— Я хочу, чтобы ты не просто оберегала сон и покой Императора — как часовые у дверей его большой опочивальни, в коридорах и залах, на сторожевых башнях, у ограды дворца и еще в других местах. Это — просто. Это могут многие чуги. Лучшие из них делают это хорошо. А ты будешь оберегать его сон. Почему ты? Спроси себя, Тень! Ответь!
— Я — хороший охранник, Владетельный Господин, — не поднимая глаз, ответила Тень.
— Не так, Тень! Слушай! Я скажу тебе, рабыня Тень, то, что не понимают и не знают многие лучшие из лучших чугов. Это — мое доверие тебе, Тень! Запомни: не Император рождает Империю, а Империя рождает Императора. Запомни это. — Тень поклонилась. — У тебя нет, и не было детей, Тень, — сочувственно произнес Кинжал Империи, внимательно следя за выражением ее лица. Лицо Тени осталось равнодушным. — Судьба обделила тебя: ты не знаешь, что делает женщину матерью. — Кинжал Империи словно хотел обидеть ее, задеть, унизить. Он не подозревал, что Тень не знала этих чувств — ведь она изжила их, валяясь под надсмотрщиком. — Не знаешь — и могла уже никогда этого не узнать. Я — мужчина, отец многих детей, объясню тебе, я много наблюдал. Не рождение ребенка делает у нас женщину матерью, Тень. Стать матерью она учится, оберегая, охраняя ребенка, иногда даже от его отца. Так мы живем, чуги. Мать не только кормит, учит и защищает своего ребенка от врагов внутри дома, она делает гораздо большее, то, что только она и может сделать — она отпугивает его беспокойные ночные тени, которые имеют над каждым из нас темную власть. Это ее Долг... Она выполняет его своей любовью, которую ее ребенок мало ценит и почти всегда забывает оплатить. Я много убивал, Тень. И все, кто умирал от моей руки, если могли, умирая, звали свою мать. У них были хорошие матери. Твое сердце пусто. Я изменяю твою Судьбу, Тень! Я дарю тебе одного ребенка. Ребенка Империи. Императора! — Тень вздрогнула, подняла глаза, увидела огонь, зажегшийся в глазах Кинжала Империи. — По ночам ты, рабыня Тень, будешь матерью Императора, оберегающей его сон. Матерью. Никто не может научить тебя этому, Тень. Никто. Научись этому сама! Вот это — твой Долг. С этой минуты и до твоего последнего удара сердца".
И Тень научилась — когда Император засыпал, она бесшумно выскальзывала из ниши и садилась на мягкий ковровый пол слева от двери опочивальни. Слева, потому что, заметила она, большинство людей, входя в помещения и осматриваясь, сначала поворачивают голову направо, открывая левую сторону шеи, ту, из которой с особенной силой хлещет горячая кровь, кровь вскрытых кровяных жил.
Беспокойные тени почему-то особенно часто приходили к Императору на рассветах. Тень подползала к изголовью ложа, раскидывала, как крылья, руки над головой Императора, и он безмятежно спал. А она улыбалась.
Заступая на пост на закате Светила, еще до возвращения Императора в опочивальню, утром она покидала нишу после его ухода, отдыхала в общем для всех дворцовых рабынь подвальном зале, а после уходила в темноватый внутренний дворик дворца на тренировку. Шесть по пять бросков ножа каждой рукой в мокрую глиняную голову-мишень. Шея — глаз — висок — глаз — шея — висок. Пять по пять приседаний с коротким толстым бревном в руках. Шесть подсечек каждой ногой твердого бревна. Три по пять подбрасываний вверх этого бревна — ей нужны сильные руки, плечи и ноги. Десять ударов каждой рукой по гладкому, как шея, торцу бревна. Десять молниеносных выпадов ножом кадык.
Монотонность тренировок не утомляла ее дух — она обдумывала услышанные в спальном зале разговоры других рабынь. За прошедшие годы она много узнала об устройстве дворца — непростом четырехэтажном здании с запутанными коридорами и подвалами, построенном века назад прежними Императорами на крутом насыпном холме — высоко над столичным городом. Еще она многое узнала о дворцовом этикете, правилах для кухонных рабынь и прислуги, о случавшихся во дворце событиях. И еще больше — историй о Судьбах рабынь, разнообразных и неповторяющихся, как короткие, очень короткие и длинные цветные нити из которых были сотканы ковры в опочивальне Императора. Рассматривая изнанку этих ковров во время уборки опочивальни, Тень заметила, что красота их рисунков и яркая пестрота всегда оборачивается большим числом маленьких и больших узелков, шероховатостью и грубостью обратной стороны красоты. Это наблюдение взволновало и растревожило Тень своим скрытым смыслом, но она не могла понять — каким.
Кто-то — Тень не знала, кто это — конечно, следил за ней, за правильным исполнением ее работы, но кто бы он ни был, этот господин, он никогда не говорил с ней. И вообще, она снова разучилась разговаривать вслух, и, может быть, это помогло, продлило ей жизнь: она прошла испытание — не так давно, около года назад, однажды поздним вечером зайдя в опочивальню и заперев дверь изнутри, Император неожиданно подошел к дверцам ее ниши, замаскированным под запертые резные дверцы одежного шкафа.
— Тень, выйди на свет, — негромко произнес он. Впервые за годы он обратился к ней. Он знал ее прозвище!..
Испуганно затрепетало ее сердце, налились тяжестью ноги, но она немедленно распахнула бесшумно раскрывшиеся узкие дверцы и вышагнула в опочивальню из своей ниши. От неожиданности и волнения — молча, не приветствуя Императора долженствующими торжественными словами, она опустилась к его ногам и замерла. — Встань! — Она поднялась, выпрямилась, смотря в пол. Стояла недвижимо, как-то чувствуя, что Император разглядывает ее лицо, ее одежду, ее восемь любимых ножей в кожаных ножнах на груди и боках, два кинжала на бедрах, длинный стилет на левом рукаве.
— Выведи меня из дворца,— тихо приказал Император. Она поклонилась и вернулась в свою нишу. Нажала на потайные запоры, с усилием толкнула боковую стену ниши, за которой была узкая каменная лестница, круто ведущая вниз. Сразу повеяло прохладной сыростью подвала дворца. Она обнажила длинный стилет, в другую руку взяла маленький холодный светильник, и начала быстрый шелестящий спуск по лестнице, слыша за собой уверенные шаги Императора. Он не умел ходить тихо, ему и не надо было это уметь — он Император!
Спуск был длинный и пологий, он заканчивался небольшой площадкой у подножья лестницы. Тут же, справа, в стене подвала была дверь, запертая засовом. Тень бесшумно сняла засов, распахнула толстую створку двери, и на нее и на Императора дохнуло живым едким запахом конюшни и нежным приятным — запахом сена: они оказались в большом высоком помещении, тесно заполненном штабелями мешков с зерном и целой горой умятого сухого сена, — в слепом конце фуражного склада хозяйственных конюшен дворца.
Император сделал Тени останавливающий жест. А сам далеко вперед протиснулся между стеной склада и штабелями мешков, выглянул из-за них и внимательно осмотрелся. Тень помнила — справа от ворот фуражного склада находится маленькая отдельная конюшня гонцов, в трех ее стойлах — всегда наготове оседланные, свежие, самые быстрые лошади. Специальный человек, которого, если он окажется в конюшне, когда в нее войдет Император, надо будет убить, меняет лошадей каждый день.
На обратном пути Император шел первым. Не оглядываясь. Не опасаясь ее ножей. Высокий, с гордо поднятой головой, сильный и широкоплечий, с не защищенной спиной и шеей. Значит, поняла Тень, сейчас, оставив ее в живых и повернувшись к ней незащищенными спиной и шеей, он полностью доверился ей. Как сын-чуг, не доверяющий никому, кроме родителей, он доверился ей, как своей матери. И она испытала новое для нее, огромное теплое чувство — не рабской благодарности и не только признательности верного слуги своему хозяину за доверие. Она почувствовала прилив любви к Императору, большой теплой волны, в которой смешались и благодарность и тревога за него и горячая готовность умереть вместо него. Это была любовь матери.
Вернувшись в опочивальню, он молча указал ей на нишу. Уже шла война, которая вскоре закончилась поражением, и Император проверял готовность спасительного пути — позже поняла Тень.
Больше он никогда не обращался к ней, лишь иногда, наверное, в трудные для него дни, заперев опочивальню, он бросал быстрый и строгий взгляд на ее нишу — и Тень теперь знала, была уверена, что Император всегда помнит о ее невидимом существовании. И благодарно любила его за это — как любят матери, несмотря ни на что, тайно гордящиеся своими взрослыми, занятыми и неласковыми сыновьями.
А потом его предательски убили.
А она покорно выполняла свой Долг, охраняя пустую опочивальню. Пустую колыбель. Зачем Судьба сохранила ей жизнь? Чтобы она могла отомстить за Пирата?
Но не она убила предателя, это сделал другой — новый Император. Он исполнил твой Долг, Тень. Почему так захотела Судьба? Чтобы ты тайно защищала нового Императора — нового ребенка Империи? Надо узнать, кто он, кто его враги. Люди знают. Люди знают все.
Неброско одетые в темные строгие женские одежды, сейчас рабыни смерти выглядели вдовами, оплакавшими свою утрату. Они бы и не собрались все вместе, если бы не одно обстоятельство — в хранилищах дворца, известных и тайных, закончились запасы еды и воды. И у рабынь больше не было денег, чтобы покупать ее — казначей прежнего Императора уехал в родовое имение в Степи навестить семью и не вернулся. Слуги Императора, у которых раньше можно было отнять еду или деньги, частью погибли во время переворота, а частью постепенно разбежались, растерявшись от того, что им некому стало служить и никто не платил им привычное большое жалование. Сейчас каждый был только за себя.
— Я ходила в город, — в полной тишине с трудом выговорила Тень. — Слушала людей. Убийца прежнего Императора умер на Поединке Крови. — Каждую фразу она произносила медленно и делала паузу. — Новый Император скоро умрет. — Не дождавшись вопросов, она сама ответила себе: — Люди говорят — у него разрезано лицо, кривой рот и вытек правый глаз. От раны плохо пахнет и из нее течет. — Она сказала достаточно, чтобы рабыни смерти поняли ее — такие раны всегда ведут к болезни головы и смерти. — Потом будет еще один новый Император. В ожидании его здесь мы умрем от голода. У нас нет перед ним Долга. У нас есть вина перед прежним Императором — неисполненный Долг. Я ухожу.
Она молча постояла несколько минут, затем, шагнув назад, отступила в глубокую тень арки и скоро легчайший, как колебание воздуха, шорох ее мягких вкрадчивых шагов стих в пустых и гулких коридорах дворца.
Враги Пирата празднуют победу. И в Империи и в Стерре. А любой праздник требует жертвоприношений.
17. Перемена участи.
Лорд Барк снял шлем, кирасу, отстегнул поножи и начал умываться. Очередное суточное дежурство закончилось, оно было таким же скучным и тягучим, как и прежние. Сейчас он мог поспать — а спал он здесь замечательно: глубоко, без тревожных сновидений, которые раньше, когда он фактически правил Королевством Стерра, мучили его. И просыпался он освеженным, без головных болей, которые, раньше казалось, навсегда поселились в его голове и хозяйничали в ней, мешая думать и принимать правильные решения. Они были очень разными, его головные боли. Одни — злыми. Стучали в виски, рвали глаза, скручивали в узлы кишки. Помогала вызванная рвота. Другие боли были еще мучительней — они тугой жесткой петлей перехватывали шею, зажимали, как пыточные тиски, затылок и всегда вызывали самые плохие воспоминания и тяжелые мысли. От таких болей не было спасения, во всяком случае, лорд Барк не нашел его ни в вине, даже белом крепком вине Стерры, ни в кровопусканиях, которые он делал, взрезая вены в локтях. Совсем недавно ему в освобожденную от болей голову пришла мысль, что его муки были расплатой за одну-единственную серьезную ошибку, сделанную им.
Он уже вжился в свою роль Угрюмого — ветерана, младшего офицера личной охраны отставного генерала Варра, якобы старинного, еще с Зеленых Земель, приятеля генерала. Хорошего приятеля, с которым по вечерам генерал иногда играет в кости или вновь и вновь разыгрывает знаменитое сражение у Королевской Крепости или читает ему свеженаписанные страницы своего мемуара. Приятельство с генералом давало Угрюмому подразумеваемое неофициальное право на некоторые послабления по службе, но он ими не пользовался. Скорее, наоборот, к ленивому удивлению воинов и старших офицеров отряда охраны.
Еще прежний Король торжественно повелел установить почетную пожизненную охрану великому воину, победителю армии чугов, генералу Варра — это он сам, лорд Барк, подготовил эдикт Короля. Подготовил, естественно, не без задней мысли — охрана присмотрит за генералом, известным своей непредсказуемостью и решительностью. Но эдикт был написан второпях, потому что события в политической жизни Королевства стали происходить с неожиданной быстротой, отвлекая внимание лорда Барк от мелочей, и он не успел назначить в отряд охраны доверенных офицеров. И Варра сам набрал себе охрану. И получилось так, что та собственная досадная небрежность со временем спасла лорду Барк жизнь.
"Прячься под фонарем" — старая истина не подвела: не веря в эту истину, ищейки лорда Диккара нагрянули в усадьбу генерала много времени спустя после того, как самопровозглашенный Совет лордов объявил лорда Барк убийцей Короля и приказал найти его, чтобы предать смерти. Да, смерть дышала ему в затылок в тот день, когда, легко и незаметно пробравшись мимо разленившейся охраны в усадьбу, в сумрачный зимний день он предстал перед генералом. Голодный, измученный, обессиленный, опустошенный. Почти без надежды.
— Варра! Я хочу есть и мне нужно укрыться. Надежно укрыться. Ты выдашь меня?
— Садись, Барк. Вот печенье. Гитта неплохо научилась печь. "Выдать"... Кому, Барк?! — у генерала на руках вертелся непоседливый сын.
— Ты вошел в Совет лордов, Варра? — съев последнее сладкое печенье, прямо спросил он генерала.
— Ну, конечно...— с иронией сообщил генерал и шлепнул неслуха-сына. — Сиди смирно, лорд Викктор! Ну, а как же не войти — я же лорд, Барк!
— Тебя плохо охраняют, генерал.
— От кого? — удивленно-насмешливо спросил генерал.
Лорд Барк не нашелся, что ответить: и в самом деле, кто посмеет каким-нибудь образом обидеть национального, народного героя? И уж, конечно, не Совет лордов. Вот уж будет самоубийственное деяние.
— Будешь младшим офицером в отряде? Не на виду, должность зависти не вызовет, простые обязанности... Согласен? Прозвище тебе надо... Каддет был мастак имена и прозвища давать...
— Он жив,— сказал лорд Барк, предполагая удивить генерала.
— Да, заходил ко мне,— кивнул генерал, щекоча сына, а тот заливался хохотом. — Весь такой...
— Он и ко мне... заходил,— неожиданно для себя признался лорд Барк.
— Я догадывался, куда он отправится, — снова кивнул генерал. — Поругались насмерть?.. Он — очень опасный враг, Барк, ты знаешь... Зачем ты убил принцессу Гигар, Барк? — укоризненно спросил генерал. — Зачем тебе была нужна ее кровь? Каддет тебе это не простит. Он же любил ее!.. Извини, но странно, что он тебя еще не убил.
— А я не удивляюсь.
— Почему?
— Варра, она — жива. Каддет пришел узнать, жива ли она и где находится. Он был готов на все, знаешь — так готов, что почти не грозил и разговаривал со мной уважительно и спокойно, как с... покойником. Я каждый миг чувствовал, что если я ошибусь хоть в одном слове, то... Я ему сказал, что ее обязательно убьют при попытке освобождения. Или в случае моей смерти. И это правда, и он поверил. — Генерал недоверчиво посмотрел на лорда. — Поверил! Наверное, из-за моего беспокойства я был так убедителен... Ведь мастер Кьюррик охранял ее и у него был приказ: немедленно убить ее при любом из этих обстоятельств. И это был письменный приказ, понимаешь? — Генерал понимающе кивнул. — Так что, она была жива, когда я отдал ее Каддету. Нет, не отдал... Продал...
