Векшин вспомнил момент перехода — синий, мерцающий фильтр, наложенный на реальность. Точно так же было тогда, в Бискайском заливе. Впадины волн с неясными бликами звезд на бегущей поверхности, вдруг обрели насыщенный цвет летнего небосвода. Из-под днища обреченного судна, в небо ударил стремительный луч, яркий до невозможности. Как будто бы там, под водой, еще одно солнце, и оно может быть синим. А вот когда все вернулось на круги своя? — этого он не заметил. Не до того было. Да и не верилось, что такое возможно в принципе.
Нет, не случайно Пичман так жаждал заполучить его сына. Если б не дед Степан, Векшин и сам, не задумываясь, замкнул бы на него целый отдел, загрузил бы работой по полной программе, хоть в то время Антон и не умел так свободно обходиться со временем. Он уже, было дело, включил его в штат, но старик приехал в Москву, дождался его у подъезда одной из конспиративных квартир и сурово сказал:
— Не трожь! У него своя данность. Страну ты не сохранишь, а вот сына можешь запросто потерять.
Время было спокойное, самый разгар застоя. И откуда он знал про страну?
К новой машине он быстро привык. От всех прочих престижных моделей, "БМВ" отличается избытком комфорта. Так и тянет уснуть за рулем, особенно, на хорошей дороге. Ближе к обеду, она стала почти пустой.
Перед въездом в тоннель, Евгений Иванович планировал остановиться, чтобы окинуть прощальным взором панораму Парижа. Почему-то казалось, что он этот город видит в последний раз. Но опять не срослось. В этот день он сам от себя не зависел. Реальность моргнула, как экран старого телевизора, и он оказался в центре Руана, у того самого магазина, где когда-то Антон покупал свои первые инвалютные туфли. Переход в реальное время свершился мгновенно, без замедленных кадров, преломления горизонта и синего цвета. Наверное, на него тратится меньше энергии. Векшин отметил лишь легкую вибрацию воздуха.
Прежде всего, он посмотрел на спидометр. За доли секунды, механизм успел накрутить сто тридцать пять километров. В углублении над бардачком лежали три чека, подтверждающие оплату за проезд по частной дороге. То есть, по всему выходило, что путь из Парижа в Руан эта машина не пролетела по воздуху, а честно протопала всеми своими колесами.
— Евгений Иванович?
Векшин стремительно обернулся потому, что голос был уж слишком знаком. Если б не голос, он не сразу бы опознал в этом солидном мужчине со значком КДП на черном форменном кителе, бывшего третьего штурмана Федечку Митенева. Ведь столько годочков прошло!
Во времена Жукова, "Руза" была кузницей капитанов. Старшему помощнику Жданову было всего двадцать два, второму штурману Стрельникову чуть больше. Оба они закончили высшую мореходку, но в разное время попали к Жукову. По возрасту, третий штурман был самым старшим — он начинал с матросов.
Самому Юрию Дмитриевичу было под шестьдесят, но он на все сто соответствовал своему давнему образу, описанному Паустовским в своих "Северных дневниках":
"...И капитан "Юшара" Юрий Жуков совсем не походил на северного капитана, а скорее на капитана какой-нибудь тропической экспрессной линии — так он был смугл, изящен, такие были у него щегольские усики, такая свежая рубашка с закатанными рукавами и такой галстук!"
На вид ему было не более сорока, клетчатая рубашка, новые джинсы, только в черных, как смоль, волосах, легкие искорки седины.
При Юрии Дмитриевиче морские традиции соблюдались и чтились неукоснительно. Если на завтрак кофе и сыр — значит, пришло воскресенье. На обед будет куриная ножка с рисом. Медь на судне всегда блестела. На белоснежной надстройке и палубе ни намека на ржавчину. И как-то так получалось, что в экипаже всегда приживались только хорошие люди.
Поднимется Жуков из-за стола:
— Всем внимание! В течение этой недели капитаном на судне будет Федор Максимович Митенев. Все его приказы и распоряжения выполнять, как мои собственные.
Начинал Федечка обычным матросом. Как бы сложилась его судьба, не попади он на "Рузу"? Присмотрел Жуков толкового паренька, заставил учиться. И стал он на практике постигать тонкости ремесла: корректировать карты, прокладывать курс, расходовать воду и топливо так, чтобы судно вернулось в порт не "свиньей", не "прогулочным катером", а солидно, на ровном киле. Уже через год, имея диплом ШДП, прошел Митенев через Малый Бельт — самый сложный из Датских проливов без лоцмана на борту. А теперь вот, стоит перед ним, уверенный в себе, загорелый. Настоящий морской волк! И ведь тоже, наверное, выводит своих штурманов в настоящие люди.
— Привет передай! — Векшин больше не удивился, услышав знакомый голос, и послушно сказал:
— Здравствуйте, Федор Максимович!
— Да какой я вам, к черту, Максимович? Зовите меня, как привыкли, если можно, на "ты". Нечасто встречаешь людей из своей молодости. Тем более, за границей и в наше время. Есть такой анекдот. Подходит моряк к незнакомому человеку в лондонском пабе и спрашивает на чистом английском:
— Который час?
— Ровно два.
— Это много!
— Для кого как.
Услышав ответ, моряк переходит на русский:
— Когда закончил Макаровку?
Векшин вежливо рассмеялся. Да, Федечка остался собой — балагуром, весельчаком и просто своим парнем. Жуков дерьма не держал, да и Антон неслучайно дружил с третьим штурманом. Можно поддержать разговор.
— Как там Володька Жданов, капитанит на "Рузе"?
Митинев помрачнел:
— Кончилась наша "Руза", продали ее в Грецию. Теперь она называется "Таня" и приписана к порту Ла-Валетта. И пароходства нет. Теперь это АОЗТ.
— Да-а-а, — протянул Векшин, — грустно все это. Под каким вы сейчас штандартом?
— Ни под каким. Спортсмены под флагом ООН, а для нас еще не придумали. Вы-то в Руане какими судьбами?
— Да как бы тебе сказать...
— Типа прошлого раза?
— Вот-вот! Типа того, но с множеством оговорок.
— Может, помощь нужна? Мы отсюда собираемся в Гамбург. Вот улажу кое-какие дела...
— А ты знаешь? — не откажусь! — тряхнул головой Векшин. — Мне как раз в Германию нужно. Кстати, твой старый друг передавал привет. Как знал, что увижу.
— Моркоха?! — возликовал Федор, — А вы знаете, я его сегодня видел во сне. Натурально, как вас сейчас. Будто стою я на мостике "Рузы", в штурманской рубке, пытаюсь определиться. И что-то у меня не срастается. Как ни махну циркулем, координаты на берегу. Нервничаю, психую, а тут еще Нинка, опять же, как будто, рожать собирается, а я жду телеграммы. И тут заходит на мостик Антон и говорит голосом Жукова: "Если родится сын, артелка на две недели в полном твоем распоряжении. А я буду стоять за тебя вахту третьего штурмана". Где он сейчас?
— Говорил, что в какой-то клинике на территории ФРГ.
— Приболел?
— Вроде того.
— Тогда тем более к нам! Знаете, какой у меня экипаж? Не люди, а золото. Всех кого мог, с "Рузы" перетащил! Да вы половину из них, наверное, знаете...
Федя продолжал уговаривать, а Векшин прикидывать шансы.
— У всех полицейских торгового порта в кармане твоя фотография, — прервал его думы Антон. — Такси, что ты утром угнал, нашли на штрафной стоянке. Купи себе черный смокинг, отец. Достань из чемодана коробку гаванских сигар. Постарайся совсем не хромать, а лучше всего, совсем не выходи из машины. Респектабельность это то, что тебе сейчас нужно. Она не меняет внешность, но мешает полиции созерцать объект объективно. Кстати, деньги, которые, ты отдал мсье Шометту, лежат в бардачке под бумагами.
— Что-то ты...
Он хотел оборвать сына и еще раз спросить о месте его нахождения, но во время спохватился потому, что произнес это вслух.
— Рамштайн, — отозвался Антон.
— Что я? — чуть не обиделся Митенев.
— Что-то ты совсем заболтался, — грубовато ответил Векшин. — Рекламируешь свой пароход, как залежалый товар. Думаешь, я не догадываюсь, что у тебя по-другому просто не может быть? Нет бы, за руль сел, да отвез старика в какой-нибудь модный салон? А оттуда уже по твоим делам... только сразу предупреждаю: связавшись со мной, ты сильно рискуешь. Может, передумаешь приглашать?
— Насрать! — засмеялся Федя, — вы ведь тоже рискуете?
— Чем?
— Тачка новая, дорогая. Вдруг помну, что-нибудь поломаю?
— А вот это не надо! — предостерег Векшин. — Машина-то хрен с ним, ее все равно выбрасывать. А вот внимание полицейских нам ни к чему. Я-то сбегу, а ты... мигом окажешься персоной нон грата! Оно тебе надо?
— Не надо.
— Значит, старайся быть осторожней. Это тебе не по Ла-Маншу в тумане ходить!
Глава 40
Что может присниться человеку без прошлого? Рацион невелик, снова одно и то же. Я ползу по жухлой листве, изнывая от боли, инстинктивно сторонясь нахоженных троп. В правом боку саднит, в сапоге хлюпает кровь. Рукав камуфляжной куртки надорван в районе плеча, и цепляется за колючий кустарник. Все это я воспринимаю как данность, как условия некой задачи, которую мне предстоит выполнить. Это сон, но чувства реальны. Так оно когда-то и было.
Дом из белого кирпича я увидел со склона горы, когда осознал себя и в одночасье понял, что я — это я — существо, способное видеть, слышать и понимать. В сознание хлынул океан ощущений, запахов, звуков. Только в памяти было пусто. Ну, совсем ничего: ни смутных воспоминаний, ни даже набора простейших фраз, чтобы выразить свое отношение к миру, который мне активно не нравился. Тем не менее, на уровне зрительных образов я понял, что это дом, в который мне обязательно надо попасть и четко представил схему внутренних помещений.
Одежда на мне была удобной, но непривычной. Это я тоже успел оценить. И еще испытал легкое чувство досады, когда ничего, отдаленно похожего на оружие, ни при себе, ни рядом с собою не обнаружил. Лишь в нагрудном кармане куртки случайно наткнулся на квадратик плотной бумаги с изображением человека. Тоненький серп луны просвечивал насквозь хлипкое облако, но света в себе не нес. Было темно. Никаких неудобств по этому поводу я не испытывал — видел все до мельчайших подробностей, даже тонкий белесый шрам на правой щеке. И все, никакой другой информации.
Может, это подсказка? Может, стоит всмотреться в изображение, прислушаться к внутренним ощущениям? Ведь видел же я схему и даже прекрасно понял, что это такое. Я еще раз попробовал... ничего. Ничего не откликнулось ни в памяти, ни в душе. Серость.
— Опасность! — произнес механический голос.
Это слово пронзило меня насквозь, когда за спиной хрустнула ветка. Именно слово, а не реакция на него. Тупой удар по затылку — и темнота...
* * *
Звезды. Я вижу их ночью и днем, как будто бы принимаю парад планет из нутра огромного телескопа. Созвездие за созвездием вступают в границы светлого круга, забранного крупной решеткой. Устанешь, уронишь голову — звезды отражаются в миске с водой, которую приносит мне Аманат, если, конечно, есть у него на то настроение. Он опускает на длинной веревке старое оцинкованное ведро с заветной холодною влагой. Я принимаю его бережно, осторожно, стараясь ни капли не расплескать, не обрызгать случайно соломенную подстилку. Мне на ней спать, а ночью в горах холодно. На той же самой веревке меня поднимают вверх, "подышать свежим воздухом" в зачуханном деревянном сортире, или ведут в дом. Но в последнее время допросы случаются редко. Только когда приезжает доктор.
Еду мне приносят отдельно. В основном, это жидкая кукурузная каша и сухари. Готовят нам примерно на пятерых. Есть еще пленники в подвале этого дома. Это я знал еще до того, как впервые его увидел.
— Ты скоро, шайтан? — подает голос мой конвоир.
Аманат из тейпа карачой. Он правоверный мусульманин, настоящий джигит. Папаха, борода, автомат — все у него как положено. Аманат любит Аллаха. Любит так сильно, что печется о нем как о младшем брате. Такое впечатление, что без его, Аманата, поддержки, с величием у Всевышнего будет сильная напряженка. Отсюда и гордый взгляд, и привычка говорить с иноверцами, поминая себя в третьем лице: "Аманат знает", "как Аманат сказал — так и будет". Я жадно ловлю каждое его слово — пополняю словарный запас.
Ко мне это дитя природы относится с наигранным равнодушием. В душе немного побаивается, как нечто необъяснимое, а если и недолюбливает, то самую малость, лишь потому, что отвечает за меня головой.
— Э-э-э! Аманат будет сердиться!
Я с сожалением отпускаю ведро. Вода здесь холодная, вкусная, как там, где всегда снег. Откуда такие ассоциации? — не помню. Я совсем ничего не помню.
— Кто ты? Зачем появился здесь? Откуда в твоем кармане моя фотография? — эти вопросы всегда задает Аслан.
После укола мне становится больно. Так больно, что я бы сказал. Но это загадка и для меня.
Аманат нервничает. Он бывает спокойным только когда решетка над моей головой заперта на ржавый амбарный замок. Весь день его не видно, не слышно. Сопит где-то там наверху, кочует следом за тенью, по периметру высокого, саманного дувала. Обязанности сторожа необременительны — всегда есть возможность поспать. Мне это дается с трудом. Я забываюсь от силы на десять минут, когда измотанный разум устает бороться с реальностью, а потом просыпаюсь от боли. Правая нога еще в гипсе. Она страшно чешется и саднит. Это от сырости. Моя яма очень глубокая. Прежний хозяин копал в этом месте колодец и успел углубиться на шесть бетонных колец. А потом плюнул на все и уехал. Наверно почувствовал, что грядут времена, когда ведра с водой будут опускаться в колодец, а не вытаскиваться из него. Война. Она опрокинула седые законы Кавказских гор. Ведь по большому счету я не пленник, не заложник, а гость. Потому, что приполз сюда сам.
Доктор приехал, под утро. Впервые я этого не услышал, потому, что уснул по-настоящему. Во сне я опять видел схему этого дома. Она была нарисована на огромном листе ватмана, пришпиленном к черной школьной доске. К каждой отдельной комнате прилагались несколько фотографий. А еще мне виделись чьи-то глаза: огромные, серые, в синюю крапинку. И каждая крапинка наливалась прозрачной влагой. Лица я не успел рассмотреть. На меня самого хлынули потоки воды и лучи фонарей.
— Э, шайтан, кончай ночевать! Аслан в гости зовет шашлык кушать!
Наверху весело загыгыкали.
Стряхнув с себя воду и сон, я делаю шаг вперед к краю колодца и долго стою, подняв обе руки, пока их не обхватывает ременной петлей.
К дому меня ведут два хмурых бородача. За ними семенит Аманат с неразлучным автоматом наперевес. Над землей стелился дым. Волнами налетал незнакомый дурманящий запах. Под навесом накрывают столы. Играет громкая музыка. Веселые люди в папахах сгрудились в круг и бесшабашно пляшут. В дальнем углу бесформенной кучей лежит оружие. Это меня почему-то заинтересовало. Чтобы все как следует рассмотреть, я немного замедлил шаг. Реальность отозвалась ощутимым ударом в спину.
— Бежать задумал, шайтан?
Аслан сидел за столом в окружении верных людей. Многих из них я откуда-то знал. Мне тоже разрешили присесть. Это было тем более удивительно, что последний укол я мог бы перенести на ногах. Наверно, привык.
