— В курсе, — сказал Большой Камень. — Да какая теперь разница — старый закон не действует!
— Увы, — сказал Асеро, — однако считать такого человека достойным и уважаемым весьма странно.
Сам папаша предпочёл отмолчаться. Старейшина сказал:
— Ты это, в наши дела не лез бы... Всё-таки, это пустяки по сравнению с тем, что творил ты. Мы приготовили список обвинений, каждое из которых достойно виселицы.
— И готовили со слов Золотого Лука? О да, у этого мерзавца есть веский повод от меня избавиться — чтобы я про его чёрные делишки не рассказал. Да и вам удобнее верить в дурное про меня, чтобы было не совестно награбленное барахло от него принимать.
Старейшина смутился:
— Ну, он говорил, что прямо ни у кого ничего не отнимал, брошенное подбирал... Да и вообще, во времена смут нельзя быть столь же строгим, как в мирное...
Тем временем остальные судьи тоже расселись. Для Асеро их не представили — видно, сочли, что много чести. Правда, Птичий Коготь шепнул, указывая на одного молодого судью с каким-то наглым взглядом "Вот это — наш учитель". Зрителей тоже постепенно прибавлялось, многие пришли со своими стульями.
Из-за дома показался Золотой Лук. Едва увидев Асеро, он закричал:
— Это что ещё такое! Почему эта тварь стоит тут не связанная?!
— Не смей оскорблять достойнейшего из людей, которого ты предал и оклеветал! — ответил Птичий Коготь. — Я его в обиду не дам.
— Да ты сам предатель — прах твоего растерзанного собаками отца уже больше не вопиёт к твоему сердцу?!
— В смерти моего отца Первый Инка не виноват!
Побледневший Золотой Лук повернулся к отцу:
— Отец, мне кажется, что человек, чьи взгляды так сменились, должен быть сам арестован. И уж, во всяком случае, от охраны столь опасного преступника должен быть отстранён.
— Пожалуй, сынок, ты прав... — неохотно согласился старейшина. — Да и всё равно его пора сменить!
— Отец, поручи тогда его охрану мне, у меня он точно не сбежит.
— Никак нельзя. Ты ведь один из ключевых свидетелей. Охранять должны лица, которые свидетелями не являются. Но в то же время нужны люди, которые умеют охранять...
Старейшина как будто оправдывался то ли перед Большим Камнем и его отцом, то ли перед зрителями. Тут появились два довольно крепких и плечистых юноши, лица которых показались Асеро смутно знакомыми.
— Где-то я вас видел, не напомните?
— Забыл своих прежних охранников? Ведь твой любимец Кондор нас со службы вышвырнул.
— А за что вышвырнул, не помните?
— Конечно, помнят, — усмехнулась какая-то старушка. — Не надо было в карауле вино пить.
— Это была подстава! Мы уверены, что Горный Ветер специально нам эту женщину с вином подослал!
Старушка не сдавалась:
— А хоть бы и подстава, а хоть бы и проверка, но нарушать уставы нельзя. К чему ему такие ненадёжные стражи?
— Надёжные стражи мы или нет, на суде увидишь. Уж теперь-то мы Асеро не упустим.
— Кстати, Большой Камень, а где твоя жёнушка? — спросил Асеро как можно невиннее.
— А она-то тебе зачем? Опозорить решил?— разъярённо рявкнул Большой Камень.
— Спокойно. У меня насильники над женщинами вызывают такое же отвращение, как и у всех нормальных людей. Впрочем, если вам это кажется неубедительным, то всё равно смешно думать, будто я способен что-то сделать при столь надёжной охране, — Асеро с иронией взглянул на стражей, которые при этом почему-то не решались прогнать Птичьего Когтя, а он не уходил. — Но я хотел бы её увидеть на суде и задать ей пару вопросов. Были у неё ко мне вроде какие-то претензии касательно казни её папаши... Потому я хочу расспросить Хрустящую Лепёшку, насколько она в курсе того, что творил её папаша Острый Нож. Скорее всего, она о его "подвигах" знает, только на людях не рассказывает.
— Неужели ты думаешь, гнусный развратник, что хоть кто-то поверит здесь хоть одному твоему слову? — крикнул Золотой Лук. — Ты сейчас за позор моей сестры ответишь! — он подбежал и замахнулся на Асеро копьём, но Птичий Коготь преградил ему путь и отвёл его копьё своим. — Не смей его трогать! — крикнул он. — Ты же видишь, он безоружен.
— Спокойно, юноши, — сказал Дверной Косяк. — Конечно, преступник понесёт наказание за то зло, которое причинил нашей семье, но без этих глупых эскапад. Я и сам вчера погорячился, нам надо соблюсти формальности. А для суда он нужен живым и здоровым. Так что Птичий Коготь отчасти прав, защищая его. Но всё-таки советую тебе, Птичий Коготь, передать караул кому мы сказали, их всё равно двое, а ты один.
Золотой Лук ответил:
— Хорошо, отец, я больше так делать не буду, но не забывай, что вчера он оклеветал меня, назвав братоубийцей. Хотя он сам приказал убить Золотого Шнурка!
"Ступай", — шепнул Птичьему Когтю Асеро, — "один ты меня не защитишь".
"Я постараюсь найти подмогу" — шепнул тот, но всё ещё колебался.
Тем временем жители деревни собрались на необычайное зрелище. В случае суда от дел не могут оторваться разве что самые занятые. Женщины робко и со страхом косились на Асеро, и от этих взглядов ему было немного не по себе: "Знали, чем моё имя запачкать, гады", — подумал он про себя, — "вот доказывай теперь что невиновен".
— У меня тоже есть что сказать на тему смерти Золотого Шнурка. Только я поведаю об этом, когда начнётся настоящий суд, а не эта глупая перепалка. И, кстати, как насчёт стула?
— Я принесу! — сказал Птичий Коготь.
— Не смей! — крикнул папаша Большого Камня. — Подсудимый должен стоять!
— Согласно закону, в случае проблем со здоровьем сидеть разрешается, — сказал Асеро, — впрочем, если вы не признаёте старых законов, то по каким законам вы собрались меня судить?
— В отсутствие законов народ сам имеет право решать какого наказания заслуживает мерзавец, — сказал Дверной Косяк, — но список твоих преступлений таков, что выбирать придётся лишь между быстрыми и более мучительными казнями. Начнём, пожалуй!
Дверной Косяк подул в рожок, что было сигналом к началу. Потом заговорил:
— Братья мои, сегодня исторический день. Именно нам выпала честь судить тирана, который погубил множество невинных жизней. Первое обвинение состоит в том, что он предавался жестоким оргиям, на которых насиловал девушек, а чтобы страшная правда не выплыла наружу, убивал их потом и скармливал поначалу псам, а потом и крысам. Всех его жертв теперь не узнать, однако обвинение в гибели своих детей я теперь бросаю ему прямо в лицо! Как вы знаете, братья, были у меня два сына-близнеца, Золотой Лук и Золотой Шнурок, и дочь Стрела. Не мог я на своих детей нарадоваться, да вот срок пришёл им в армии служить, а из нашего села часто в охрану Первого Инки набирали. И отдал я сыновей в охрану, а через год и дочь в Девы Солнца. Да только не знал я, что своими руками уготовил им погибель. Опозорил этот негодяй и погубил мою дочь Стрелу. Теперь никто не знает, где она, может, руки от такой беды на себя наложила. Но самое скверное случилось с сыновьями. Младший мой сын Золотой Шнурок полюбил дочь Первого Инки, уж брат ему сделал предупреждение, что ему за это несдобровать, да юноша не внял совету старших и от принцессы не отступился. Увидели как-то, что они в кустах целуются, юношу схватили, и самым жестоким образом с ним расправились. Пусть Золотой Лук перескажет это подробнее. Золотой Лук заговорил:
— Я, Золотой Лук, клянусь, что видел, как по приказу Первого Инки моего брата, нагого и связанного, бросили на съедение крысам! И ты ещё заставил свою дочь смотреть на это, изверг! И меня заставил! Твоя несчастная дочь упала в обморок, когда увидела, как крысы облепили моего брата сплошной массой...
— А в прошлый раз иначе рассказывал, — вставила юная протоколистка, — будто бы принцесса, увидев, как крысы вгрызаются её любимому в живот, упала не в обморок, а на колени, и стала умолять отца прекратить мучения несчастного, но тот только хохотал в ответ.
— Ты молчала бы, дура! — раздосадованно только ответил Золотой Лук.
— Но ведь действительно нестыковка получается, — сказал старейшина, почесав в затылке, — как всё-таки было дело?
— Не всё ли равно, отец! — ответил Золотой Лук. — Главное, что он виноват!
— Нет, не всё... похоже, ты и в самом деле завираешься. А нужно всё знать точно. Давай-ка послушаем самого Первого Инку...
— Всё это ложь, — ответил Первый Инка, — я твою дочь Стрелу в глаза не видел. Хотя и слышал о ней от своей дочери Алой Розы.
— Что именно слышал? — спросил Дверной Косяк, и взял в руки бумагу с гербовой печатью. — У меня есть доказательства, что она бывала у тебя во дворце несколько раз. Это — её пропуск к тебе в спальню! А зачем ещё молодая девица могла заходить к тебе в личные покои? Ты насиловал её под угрозой расправы над семьёй!
— Да нет же, нет! Девочки подружились, и Роза как-то просила дать для свой подруги пропуск, чтобы она могла приходить в гости. Я согласился и дал его. Только вот вскоре после этого мне пришлось уехать к каньяри, так что если Роза и приглашала Стрелу, то это явно без меня проходило. Доказательством тому мог быть точный отчёт по журналу посещений.
— Ну а зачем ты ей пропуск в спальню давал?
— Да нет никакого пропуска в спальню! Я дал пропуск во внутренние покои, которые включают в себя все жилые помещения и сад. Никакого отдельного караула у спальни у меня в дневное время не стояло. Но я говорю, что во дворце её не видел. Где она была и где не была — не знаю. Какой угодно клятвой могу поклясться, что женщин я не позорил!
— А что про Золотого Шнурка, скормленного крысам, скажешь?
— Не было этого. Я не убивал его.
— Но неужели ты осмелишься сказать, что не стал бы ничего делать, узнав про связь своей дочери с простым охранником?!
— Связь — громко сказано. Они всего лишь целовались. Я узнал про это лишь после того, как с ним случилось несчастье. Роза сама рассказала мне всё и умоляла отомстить убийцам. Золотого Шнурка ударили по голове в переулке, и следствие по этому делу выявило следующее. Юношу пытались втянуть в заговор против меня, но он отказался, и не только отказался, но пытался предупредить беду через спецслужбы, и за это получил по голове... Я тогда был в отъезде, и он не мог предупредить меня прямо. А вот его брат Золотой Лук втянулся в заговор и погубил меня... Оклеветал он меня по указке заговорщиков. Золотой Лук объявил во всеуслышанье, что я его сестру опозорил, когда срывал с меня льяуту. И сделал он это именно для того, чтобы ни у кого не возникло мысли за меня заступиться.
— Оскопил он тебя тоже просто так?
— Этого не было. Может, он и хотел бы это сделать, но его хозяева хотели отправить меня в тюрьму для пыток, а если бы он сделал это со мной, я мог бы быстро умереть, а труп не допросишь. Так что он только пребольно ударил меня в пах, — Асеро даже сморщился от неприятного воспоминания, — а потом жестоко избивал меня по дороге в тюрьму. Он и потом при допросе англичанами выполнял роль их подручного, сами они ручек не пачкали, — Асеро иронически усмехнулся. — Я более чем уверен, что Золотой Лук уже похвастался гнусными подробностями того, что со мной проделали, и даже приукрасил их. Но знайте же, что проделал он всю эту гнусь, прекрасно зная, что я не совершал тех преступлений, в которых меня обвиняют. Да даже если бы он меня сумел бы необратимо искалечить — разве это пятнало бы меня, учитывая, что я не виновен?
— Заливай! Невинный Первый Инка, как смешно!
— А что тут смешного? Разве мой сан делал меня насильником и развратником?
— Затем что будь ты чист и честен, ты бы не скрывал своей семейной жизни от народа, — ответил старейшина.
— Да, была одна вещь, которую приходилось скрывать. Я придерживался единобрачия, и многие видели в этом причину отсутствия наследника. Хотя моя жена рожала мне дочерей. Я не хотел заводить вторую жену, потому что я любил свою Луну, любил детей и боялся разрушить наше счастье. Разве это преступление?
— Если ты весь из себя такой чистый, — хмыкнул Дверной Косяк, — то почему мой сын рассказывает про тебя столько страшного? Про тебя говорят, что ты и жену в 13 лет обесчестил в карете. Тебе доверили фактически ребёнка, а ты совершил над ней насилие. Свидетели рассказывали, что она выходила оттуда в окровавленной юбке, алая от стыда и с опущенными долу очами. Да и всё бархатные подушки были в крови. А ты ещё усмехался довольный. Девушка потом чуть с собой не покончила, отравившись! А развратился ты, когда ещё с каньяри воевал, и всех девушек и женщин, каких мог, у них бесчестил!
— Про каньяри Хрустящая Лепёшка рассказала? Так она меня со своим покойным папашей Острым Ножом перепутала. Тот действительно ни одной пленницы не пропускал, разве что старухами брезговал. Не столько по сладострастию даже, а сколько из презрения к иным народам. Солнце, мол, только для каньяри светит, а остальные рабы, а разве рабы имеют право на честь и достоинство? Их надо всячески унижать и топтать, дабы знали своё место. Именно такие порядки пытался ввести Острый Нож, а теперь вводит Новая Власть в Куско. Там уже пытались провести рабовладельческий торг, только возмутившийся народ прекратил этот позор, и рабыням помогли сбежать.
— Ну ладно тебе про Острого Ножа, но сам ты разве всю войну провоевал невинным? Сколько тебе лет было?
— К окончанию войны — 23.
— И ты что, к этому возрасту так и оставался невинным?! Взрослый мужчина, военачальник! Ну, может, хватит сказки рассказывать? — старейшина усмехнулся, — любой здоровый мужчина к этому возрасту обязательно пробует женщин, в браке или без.
— Послушай, ты сам на той войне был? По возрасту мы вроде ровесники...
— Нет, не был, мой покойный отец был... а я... я единственный сын был, таких на войну только в крайнем случае отправляют.
— А добровольцем вслед за отцом не хотелось?
— Ну, как-то мать не отпускала...
— И про покойного отца ты те же гадости думаешь?
— Не знаю... Он вернулся с войны, но всю жизнь мучился застарелыми ранами и потом умер от них. Я как-то не спрашивал про войну, боялся...
— Значит, ты себе войну не представляешь. Только по чужим рассказам. И не понимаешь, что инке на войне вообще не до того. Я же не хотел кратковременных связей, я хотел жениться по любви. И женился именно на той, которую любил. А фантазии про окровавленные подушки совсем тут ни к чему. Я действительно проехал со своей любимой в карете, но всего лишь поцеловал её и предложил руку и сердце. Моё предложение она с радостью приняла. И была она уже не ребёнок, а невеста на выданье. А коснулся я её только после свадьбы. Что до её попытки самоубийства, то нашлись негодяи, которые пытались её обмануть, сказав, что я на ней жениться не могу. Естественно, она от такого чуть руки на себя не наложила. Но её удалось спасти, и мы поженились. Уверяю, тут не было ничего постыдного или бесчестного.
— Значит ты не развратник, а наоборот, евнух, — усмехнулся Большой Камень. — Одна жена на всю жизнь — это же курам на смех!
Асеро вздрогнул, когда услышал в толпе смешки. Понял он, что учитель тут идеи свои пустил крепко. Или они просто не верят словам Асеро?
