясо, да и мертвых повидала достаточно. Но эта требуха на деревьях... словно детишки украшают дома пострашнее, чтобы отпугивать злых духов и иных в ночь Предстояния. Также художественно и с большим тщанием раскидывают разукрашенные страшилки по окрестностям.

От запаха дождя и крови немного мутило. Собранные волосы потяжелели от сырости, на сапоги налипла грязь. Мариэтта зябко свела плечи.

И все-таки — для чего все эти, несомненно, странные убийства? Ритуал? Но о таком ритуале Этти никогда — ни от нянюшки, ни из местечковых суеверий и страшных сказок — не слышала. Какой может быть конечная цель такого ритуала?

Неизвестное всегда пугает.

Она слышала свое дыхание — сбившееся, хриплое, тяжелое. Так нельзя дышать при правильной ходьбе, словно ты загнанная лошадь.

Этти казалось, что ее судорожные вздохи раздаются на пару миль окрест.

И что их слышит тот — то — что притаилось в тьме леса.

Потому что в почти полной тишине, прерываемой лишь редкими, срывающимися с тяжелых листьев каплями кончающегося дождя, каждый вдох чудился оглушающим.

Откуда-то сзади послышался шум. Она прижалась спиной к пробковому дереву, выставляя прямо перед собой кинжал. В голове вертелись обрывки заговоров и заклинаний — от ягуаров-перевертышей, злых духов, банджо.

Если она ошибется...

Но к ней никто так и не вышел, она была одна в тихом, мертвом лесу.

А потом Этти заметила то, что ее весьма удивила — прямо посреди проложенной кем-то тропы. Мариэтта чуть наклонилась, чтобы рассмотреть поближе — скоро следы смоет очередным ночным ливнем, но пока они были четко видны. Следы сапогов, вполне себе человеческих.

Глава 8. Пропавший слуга

Капралов родственничек, капабара его загрызи, сбежал. И было бы отчего? Разве участь личного слуги офицера казалась ему невыносимей доли простого поселенца? Да любой бы захотел пристроиться на непыльное местечко.

Цезаре даже был не сколько зол или разочарован в давшим деру слуге, столько удивлен. Парень проявлял неподдельную старательность в работе и казался полностью счастливым. Что могло ударить ему в дурную башку, чтобы рискнуть попасть под трибунал — личные слуги офицеров считались находящимися на военной службе и не подлежали гражданской юрисдикции?!

Конечно, пробудь парень у них подольше, Цезаре мог бы предположить бурный роман с какой-нибудь симпатичной горожанкой, какую-нибудь тайную связь, из тех, что так кружат головы молокососам, заставляя забывать о чести и здравом смысле...

Впрочем, чуть позже он выкинул незадачливого родича капрала из головы: поймают — повесят за дезертирство, не поймают — да и фьятто с ним.

Куда больше Цезаре тревожил его сомнамбулизм. Он обратился к гарнизонному медикусу — старому сухопарому ханже, но довольно опытному лекарю — и тот сказал, что такое случается. Бывают, люди начинают вести себя во сне как будто они бодрствуют — ходить, говорить, даже драться... После травм головы, обычно.

Помочь медикус ничем не смог, разве что посоветовал пить сонную настойку— на всякий случай. К чему, ведь Цезаре как раз и не хотел спать. Когда он спал, с ним начинали происходить довольно странные вещи. Иную ночь не случалось ничего, но иногда он просыпался раненым, оцарапанным, а как-то он очнулся с полностью окровавленными руками, словно был мясником.

Цезаре выливал настойчив советуемый медикусом настой за окно и давился столь нелюбимым им кофе. Увы, совсем не спать было нельзя, поэтому как только в голове начинало мутиться Цезаре отключался прямо над бумагами. И все повторялось вновь.

Капрал Бьянко, в котором капитан такого мракобесия до сих пор и не подозревал, настойчиво пытался поделиться с ним народной мудростью. Надо же, кто-то до сих пор верит в проклятья и брукс! Если бы те же индо могли вытворять то, что им приписывал ретивый капрал, то их бы тут не было. Но их жрецы были полностью беспомощны — или демоны индо были бессильны против серебряного воинства фьятто — и, в любом случае, Цезаре ни разу не столкнулся ни с одним колдуном, сколько бы не воевал. Индо, бывало, дрались как бешеные, использовали яд и ловушки, но магия... Ну не смешно ли?

И сколько он ни общался с сатто Франческо, но ничего богомерзкого и колдовского в покойном не заметил, даже не смотря на то, что — сатто как-то признался — отцом Франческо был один из старших жрецов индо.

Эх, если бы сатто Франческо был бы жив, то Цезаре знал, с кем бы мог поговорить. И о собственном сомнамбулизме, и о происходящей реорганизации армии. Да будут фьятто милостивы к душе убитого!

Вверенный его заботе гарнизон, между тем, охватили дурные волнения. Солдаты, еще недавно бывшие необразованными поселенцами и простыми работниками, связали происходящее в окрестностях в единую цепь событий, ведущую — ну кто бы мог подумать — к концу света. В сознании солдат действия неуловимого маньякуса, убийство сатто Франческо и странный недуг собственного капитана складывались в мрачную, но связную картину.

Цезаре злился, назначал наказания, садил на гауптвахту особо старательных сказочников, но ничего не помогало.

Спустя еще некоторое время Цезаре подумал, что неплохая мысль была — пообщаться с сатто. Сам Цезаре в сверхъестественную природу событий не верил, но вразумить беспокоящихся солдат священник бы сумел.

К несчастью, их гарнизонный сатто уехал на какой-то синклит в Эскобарро. Старый фратто скончался, говорят, из-за желудочных колик. Цезаре в ходившие слухи верил: уж больно покойничек был склонен к греху чревоугодия. Теперь большинство священников спешно собрались в столицу колонии: почтить память усопшего и поучаствовать в выборах нового фратто.