— А почему не спите вы? — Айэт вдруг усмехнулся. — Вам же не легче! А я выдержу всё, что выдержите вы, если ты это имеешь в виду. В классе я был самым выносливым... хотя и не самым сильным, — он вновь усмехнулся. — Можешь назвать это глупым мальчишеством, но я не хочу терять ни часа моей жизни. Такого дальнего полета и с такой целью ещё не было за всю историю мирозданий. Я хочу завершить его, пережить и запомнить... пусть даже рассказать будет некому! Только... всё чаще мне кажется, что однажды я проснусь, — а в моей голове ни одной мысли, ничего. Я есть, — и меня нет. Этого-то я и боюсь. А чего боишься ты? — вдруг спросил он.
Анмай смутился.
— Понимаю... С ней происходит то же, что и со мной?
— Да, — неожиданно для себя признался Анмай. — Пусть слабее... и в другой форме... Она пытается отвлечься... и я тоже... — он смолк.
— Понятно, — Айэт вздохнул. — Кто бы мог подумать, что единственного непутевого сына непутевых родителей занесет в... — не найдя нужного слова, он усмехнулся и махнул рукой. — Знаешь, я думаю... будь здесь ещё несколько файа, переносить всё это было бы гораздо легче... а может, и нет. Скорее, мы бы все передрались... я порой сам чуть на собственную тень не бросаюсь. Так что мне легче от мысли, что кроме нас тут никого нет.
— Мне тоже, — Анмай задумался. Ему казалось, что всё вокруг расплывается в мягком тумане. Он сел на пол и закрыл глаза. Айэт с любопытством следил за ним.
— Знаешь, что со мной происходит? — спросил Анмай не открывая глаз. — Порой я чувствую... наверное, это всплывает оттуда, из Неделимой Сущности... мне снится... я начинаю вспоминать... или думаю, что вспоминаю... обрывки чужой, не моей жизни... которую я не могу понять. А порой мне кажется, что вся моя жизнь, вся... вся Реальность, — лишь чей-то сон, и на самом деле всё совершенно другое. Совершенно. Но какое? Эти сны о непредставимой реальности мучили меня, когда мне было лет девять... после того, как меня избили до полусмерти... это странно, ведь меня били по пяткам и спине, а вовсе не по голове. Я забыл о них... очень давно забыл... но они вернулись. И теперь мне кажется, что мой сон подходит к концу. Скоро я проснусь... навеки, в той реальности... и вся моя жизнь, — теперешняя, — рассеется, как сон. Похоже, это происходит со всеми нами... только по-разному. И от нас это не зависит. Неважно, сопротивляемся мы, или нет.
— А Хьютай? — мгновенно спросил Айэт.
Анмай поднял голову.
— Хьютай? Она ничего не говорит мне... ничего. Она лишь пытается отвлечься... и это очень хорошо у неё получается. Всякий раз, когда я пытаюсь её спросить, она... начинает ласкать меня. У каждого из нас своё безумие, Айэт. Не стоит больше об этом говорить.
— Да. Только молчать об этом ещё хуже.
......................................................................................
— ...Так твой старший брат разбил тебе скулу за то, что ты съел весь его завтрак? — Айэт усмехнулся. Они болтали и одновременно шли по бесконечной ленте пола рубки "Товии", — словно белки в колесе.
— Да. Правду говоря, тогда я был прожорливым маленьким гаденышем, как и все мы. Нас было больше двухсот, все в одной куче. Разделения на группы — никакого. Страшно подумать, кем бы я стал, не усынови меня Тару...
— Вором и убийцей, конечно, — фыркнул Айэт. — И кончил бы свою жизнь в тюрьме, или того хуже. Я знаю. У нас... У! — он споткнулся о выступ экрана и сел, растирая отбитую босую ногу. — Больно, — Айэт зашипел, разминая пальцы. — А недавно я точно так же споткнулся, — и вообще ничего не почувствовал... хотя потекла кровь. С нами происходит что-то неладное, Анмай. Иногда мы не чувствуем боли. Иногда нас охватывает беспричинный страх. Иногда — беспричинная радость или наслаждение. Наши волосы седеют...
— Хорошо хоть, не вылезают, — перебил его Вэру.
Айэт усмехнулся.
— Любой человек здесь давно сошел бы с ума... если бы не умер, конечно. А наша усиленная биохимия всё ещё держится... хотя и она уже начинает понемногу сдавать.
— Боюсь, мы заслужили всё это, — тихо сказал Вэру. — Уж я-то точно!
— Я тоже убивал невинных, Анмай, — Айэт говорил на удивление спокойно. — И лишь здесь понял, что Мэйат правы, — и миллион добрых поступков не оправдает одного злого. Всё совершенное нами зло навечно остается в нашей памяти, и будет преследовать нас, пока мы живы. По крайней мере, у нас это так. Как у других — не знаю!
Айэт хотел сказать ещё что-то, но ослепительная судорога пространства швырнула их на пол.
......................................................................................
Очнувшись, Анмай понял, что ничего особенного не произошло, — просто "Укавэйра" вышла из своей Вселенной и теперь двигались в обычном Туннеле Дополнительности. Он сразу понял это, поскольку экраны протаяли и по ним неслись мириады цветных искр. Они собирались в голубоватые облака и стремительно скользили сверху вниз. У поднявшегося Айэта при виде этого зрелища вырвался восхищенный вскрик, тут же дополнившись другим, полным боли. Юноша согнулся пополам, держась за грудь.
— Ничего серьёзного, — сказал он подбежавшему Анмаю. — Просто мне надо немного полежать...
Когда они добрались до жилых комнат, Айэт с благодарностью отпустил его руку и слабо улыбнулся.
— Я хочу побыть один. И... что бы ни происходило с тобой, — не поддавайся этому, ладно?
Анмай кивнул и не сводил с него глаз, пока за юношей не закрылась дверь. Потом его глаза невольно вернулись к стене-экрану. Из невидимой точки на него устремлялись мириады крохотных острых звезд... искр... целые плывущие облака и рои их. Путешествие Вверх продолжалось. Не будет ли оно продолжаться вечность?..
......................................................................................
Ещё много позже.
Вновь на "Товии" царила абсолютная тишина. В мертвой глубине давно отключенных экранов мерцали рои крохотных серовато-бледных вспышек, складываясь в призрачный, текучий световой узор. Безмолвная Хьютай сидела над неподвижным телом Вэру в этом неверном, мерцающем свете. Анмай был жив, его грудь едва заметно вздымалась, но он спал... спал уже двое суток, и так крепко, что ей никак не удавалось его разбудить.
В последнее время на него всё чаще находили приступы этого Длинного Сна, — он погружался в него внезапно, на несколько суток, а проснувшись ничего не помнил. А может, и помнил, — но не хотел говорить...
Иногда он шевелился и начинал бормотать. Хьютай очень внимательно вслушивалась, но ей ни разу не удалось разобрать слов. Было очень страшно сидеть вот так, в полумраке, и слушать, как любимый медленно говорит что-то на совершенно непонятном языке, и лицо у него в эти минуты было совсем чужое. Порой ей казалось, что перед ней на силовой подушке лежит какое-то абсолютно незнакомое существо...
Она встряхнула головой, прогоняя наваждение. Слабый холодный ветерок шевелил её волосы и овевал голые плечи, лишь немного рассеивая удушающую жару. Но сильнее жары её душил страх. Она всегда боялась одиночества, и вот, — Анмай уснул, Айэт не отвечал на её вызовы, и даже "Товия" говорила так двусмысленно, странно и медленно, что она испугалась ещё больше. Похоже, их общее безумие, наконец, передалось и машине, без которой они мгновенно бы погибли...
Висящая на стене туника Анмая неестественно отклонилась вбок, но Хьютай не ощущала давления. Она давным-давно привыкла ко всем этим странностям, и только страх не хотел уходить. Всё время Долгого Сна Анмая она сама спать не могла. Сон начался два дня назад, и это значило, что он продлится ещё столько же... по меньшей мере. Впрочем, ей самой спать уже не хотелось. Она знала, что продержится и эти два дня, и даже в несколько раз дольше, — её тело было хорошо приспособлено к таким испытаниям. По крайней мере, сейчас она ощущала себя бодрой, — сильнейшее нервное напряжение прогоняло сонливость. Анмай вновь что-то слабо, еле слышно сказал...
Хьютай прислушалась... потом вдруг вскочила и вышла, хлопнув дверью. У каждого есть последний барьер сопротивления, за которым он готов на всё, лишь бы избавиться от бессмысленного, душащего страха, и она этот барьер перешла. В конечном счете, Вэру ничего не грозило, — о нем заботились машины, и ей оставалось лишь смотреть... вот только делать это она больше не могла.
Она взглянула на тупо мерцавшую стену, и решительно толкнула дверь в комнату Айэта. Там было почти темно и пусто, — так пусто, словно здесь уже давно никто не жил...
Она вышла в рубку. Там было светлее, но кроме мертвенного серого мерцания, живущего своей безумной жизнью, в ней ничего не двигалось.
Хьютай вышла на середину зала и осмотрелась. Никого. Плиты люков, ведущих вниз, наглухо заперты, — впрочем, если бы Айэт попал туда, он бы мгновенно погиб. Его бы просто размазало по стенам.
В бывшей крыше рубки были прорезаны ещё несколько дверей, ведущих в помещения для отдыха, но за какой из них сейчас Айэт?..
Она смотрела на них, пытаясь не угадать, а почувствовать, за какой же из них скрывается юноша. Вот дверь в ванные комнаты... в тренировочный зал... в оранжерею, где все растения давно повяли... ещё куда-то...
Хьютай решительно вошла в эту, последнюю дверь, — просто потому, что забыла, что за ней скрыта длинная полутемная комната с металлической лестницей в дальней стене. Беззвучно ступая, она поднялась по ней, толкнула ещё одну дверь...
Теперь она поняла, где находится — в бывшем лифтовом стволе, соединявшем основные жилые помещения над главной рубкой. Здесь уже очень давно никто не бывал, всюду лежала пыль...
Хьютай осторожно пошла вперед, пробираясь среди труб, тянувшихся по ставшей полом стене. Изредка прямо под её ногами мелькал плоский колодец светового окна, мерцавший белесой танцующей мутью. Металл под её подошвами полыхал мертвенным жаром, но воздух был относительно прохладен, — все обитаемые помещения "Товии" охлаждались.
Вся невольно подобравшись, она прошла сотню метров и уперлась в крышу шахты. Айэта нигде не было, но в стене зиял открытый проем ставшей люком двери. Заглянув в него, она увидела залитый неярким белым светом коридор. Свет явно кто-то включил. Не раздумывая больше, она прыгнула с трехметровой высоты. Во время короткого полета её неощутимо подтолкнуло в спину, пол бросился под ноги, подсек их...
Хьютай покатилась по нему, полежала минуту и медленно поднялась, растирая отбитые локти и колени.
Коридор выглядел странно, — гладкая белая стена с углублениями наглухо запертых дверей под ногами... такая же стена над головой... слева — серый бывший пол, справа — дымчатый светящийся потолок. Коридор таинственно изгибался, поднимаясь вверх и исчезая за пределами поля зрения. Но тот, кого она искала, не прятался.
..........................................................................................
Айэт сидел, привалившись к светящейся стене, и наполовину утонув в ней. Его белая туника сливалась с сияющей дымкой, и лишь смуглые руки и лицо, обрамленное черной гривой, резко выделялись. Он сидел, поджав ноги, положив на них скрещенные руки и откинувшись назад. Его широко открытые большие глаза были неподвижны и пусты, лицо мертвенно-спокойно. Зрачки так расширились, что глаза юноши казались совершенно черными, чужими, пустыми и страшными, словно у трупа. Они не двигались, не моргали, и лишь их влажный блеск и медленно стекавшие по щекам слезы говорили, что Айэт ещё жив.
Хьютай обморочно вскрикнула, закусывая руку, но в следующий миг поняла, что эти неподвижные, ничего не видящие глаза, — следствие полного, кататонического оцепенения. Лишь теперь она поняла, куда так надолго исчезал юноша, и это открытие пронзило её, как удар. Затем её захлестнула жалость к этому увязавшемуся за ними мальчишке, который пожертвовал ради них всем. Она бросилась к нему, встряхнула раз, второй...
Айэт мягко упал на бок. Его бездонные черные глаза остались неподвижными. Хьютай, разозлившись, влепила ему несколько здоровенных затрещин, но Айэт не реагировал даже на это. Оцепенение зашло так далеко, что он уже не чувствовал боли.
Она на секунду растерялась, потом пнула юношу в живот, целясь в солнечное сплетение. Её босая нога глубоко погрузилась в расслабленные мышцы. Она по своему опыту знала, что это очень больно. И потом... Айэт мог не чувствовать боли, но вот не дышать он не мог.
Её ожидания оправдались, — юноша скорчился, прижав руки и ноги к животу, его глаза закрылись. Он мучительно вздрагивал, пытаясь вдохнуть, зажмурился, закашлялся, потом медленно, неловко приподнялся.
— Хьютай? — в его сузившихся глазах светился страх, дикий, беспредельный.
Пытаясь погасить его, она прикоснулась к его плечу. Юноша вздрогнул, пытаясь подняться, но тут же вновь упал. Хьютай протянула руку, осторожно погладила его волосы. Сначала Айэт вздрагивал при каждом её прикосновении, потом успокоился и закрыл глаза.
— Знаешь, — вдруг сказал он, — лишь сейчас я понял, как плохо, когда рядом нет никого, с кем можно разделить всё, — радость, горе...
Он замолчал. Хьютай продолжала гладить его вихры. Потом он заговорил вновь.
— Сейчас... Сейчас я видел... свой дом... Асус... мой родной город в Актале. Там я тоже был одинок... я был единственным файа там... чужаком. У меня не было там близких друзей, не было и девушки — хотя я совсем не был к ним равнодушен! Просто... я не встретил никого, с кем мне хотелось бы разделить свою жизнь, — как тебе с Анмаем. Я тогда ужасно злился на свою разборчивость, но поделать ничего не мог. У меня всё же были там приятели... человек десять... там была одна девушка... стройная, с русыми кудрями до плеч... у меня были такие же длинные волосы... как и сейчас... и она всё время дразнила меня... спрашивала, девочка я, или мальчик. Тогда мне было семнадцать лет... по-настоящему семнадцать. Я не согласился бы разделить с этой девушкой свою жизнь... но если бы она оказалась здесь... всего на один день... — он смутился и смолк.
— Хьютай, это безумие, я знаю, — тихо сказал он. — Я знаю, что связывает тебя с Анмаем... но если бы ты... хотя бы раз... я хочу только утешения... мне так плохо... — он замолчал, глядя на неё мучительно расширенными глазами.
Вместо ответа Хьютай обняла его, её руки легко, почти неощутимо легли на его плечи... она нагнулась и коснулась своими губами его губ. От неожиданности, — впрочем, не только от неё, — у Айэта перехватило дыхание. Он слышал бешеный стук своего сердца в мертвой тишине, но это его уже не пугало, наоборот... Он почувствовал, как его затягивает темный водоворот... и испугался — сам себя.
— Постой... я имел в виду совсем не это, — испуганно сказал он, поспешно отодвигаясь от неё. — Я хочу только... я сам не знаю. Утешения... радости... но не такой... я не...
Он замолчал и смутился, чувствуя жар на щеках. Голова у него кружилась, всё вокруг казалось нереальным, — словно всё это происходило во сне... и он не мог отличить сна от реальности.
Он чувствовал страх... но безумное чувство освобождения от всех, ещё существующих запретов, последней, предсмертной свободы всё же победило. Это было самое приятное из всего, что он испытывал в своей жизни... и самое страшное тоже.
