— В чем дело, что случилось, Михай? Где все-то?
— Госпожа Тесса... — замялся он, отводя глаза, — тут такое дело...
— Да что случилось-то, — нахмурилась хозяйка Замка.
— Там... господин Инвар... он просил меня отослать всех не то куда, на полчаса-час...
— О, Всевидящие! — ахнула девушка, страшась своей догадки. — И Мартин там?
Михай нехотя кивнул. Вот конюх-то как раз и не осуждал опозоренного отца, решившего проучить непутевого сына, но Тесса судила совершенно по другим меркам — Старший Караскет вообще-то соображает, что парень — боец, а не просто нашкодивший мальчишка? Мало ему позорных и тяжелых работ, так отец решил его еще поучить уму-разуму ремнем, вожжами... да не важно, чем... А рука-то у рассерженного коменданта тяжелая...
Вчера чудил, выйдя вечером с ребятами на тренировку — так вдвоем против него еле устояли. Верену изрядно досталось, но, кажется, умный мужчина специально подставлялся, давая Инвару возможность спустить пар... А все-таки не перегорело за ночь. Ну вот что с ним делать?
Тесса почувствовала себя виноватой. Это Марта наверняка накрутила мужа... Надо было ее принять, да успокоить, что все в порядке... А то несчастная женщина тоже вся испереживалась, что из-за сына вся семья теперь в немилость к господам попала...
— Михай, ты меня не видел. И никого здесь не видел, понял?
— Да нешто не понял — пацану и так позорно, — со значением кивнул пожилой конюх.
— Слышишь, чтоб ни одна живая душа! — повторила девушка. — Я попозже приду...
Она резко развернулась и пошла разыскивать комендантшу...
Влетев в небольшую комнатку, Тесса остановилась.
Марта сидела над книгой учета, что-то пересчитывая. Но постоянно сбивалась и принималась считать заново. Так странно было видеть еще вчера пышущую здоровьем миловидную женщину осунувшейся, постаревшей... Как, оказывается, за одни сутки может измениться человек, если у него неприятности, которые он считает чуть ли не горем... впрочем, с какой стороны посмотреть... Но девушка сейчас не была настроена на философский лад.
— Доброе утро, Марта.
— Госпожа Тесса! — приподнялась Марта, — Вы пришли... — обрадовано начала она, но, увидев лицо хозяйки Замка, сдавленно охнула и вновь опечалилась.
— Марта, где твой муж?
— В смысле? — захлопала припухшими глазами комендантша. Сообразительности ей было не занимать. Сердитая Тесса, одетая для конной прогулки, конюшня, на которой Мартин должен был отрабатывать свои наряды, не забытый ночной тяжелый разговор с Инваром — сразу помогли ей сопоставить все факты воедино. — Ох... нееет...
Марта побледнела, губы задрожали, и она, закрыв лицо руками, разрыдалась тихо, отчаянно, понимая, что практически сама подтолкнула мужа к принятому им решению.
Тесса опустилась на стул, стоявший с другой стороны от стола, и устало произнесла:
— Да, ты угадала... и если он переусердствует в перевоспитании и угробит в Мартине бойца, я этого не прощу ни вам, ни себе... Аслану не нужен озлобленный волчонок, Марта... Иди, делай что хочешь, но вытаскивай сына из этого дерьма, в которое мы его заставили окунуться. Я не хочу, чтобы он думал, что знает кто-то еще... Возьми бальзам, пока там никого нет, без лишних глаз... Пусть хоть ползком приползет, но чтобы к вечерней разминке он был на своих ногах на площадке у всех на виду. Я сама с ним встану, чтобы никто нечаянно спину не задел... А навоз и завтра покидает — сегодня пусть не напрягается...
— Тесса... — Марта не знала, что сказать, от благодарности просто перехватило горло, да и все слова казались какими-то ненастоящими, — госпожа Тесса...
Марта была значительно старше этой девчонки, своей хозяйки, но сейчас Тесса казалась взрослее и мудрее.
— Я не готова менять одного мальчишку на другого, Марта, — слегка слукавила жена лаэра, чтобы женщина прониклась всей серьезностью положения. — То, что происходит между ними — пройдет. Надеюсь, пройдет... Я постараюсь не допустить конфликтов между наложником и бойцом, но надо дать ему возможность осознать самому, как это все выглядит... травля беззащитного мальчишки — гнусность. И Аслан не позволит Рени оставаться беззащитным. А что из этого выйдет, я даже боюсь представить... в этот раз их успели растащить...
— Но что я скажу сыну? Откуда я...
— Материнское сердце подсказало... не знаю... придумай что-нибудь. Главное, чтобы он был уверен, что больше никто не знает...
— Спасибо, госпожа Тесса, ангел Вы наш... — наконец Марта нашла подходящее слово.
— Марта, — поморщилась девушка, — я виновата, но и ты тоже хороша — знаешь меня больше года и напридумывала себе невесть что. Я не на вас злюсь, а на ситуацию... и мне так же тошно, как и тебе... ну все, иди, завтра вечером посмотрю книги, ладно?
— Да, конечно, о чем разговор, — жена коменданта утерла слезы краем передника, развязав, отбросила его, и поспешила на конюшню...
Но Марта так и не добралась до сына. Ее перехватил Михай. В руках у пожилого конюха была большая бутыль темного стекла с вонючей жидкостью и чистая тряпица.
— Госпожа Марта! Погодите...
Марта упрямо поджала губы — 'годить' ей было совершенно некогда:
— Отойди, Михай, ступай, занимайся своими делами.
Пожилой мужчина кивнул своим мыслям. Комендантшу он знал давно, благо, она была женой Инвара еще при прежнем лаэре. И у него на глазах, можно сказать, из простого бойца (вынужденного начинать карьеру с самых низов из-за отчаянной бедности, в которую скатился некогда знатный род), служившего еще отцу Аслана, а потом уже и в Аслановой сотне, Инвар дорос до должности коменданта крепости, сразу же заняв ее, как только прежний покинул стены Замка-крепости, отправившись со своим хозяином в столицу. Михай очень уважал Марту и даже слегка побаивался властной женщины (жена оказалась подстать новому коменданту). А уж сколько возился с Мартином, пока тот был мальцом и по всей территории крепости искал себе приключений на пятую точку (чаще находя, конечно), в том числе и на конюшне. Это сейчас пацан повзрослел, да немного зазнался — чай не просто босота какая, а боец, но Михай не обижался. С самого начала было понятно, что мальчишка когда-нибудь повзрослеет. Вот перерастет немного и будет понимать, что не только по званию человека определяют, не только по крови, но еще и по поступкам его... Молодежь всегда была бескомпромиссной, во все времена...
Старший конюх Михай очень любил свою работу, не представляя жизни без лошадей, и, хоть в помощниках у него было несколько конюхов, он не гнушался самолично выполнять какую-то привычную работу. А уж как строго спрашивал со своих подчиненных, словно в конюшне у лаэра были не обычные выносливые лошадки, привычные к тяготам военных походов (нечастых, правда), а заводские жеребцы, да кобылы, только лишь для улучшения чистокровной породы, достойные стоять в конюшне самого Правителя.
Взгляды на жизнь у Михая были свои собственные, он считал, что самый действенный метод — метод кнута и пряника, конечно, воспитывать ребятишек следует, пока они еще поперек лавки умещаются, но раз уж не получилось, то и сейчас еще не поздно... Только вот все равно душа за мальчишку, которого знал с младенчества, болела. И с высоты своего жизненного опыта, Михай рассудил по-своему, и поэтому сейчас по-простому, как умел, твердо произнес:
— Не ходи, дочка, я сам разберусь, — он кивнул на бутыль (Михай, конечно, уважал Марту, но в данный момент посчитал, что так вот по-простому, быстрее до бабы дойдет). — Ты лучше поди да мужа успокой — сам не свой наш комендант... не каждый день такое творится... — махнул он рукой.
— Что это?
Женщина догадывалась, что конюх решил применить свой собственный, проверенный на лошадях способ... Нет, специально их никто кнутом не бил, но ситуации бывали разные и повреждения тоже... Да и на людях Михай наверняка именно это пробовал. Марта вспомнила, как еще при старом лаэре были выпороты двое молодых мужиков на конюшне. Один был уличен в воровстве — по глупому совершенно... да по-житейски его даже можно понять было, только вот все равно не простили ему, так и выгнали потом взашей. А второй, молоденький совсем — 'спортил' девку, да так удачно, что скрывать в скорости сам факт стало невозможно, а он на попятную — сам еще пацан, вот и поучили их уму-разуму. Михай тогда и того, и другого дня за три на ноги поставил, хотя думали и за неделю не оклемаются...
— Возьми бальзам... хозяйка дала, — протянула она баночку конюху. — Велела, чтобы хоть ползком, но вечером у казармы был, — снова всхлипнула она.
— Ты, иди, дочка, мы тут сами разберемся...
— Спасибо... только если спросит, откуда... это специальный какой-то...
— Ничё, нешто я не найду, что сказать... не волнуйтесь, госпожа Марта, — снова перешел он на официальный тон.
Комендантша рассеянно кивнула и отправилась обратно...
* * *
Мартин догадывался, что его отец не остынет за ночь, но чтобы вот так, как последнего холопа, выпороть на конюшне? Почему-то враз забылось то, что он чуть ли не мечтал, чтобы лучше уж так, чем при всех...
Ему было велено явиться к коменданту, но после завтрака тот сам сказал, чтоб шел сразу на конюшню разгребать навоз. По странной случайности рядом с Мартином за длинным широким столом никого не оказалось. Многие, конечно, уже поели и ушли, но все-таки неприятный осадок остался. Его не задирали, но и перекинуться парой слов, как обычно, никто не спешил. Младший Караскет понимал ребят — кому охота на целый месяц без увольнительных остаться.
Но вот то, что Старший конюх Михай, показав ему, где взять тележку и лопату, ушел куда-то и помощников ему не назначил, выглядело совсем худо. Он что, должен один все это дерьмо, которое с весны не убирали, перекидать на другое место?
Мрачно выругавшись, Мартин потопал в конюшню (сквозь широкие ворота ближе было пройти на задний двор, который и предстояло разгребать).
Решив все же поискать остальных, парень удивился еще больше, потому что никого в конюшне не было. Только лошади отчего-то беспокойно топтались да пофыркивали в своих стойлах да денниках...
Никого, кроме отца...
Он даже не поверил своим глазам, в момент почувствовав себя маленьким нашкодившим мальчиком, который точно знает, что дома влетит, и уже стемнело, а ноги сами не идут, ну никак не идут к родному порогу... Только вот прощения просить и драматично канючить: 'больше не буду', со слезами в голосе, чтобы разжалобить, язык не поворачивался...
Отец лупил не столько больно, сколько обидно — без тени эмоций на лице... вожжами, как какую-то неверную бабу... Мартин не хотел, но невольно вздрагивал и ежился еще сильнее, вжимаясь лицом в скрещенные руки, стиснув зубы, чтобы не кричать от обиды и унижения, когда очередная полоса отпечатка длинного, сложенного вдвое ремня вспучивала кожу на его спине, оставляя позорное напоминание, словно клеймила — ты недостоин звания бойца, ты недостоин звания сына...
Комендант молча отсчитал десять ударов, аккуратно повесил вожжи на крюк и, развернувшись, вышел...
Мартин не знал, ждал ли он каких-либо оправданий от сына или что тот попросит прощения, но вот это совершенное равнодушие, словно он вовсе ему не родной, убивало хуже, чем еще одна экзекуция...
Оглушенный непониманием, обиженный на весь мир, чувствующий себя брошенным и забытым, мальчишка даже не чувствовал боли в спине, боль была в груди — она разрывала изнутри, мешая дышать...
Шевелиться не хотелось, но где-то на краю сознания присутствовала мысль — надо... Просто повезло, что никто не видел, никто не узнает... Но надо встать, натянуть рубаху и пойти разгребать этот чертов навоз... Мартин знал, что должен делать, но не шевелился, пытаясь понять, как ему теперь жить дальше...
Ничего страшного не произошло, и, в то же время, словно он переступил какую-то черту, за которой осталось его детство, чувство защищенности и родного дома... Почему отец так поступил? Почему сначала помиловал при всех, а потом все-таки наказал? Мартину было бы легче, если бы тот ругался, кричал... или, если бы наказание произошло сразу, по горячим следам... а так... бездушно... неправильно это... не должно так быть... и захотелось, как в далеком детстве, заорать: 'Мама!!!' — чтобы она пришла и пожалела, приласкала и объяснила, что все это просто дурной сон, что все пройдет...
— Мама... — тихо прошептал Мартин, попробовав приподняться. Спина нещадно заныла, и он охнул.
Вот теперь он почувствовал всю прелесть телесного наказания. Такое с ним было впервые, и он от всей души надеялся, что больше ничего подобного не случится... Самое страшное, помимо боли, было то, что не только родители вдруг оказались где-то по ту сторону невидимой черты, что госпожа Тесса окатила холодным презрением, лишь раз взглянув на него, как на пустое место, что не знал теперь, как отнесется ко всему этому лаэр Аслан, но и то, что даже ребята, с которыми он бок о бок ежедневно общался, сторонились его, словно он уже весь извалялся в этом навозе, который еще предстояло убрать... Юджин и Кирей разговаривали, но не как всегда... и лишь стоило ему заерепениться — сразу поставили на место. Можно подумать, что дежурный — такая большая шишка... Он и сам не раз бывал дежурным. Все по очереди исполняли эту не самую любимую обязанность, зная, что завтра и ты будешь отвечать за порядок, старались уважать других, беспрекословно исполняя требования, даже не потому, что за неповиновение следовал наряд вне очереди, согласно Уложениям Устава, а просто по-человечески. Как же он теперь один? И почему, один?!!
Мартин был сосредоточен только на том, чтобы заставить ставшее вдруг непослушным тело подчиниться приказу мозга и подняться. Это оказалось непросто. Боль раздирала и сводила с ума вместе с пониманием того, что надо не просто встать, а идти и работать.
Юноша стиснул челюсти и, тихо шипя сквозь зубы, наконец справился с почти непосильной задачей. Стоять тоже оказалось непросто. Почему-то пошатывало, и состояние было, как после тяжелой болезни. Мартин один раз болел очень серьезно, и вот эти ощущения, когда все кости будто бы перемолоты и заставляешь ослабленные мышцы (словно у новорожденного котенка) держать тело прямо, вызывали такое напряжение, что даже испарина выступила.
Вместе с гордостью за маленький подвиг пришло понимание, что отец пощадил. Судя по тому, что редко кто вставал самостоятельно, а ему удалось — это все-таки было обучение уму-разуму, а не казнь... Может быть, он все-таки не собирался насовсем отказываться от своего непутевого отпрыска?
Младший Караскет давно мечтал вырваться из-под опеки, да в принципе-то почти вырвался, получив относительную самостоятельность и перебравшись в казарму. Именно этим он шантажировал мать (когда она уж очень ругалась), что домой он больше не придет, немного завидуя ребятам, которых никто нудно не поучал — некому было — ни родных, ни близких (а таких было большинство у лаэра Аслана). И, пожалуй, впервые задумался, а так ли это здорово, когда во всем мире нет больше ни единой живой души, кто тебя любит и ждет, кто тебе будет вынимать мозг из лучших побуждений и советовать, как тебе следует жить? Вот так жить, зная, что даже если очень захочется — не сможешь увидеть, поговорить, посидеть рядом, попросить прощения... у кого-то не осталось даже могилы родных, на которую можно прийти, помолчать... И сказать спасибо родителям... а ведь у кого-то не осталось не только родителей, кто-то лишился ВСЕХ своих родственников, своей семьи, и даже детей...
