— Это затруднение мне знакомо, — помолчав, тихо отозвался лорд. — Со временем становится невозможным быть беспощадно-жестоким.
— Мне кажется, дело не в этом, Резидент. Просто зло и добро у каждого из нас свои. Когда начинаешь это понимать... Кстати, я могу быть жестоким, — холодно произнес Кадет. — Не так давно я сделал два чучела из тел моих врагов. Людей. Качественные чучела получились... Я выставил их на продажу. — Резидент с ужасом посмотрел на него, на его руки. — Получил за них хорошие деньги. — Кадет посмотрел на усталое лицо лорда, на его сплетенные в тугой узел пальцы, на поджатые сухие губы. Потрясен. А надо ли было врать про продажу чучел? На самом деле чучела он подарил Нованге. Их поместили в Исторический музей Синей Галактики, они стоят там в зале трофеев в витрине, на почетном месте, одетые в костюмы охотников, с позитронными винтовками в руках, и посещаемость музея выросла в разы. — Это была месть, лорд Диккар. То же самое мои враги делали с телами моих друзей. Зеркальная тактика. Пожалуйста, поимейте это в виду...
— На Холодных Землях? — помолчав, спросил Резидент.
— Да, там...
— Знаете, коммодор... В свое время, в порту Дикка, я потратил много моего времени и денег Короля Стерры, чтобы найти хоть кого-нибудь, кто плавал на Холодные Земли или знает туда точный путь или своими глазами видел тамошних людей. — Кадет хмыкнул и с улыбкой покосился на лорда. — Может быть, вы утолите мое любопытство?
— А вы готовы узнать правду, Резидент? — спросил Кадет, останавливая и сажая джип на дорогу. Он повернулся лицом к насторожившемуся лорду. — Я скажу! Так вот, лорд Диккар: каждая холодная звездочка на вашем ночном небосводе — это горячее Светило. Многие из них освещают свои Гиккеи. — Он прочитал недоверие в глазах лорда. — Я знаю, вам невозможно в это поверить, но это так, Резидент.
— И на тех Гиккеях тоже живут люди? — осторожно поинтересовался Резидент. Получив кивок Кадета, он тихо спросил: — И они похожи на нас?
— Некоторые более-менее... Другие — совсем не похожи. Я похож на гиккейца, Резидент? Нет... Но ведь мы можем понимать друг друга?
— Зачем вы здесь, коммодор Каддет?
— Я случайно упал на вашу Гиккею по дороге к моему Светилу. Так получилось.
— Вы это,— Резидент погладил борт джипа,— искали в Стерре?
— А где сейчас находится лорд Барк, Резидент? — В ответ лорд пожал плечами. Каддет усмехнулся уголками губ. — Что-то с откровенностью у нас не очень, а, лорд Диккар?
— Мы еще не союзники, коммодор Каддет. Я знаю — вас опасно иметь врагом, и я постараюсь избежать этого.
— Я тоже не хочу стать вашим врагом, Резидент. Где вас высадить?
— Сразу за Крепостью, во внутреннем дворе, на площадке, пожалуйста. Лорд Чиррер позаботится о том, чтобы вокруг не было лишних глаз. Способ связи прежний?
...— Надеюсь, ты понимаешь, что делаешь, Стрела,— буркнул хмурый Кадет Принцессе, кормящей грудью Малыша, на холодном рассвете вернувшись на Срединные Земли.
— Прекрасно понимаю, — пробормотала Принцесса, давая ребенку вторую грудь. — Ненасытный!.. Я готовлю наше возвращение в Империю. На Золотой престол. Ты мне поможешь, Великий и Могучий?
— Конечно, Стрела.
А у меня есть выбор? — спросил он себя. Неспящая оскалила зубы.
16. Тень.
Шесть оставшихся в живых рабынь смерти собрались в полном теней от арок и балконов, едва освещенном парадном вестибюле Императорского дворца для того, чтобы решить, что делать дальше. До сегодняшнего дня, долгие месяцы, они несли охрану пустого здания, разграбленного и загаженного кровью сражения заговорщиков с защитниками Императора, отпугивали от дворцовых ворот любопытных простолюдинов, загораживали путь Владетельным Господам, и ждали прихода нового Императора чугов. В том, что он появится здесь, ни одна из них не сомневалась. Но каждая их них сомневалась в том, что новый Император сохранит им — не исполнившим своего Долга перед прежним Императора — жизнь.
Пять рабынь смерти и Кинжал Империи погибли в бою в порту Дикка — так сказали остальным. Пятнадцать рабынь смерти исполнили свой Долг далеко отсюда. Большинство — во время штурмов Королевской Крепости гилей, в первых рядах — переодетые кинжальщиками, на высоких неустойчивых приставных лестницах или в воде, в глубинах подножья Крепости гилей. Другие по дороге домой умерли в схватках с насильниками и грабителями в потерявшей честь и достоинство разгромленной армии. Глупый недальновидный приказ Господина, заменившего Кинжал Империи, участвовать в войне, войне армий чугов и гилей, уничтожил их отряд и ослабил защиту Императора.
А те, кто сейчас собрались в холле, не были из личной охраны прежнего Императора. Так они его называли, из суеверия и старого, но не отмененного закона, не позволяющего произносить слова "последний Император". Императоры были и будут всегда, не бывает "последнего" Императора. В тот миг, когда внезапный, непарируемый удар кинжала предателя-Воителя, раболепно подползшего к Императору на коленях, навсегда сверг его с престола, по закону, установленному Кинжалом Империи, их служба закончилась. Освобождением от Долга. Смертью. Это и произошло с теми рабынями, которые сражались в дальних комнатах дворца на разных этажах, пытаясь защитить жену Императора и двух его законных, официальных, детей. Сражаясь и сея смерть, они достойно ушли из жизни. Остальные шесть не смогли умереть в бою, потому что не имели права покинуть свои скрытые посты. Во время ночного переворота две из них стерегли подземную Сокровищницу Императора, оказавшуюся, впрочем, пустой, трое — охраняли тайные ходы из дворца, и одна находилась в секретной нише в опочивальне Императора — доверенная, ночной страж, опочивальная тень, Тень — стерегшая его сон. Знавшая все, скрытое от многих других, про Императора — его человеческие привычки, дерзкий, веселый задиристый характер, беспощадность и мстительность, пристрастия в повседневной одежде и еде, манеру писать и читать, ласкать или унижать женщин, спать, свободно раскинувшись на ложе. "Пират" — называла она его про себя — подслушанным прозвищем, однажды с одобрительной улыбкой произнесенным старой женщиной, посетившей Императора в опочивальне не для утех на ложе, а для длинного медленного ровного разговора. Пират!.. С той женщиной Пират разговаривал по-особенному — как с другом, с ровней, с мудрым советчиком.
Став негласным свидетелем любовных утех Пирата, очень скоро своей едва живой женской сутью Тень горделиво восхитилась его достоинствами мужчины — он всегда побеждал своих женщин. Всегда, или униженные или возвеличенные его силой, напором, умением, они покидали Пирата иными, изменившимися. И всегда — благодарными. Много позже Тень поняла — женщины Пирата становились благодарными ему за то, что он с их помощью унижал Императрицу: любую из них на одну-две ночи он безраздельно поднимал на высоту Золотого престола, на место ревнивой Императрицы. Он настоящий мужчина-чуг! — гордо признавала Тень: даже ничего не отнимая, он умеет унизить, даже одаряя. Точно так же он разговаривал и был разным с разными людьми — даже одаряя их своим доверием, он умел вызвать робость и почитание — он всегда был настоящим Вождем всех чугов! И это его умение вселяло в Тень почтительный трепет.
Тень знала углы в его опочивальне, где, наверное, были его тайники — оттуда он ночью иногда доставал какие-то бумаги и перечитывал их. А потом уничтожал или возвращал на место. Она знала Имена и в лицо множество Владетельных Господ, самых близких или тайных друзей Императора, иногда посещавших опочивальню Императора ночью — если он не хотел говорить с ними в своем кабинете, всегда полном чужих глаз и ушей. Из своей ниши она почти ничего не слышала из разговоров в опочивальне — только заразительный хохот или выкрики гневающегося Императора, все внимание отдавая наблюдению за гостями Императора, их жестами, выражениям их лиц. Множества лиц. Иногда ей удавалось прочесть их скрытые мысли, тайные замыслы, надежды — и она перестала верить всем, не верила им, не верила никому, кроме Пирата.
Его смерть означала ее неминуемо близкую смерть, потому что новый Император не позволил бы, чтобы кто-то мог сравнивать его с прежним. Глупую бессмысленную смерть. Бессмысленную — потому что она не отомстила бы убийцам Пирата. Бессмысленную — потому что Судьба так и не позволила бы ей хоть один раз воспользоваться умением, дорого доставшимся ей умением метательницы ножей.
Она с детства умела очень быстро двигаться и уклоняться — не плавно-текуче, по-женски мягко, а бесшумно, мгновенно и резко, как луч Светила или тень — она умела вдруг и непредсказуемо смещаться и так же неожиданно замирать, становясь неподвижной, неживой тенью. И еще Судьба одарила ее необычно хорошим ночным зрением и ночным же слухом. Еще маленькой девочкой она не боялась темноты стволов глубоких шахт и запутанности их ходов — она различала их в глубокой темноте оттенками черного, и первой слышала шуршание опасно осыпающегося песка с потолка или стен штрека — наверное, потому, что родители прямо с рождения брали ее собой, спускаясь во мрак и дышащую тишину шахты, на работу. Это было разумно — умереть всем вместе: ведь если бы родителей намертво засыпало в штреке, надсмотрщик выбросил бы осиротевшего ребенка из хижины на съедение — в поселке всегда полуголодных рабов на краю Великой Пустыни, среди Золотых шахт, где она родилась. Там ее дали первое прозвище — Сова.
Когда ей пошел седьмой год, и она уже наравне с родителями работала в шахте, неделями не поднимаясь на поверхность и почти разучившись говорить и совсем разучившись улыбаться, ее не минуло обычное для молоденьких рабынь постыдное публичное изнасилование. Но не похотливый взрослый раб, который мог бы взять ее себе в постоянные наложницы, а разборчивый надсмотрщик поселка однажды выбрал ее для утех, хотя ее никак нельзя было назвать лакомым кусочком: невзрачную поджарую девушку с безучастным выражением грубого лица и равнодушным взглядом, с длинными мускулистыми руками и широкими плечами — они вытянулись и укрепились от тяжести несчетных ведер добытой и перенесенной золотоносной породы — она была девушкой, неспособной ничем возбудить интерес мужчины. Надсмотрщик не избивал ее, никогда, но обходился с ней со всей мужской яростью и грубо, и Сова не могла понять, чего он добивается от нее — такой послушной, немой и терпеливой. Поразительно, но именно с этого времени Сова начала учиться думать, стараясь понять, как услужить надсмотрщику, чтобы он перестал изощренно мучить ее, драть.
Ответ пришел к ней не скоро, но она поняла — додумалась — и впервые усмехнулась — ему мало рабской покорности ее тела, он хотел получить ее живой отзвук, благодарный отклик женщины на старания мужчины, благодарность. Победить ее покорное равнодушие — и возвыситься в своих мыслях о своих достоинствах мужчины. Зачем? — спрашивала она себя, зачем ему это? Почему он так хочет победить, если он легко может просто убить или отказаться от меня? Ей пришло в голову, что, помимо тела, над которым властен надсмотрщик, ей принадлежит что-то скрытое, которым может распоряжаться только она, Сова. Она начала искать в себе это скрытое. Надсмотрщик настойчиво, до пота, помогал ей в этом.
Сначала она обнаружила в себе силу упрямства — она поняла, что не хочет, чтобы надсмотрщик добился ее женской благодарности, и решила, что он никогда не узнает ее благодарности. Затем помог случай — однажды, во время особенно сильной бури в Великой Пустыне, Сова выжила, а родителей, как и многих других, засыпало, закупорило в шахте шуршащим, наметенным ветром песком — и Сова узнала пустоту своего сердца, его равнодушия. И, одновременно поняла, что бесстрашно готова к внезапной, неожиданной смерти. Эта, удивившая ее саму готовность к смерти, непостижимым образом сплелась с ее упрямством, и Сова бросила вызов своей Судьбе — наперекор ей — выжить! Через много дней, раздумывая о том, как выжить, Сова поняла — это и есть ее свободный выбор цели и смысла ее существования, ее Долг. Выжить!
Ей было уже двенадцать лет, когда ее приметили люди Кинжала Империи, тщательно подбиравшие среди рабынь по всей Империи молодых сильных женщин с задатками женщин-бойцов, и изменили ее Судьбу: ее взяли в школу Кинжала Империи. Взяли, возможно, потому, что надсмотрщик похвастался им необыкновенной живучестью своей давней наложницы — он рассказал им, как много раз она избегала смерти во время обвалов в шахте, успевая раньше судьбоносного мгновения замереть или наоборот, ловко уклониться от быстрой тяжелой струи песка или падающего камня, с которых обычно начинался обвал. Но там, в школе, она не всегда успевала уклониться от иных, мастерских выпадов кинжала или ножа: свидетельства тому — покрывавшие ее руки и грудь шрамы, полученные на тренировках, ежедневных многочасовых боевых тренировках с очень умелыми наставниками и ученицами школы. Слишком много ран и шрамов. Ее уже хотели изгнать из школы, когда Кинжал Империи, сам превосходный метатель ножей, обнаружил ее талант и начал обучать ее этому искусству. Без угроз и наказаний. Неторопливо. Терпеливо. Меняя упражнения, разнообразя вес и длину оружия, способы его применения. Обучал и присматривался к ней. Вскоре она стала лучшей метательницей ножей в школе, и ее начали ставить на разные посты — в секретные ниши коридоров, переходов и залов, то днем, то ночью. Приходилось терпеть усталость тела, голод, жажду, позывы естественных надобностей. То было очень хорошее — интересное и насыщенное время в ее жизни — она училась новому.
И однажды, через два года службы во дворце, пришел день, когда ей отвели роль опочивальной тени — не в официальной, известной всем приближенным опочивальне — большом зале, увешенном оружием и доспехами, в котором Император иногда напоказ делил ложе со своей женой, — а в настоящей, тайной: в эту опочивальню враги Императора могут войти только тихо и в темноте и только с легким скрытным оружием — кинжалом, стилетом, боевой шпилькой... А что лучше точного бесшумного внезапного удара бритвенно-острого ножа в шею, глаз или висок остановит подкрадывающегося убийцу или убийц?
Новое прозвище всегда означает изменение Судьбы, знала Тень, и в ней зародилась гордость. А выше оказанного ей доверия ничто не могло быть в ее Судьбе, это и есть мой новый Долг, подумала она. И ошиблась — не это оказалось ее Долгом.
"Множество людей защищает Золотой престол и жизнь Императора, — сказал ей Кинжал Империи через несколько месяцев, придя в эту, настоящую опочивальню Императора — небольшой овальный уютный зал с книжными полками и стенными шкафами, устланный яркими коврами, с широким ложем в центре. — И ты на этом тайном посту защищаешь его жизнь. Каждый день, пока у тебя для этого будут силы. — Тень низко поклонилась, тая гордость. — Я вручил тебе длинную жизнь и хорошую, редкую Судьбу, Тень,— прищуриваясь, сказал Кинжал. — Не благодари! Потому что я назначаю тебе и трудный Долг — защищать Императора в его беспомощности. — Она удивилась его словам, дерзко унижающим достоинство Императора. Удивилась и испугалась дерзости этого Владетельного — потому что не поняла глубинный смысл того, о чем говорил Кинжал Империи. А он, высокий худой человек с опущенными плечами и усталыми глазами на сморщенном лице, заметил это, усмехнулся ее испугу, и удивительно мягко и терпеливо, как он умел, объяснил, заглядывая ей в глаза, ища в них понимание:
