— То есть, по-вашему, если человек верен жене — это недостаток? Только если вы сами понимаете, что не был я никаким развратником и насильником, то вешать вам меня за что? Понял я, почему Золотой Лук так со мной обошёлся. Видно, он исходил из жлобских представлений, что если человек обладает властью, то он должен бить, унижать, глумиться над людьми, предаваться оргиям, и прочим непотребствам. Каково же было его разочарование, когда он увидел, что я ничем таким не занимаюсь. И что мне даже лишний раз поваляться в постели нельзя, вставал в час подъёма, в семье мы сами себе и готовили, и полы мыли, и одежду чинили, не считая это недостойным делом. Вот за это он на нас и озлился. Что, даже будучи на самом верху, у нас нельзя было предаваться праздности и лени. За это он швырнул меня в руки озверевших нелюдей, которые сорвали с меня одежды, а потом глумился над моей наготой и беззащитностью! Он пытал меня, и я только чудом остался жив. Он отнял у меня самое дорогое, что у человека есть — честь и доброе имя. Он разлучил меня с родными, а мою мать так вообще сжёг живьём у меня на глазах. Я не знаю, что стало с моей женой, удалось ли ей избежать жестокой расправы. А ведь Золотой Лук, замышляя всё это, знал, что она носит под сердцем наше дитя. Впрочем, это ещё мелочь по сравнению с великой бедой, постигшей всю страну. Теперь она неизбежно искупается в крови, и некоторые из вас, беззаботно стоящие здесь, погибнут в этой заварухе. Куско кровью уже умылся во время погромов. Ведь пострадал не только я, любого инку там могут убить только за то, что он инка. В дома врываются отмороженные бандиты, грабят, насилуют женщин, а если хозяева пытаются защититься, то их убивают. Дверной Косяк, подумай о тех несчастных девушках и женщинах, которых обесчестили эти отморозки! Они ничем не хуже твоей несчастной дочери! А твой сын, заваривший всю эту кашу, просто уже перестал быть человеком! Мне искренне жаль тебя и твою жену, но и ты пойми меня. Поверь, что я такой же человек, как и ты. Я такой же отец, как и ты, и понимаю, какое это горе — потерять дочь и сына. Но в этом нет моей вины! И я тоже ведь лишился жены и дочерей! А тебя хотя бы не выгоняли из дома и не проводили по улицам нагим, избивая. Тебя не пытали палачи, и на твоих глазах не пытали твоих близких.
Асеро закончил речь и взглянул старейшине прямо в глаза. Тот после минутных колебаний сказал громко и внятно:
— Я не верю, что мой сын оклеветал тебя совершенно без вины. Не может быть, чтобы мой сын поднял руку на невиновного!
— Против веры логика бессильна, как учат на критике христианства, — пожал плечами Асеро. — Но неужели ты будешь решать мою участь только основываясь на том, во что ты можешь поверить, а во что — нет? Ты сам не боишься запятнать руки невинной кровью?
— Я не думаю, что ты невиновен. Пусть даже ты не позорил девиц и не убивал моего мальчика... Но ты ведь был правителем, а любого правителя найдётся за что осудить. Неужели ты не признаешь за собой никакой вины?
— Признаю, — грустно сказал Асеро. Утренняя бодрость куда-то ушла. Вместо неё теперь была горечь позора. Для старейшины признать сейчас его невиновным — это потерять ещё одного сына... Скорее всего он предпочтёт быть слепым. Кроме того, он банально боится семейки Большого Камня, а те предпочитают повесить его во многом его руками. Ведь их-то корысть тут понятна... Петля на виселице раскачивалась под ветром весьма зловеще... — Признаю. Я должен был раньше выслать англичан из страны, я давно понял, что они враги и хищно зарятся на богатства Тавантисуйю. Я думал поставить перед носящими льяуту этот вопрос ребром, но не успел... Но братья мои, разве я мало наказан за эту ошибку? Разве я не лишился всего, чем дорожил? Я дорожил своей честью и добрым именем, и теперь я опозорен клеветой и обесчещен пытками. Но ещё горше мне от того, что я больше жизни любил свою родину, и теперь могу увидеть её гибель. Мне горько от того, что все мои труды пошли прахом. Горько от того, что мерзавцы убивали, пытали и всячески издевались над близкими мне людьми. Если вы считаете, что я недостаточно поплатился за мою вину — что же, я готов искупить её кровью, но в боях! Я не заслужил позор виселицы!
— Что доказывают твои уверения? Это лишь пустые слова.
— Хорошо, Дверной Косяк, скажи мне, часто ли тебе приходилось слышать от сыновей, будто бы я занимаюсь чем-то дурным?
— Как будто не знаешь, что у твоей охраны был пунктик в уставе — не разглашать твои семейные дела. И лишь недавно стало можно говорить свободно. Но сам этот пункт красноречивее всех слов.
— Я не скрывал от народа ничего преступного, — ответил Асеро. — Ну почему вы так уверены, что если я что-то не хотел делать поводом для публичных обсуждений, то это непременно пьяные оргии и бессудные расправы?
— Голубчик, не принимай меня за младенца, — хитро улыбнулся старейшина, — ну какие секреты могут быть у мужчины? Ну, все у нас временами погуливают, а значит, и ты должен делать это с размахом, достойным твоего сана.
— Скажите, а пытать, убивать и насиловать вам тут тоже хочется, раз вы так уверены, что это должен делать я? — ошарашенно спросил Асеро.
— Нет, о таком мы до недавнего времени и не подозревали. Но ведь написали же в газете... Как же не верить этому? Впрочем, и простому смертному порой хочется расправиться с врагом, но он не имеет такой власти, а ты имеешь. И если это ложь, тогда скажи, почему моя дочь пропала?
— Разве вы не знаете, что в день переворота почти всех амаута и дев солнца захватили в плен и часть из них отдали в рабство? Так что могу только посоветовать попробовать поискать её на рабовладельческих рынках.
— Но рынки-то за границей, как я туда...
— Да в том-то и дело что нет! Неужели до вас не дошла новость? В Куско людей продают уже в открытую! Женщины и дети, состоявшие в родстве с инками и захваченные качестве добычи при погромах, пошли с молотка! — вскричал Асеро. — Или вы не понимаете, насколько всё серьёзно?! Да съездите кто-нибудь в столицу и убедитесь, что ли!
Какой-то человек из толпы сказал:
— Верно, рабство ввели. Я слышал, что жён и дочерей инков решено таким образом наказать... На остальных это вроде не распространяется!
— Смешно слышать такие оправдания! Вы что, думаете, этим рабство и ограничится? И что ваших женщин не могут захватить при разбое? Если кому-то можно иметь рабов, то участь стать рабом грозит каждому! А в Куско пытались продавать и совсем уж малышей...
— Ну, ведь потом всё войдёт в нормальное русло...
— А что значит — нормальное русло? Допустим, прямой разбой и грабёж прекратится, конечно, но в мирной жизни вы неизбежно наделаете долгов, — мрачно сказал Асеро, — отдавать который вам придётся своими дочерьми в том числе... Было бы смешно, если бы не было так горько. Люди, которые обвиняют меня в растлении девиц, сами законно разрешают совершать над ними насилие. Ведь ясно же, что молодые красивые рабыни нужны не только для того, чтобы прясть и готовить еду. И неужели вам кажется справедливым, что ни в чём не повинных девушек и женщин отдают в рабство? Только за то, что они были жёнами и дочерями инков?
— Да нет, это, конечно, безобразие, — сказал старейшина, — только вот тебя это никак не оправдывает.
— Дверной Косяк, невиновен я перед тобой лично, я готов поклясться чем угодно, да беда в том, что у меня теперь уже ничего нет! Честь и ту растоптали, а жизнь в ваших руках... Я уже рассказал вам о том единственном, в чём меня можно попрекнуть. Да я нарушил... нарушил пусть не закон, но обычай. Первому Инке положено, чтобы у него было несколько жён, чтобы у него было как можно больше сыновей, из которых можно было бы выбрать потом достойного правителя, но я... мне хотелось просто иметь дом и семью, как у простых людей, мне хотелось жениться по любви, хотелось простого человеческого счастья... Но у меня рождались одни девочки, и я оставил страну без наследника. Я думал, у меня годы ещё впереди, ведь я ещё не стар... Манко Капак одной женой обходился, и ничего! Но можно ли меня вешать за то, что я женился по любви и не хотел изменять жене?
— Искусно врёшь! — сказал старейшина. — Да только я не такая тёмная деревенщина, как ты думаешь! Я и в театре бывал, там и не так притворяться умеют! Ещё слезу пускаешь, подлец!
— Позвольте, а если он не врёт? — сказала какая-то старушка. — А если он правду говорит? Тут слово против слова.
— Ты молчала бы, Кочерыжка, — сказал старейшина, — ведь по его милости сына потеряла. Кондора тебе кто вернёт?
— Так я вспоминаю, как Кондор у нас на побывке был, так я его всё расспрашивала — ведь Первого Инку охраняешь, расскажи что-нибудь про то, как он с бабами... стыдиться тут чего, все ведь инки мужчины горячие... А Кондор сперва отнекивался, а потом под страшным секретом сказал, что ни он, ни кто либо другой из охраны никогда не видел, чтобы Первый Инка уединялся с женщинами или даже просто флиртовал. Нет, с женой он, конечно, уединялся на супружеском ложе, но ведь разве жена для правителя — это женщина? Тем более после стольких лет брака... Ходили даже слухи, что якобы он бессилен... но некоторые из воинов, которые осмеливались заглянуть к нему в спальню, якобы видели, что супружеские обязанности он всё-таки исполняет... Сам Кондор этого, правда, не видел, он был слишком стыдлив, чтобы подглядывать... Так что тут всё со словами Асеро сходится.
— Кочерыжка! — крикнул Асеро. — Я ехал сюда, чтобы найти тебя! Скажи, нет ли каких вестей о Кондоре?
— Я ничего о нём не слышала с того рокового дня. Но разве он не погиб за тебя, как велела ему его честь?
— Нет, он хотел погибнуть, но я не мог допустить этого. Я знаю, что он у тебя единственный сын. Я поручил ему вывести из дворца мою жену. Если бы им удалось спастись вместе, то они бы были уже здесь. Увы...
— Свидетельство Кочерыжки не считается, ибо из вторых рук, — сказал старейшина.
Но тут неожиданно вышла его мать и сказала.
— У меня тут есть ещё один свидетель. Топорик, давай.
Топорик, мальчишка лет десяти, выступил вперёд и, немного помявшись, сказал:
— Я подслушал, как Золотой Лук своим приятелям рассказывал одну историю. Те сначала сожалели, что, никому не удавалось застукать Асеро с посторонней женщиной, и никому не удавалось. А он сказал, что ему тоже не удалось, хотя казалось, что удача плывёт ему в руки. Во время послеполуденного отдыха он увидел, как Асеро под кустом над женщиной наяривает, а штаны его на кусте висят. Ну, они подошли потихоньку, тот таким делом занят, внимание едва ли обратит... Смотрят, и впрямь на кусте штаны висят, но только он не женщину, а собственную жену обрабатывает! Хотя всё равно увидеть государя без штанов — это событие!
Асеро стыдливо поднял руки к лицу, но его стража не позволила ему закрываться.
— А кто были эти приятели, которым Золотой Лук всё рассказывал, — спросил старейшина.
— Да вот они, — указал на стражников Топорик.
— Боги, боги! — воскликнул Асеро. — Мне, конечно, неловко, что меня застали за таким делом, но на самом деле стыдно должно быть вам. Почему вы так воспитываете юношей, что самое интересной для них связано с тем, что у меня штаны на кусте висели? Где хоть какой-то стыд и скромность? Почему меня в их годы не подглядывание за людьми в столь интимный момент интересовало, а библиотека! Ведь и у вас в селе библиотека есть. Но не интересно им! Или у вас тут специально развращают юношество, а вы глаза на это закрываете? Но как можно быть такими равнодушными к тому, какими растут ваши сыновья? Впрочем, я надеюсь, что их развратили не до такой степени, чтобы и они согласились меня оклеветать!
— Ну да, Топорик всё точно пересказал, — ответил один из стражей. — Ты скорее евнух по жизни, нежели развратник. Может, у тебя с женой через раз только и получается, но ты с ней уверен, что она рот на замке держать будет, иначе ей родной брат голову снесёт, а с остальными не рискуешь позориться. Но только всё равно бессильный не имеет права быть Первым Инкой! Сколько лет ты нас обманывал?!
— Погоди, Плечистый, — сказал Дверной Косяк. — Если он бессилен как мужчина и действительно не знал других женщин, то это значит, что он не позорил Стрелы. Значит, Золотой Лук оболгал его в этом вопросе, и заодно оболгал и сестру... — обернувшись к сыну, он вскричал — Тебе, подонок, значит, плевать на её честь! И после этого ты смеешь лгать, что мстил за неё! Может, и Золотого Шнурка он не убивал.... Золотой Лук, я хочу знать о судьбе моей дочери! И сына! Может, он и в самом деле его не убивал, а тут ты тоже всё выдумал?! И он прав, что его верность жене и половая слабость не являются преступлениями, за которые нужно вешать.
Золотой Лук был явно растерян таким оборотом. Через силу он выдавил:
— Мне нужно, чтобы этого... солнечного выродка повесили, плевать за что!
— Так а на честь нашей семьи тебе тоже плевать, значит?! И на честь сестры?! За что ты её опозорил при всём народе?
— Да шлюха моя сестра, не велика потеря! Ты думаешь, девы солнца сильно себя блюдут? Так что им потерять невинность — невелика потеря. Ну а Золотой Шнурок всё равно был не честью нашей семьи, а позором! Слабый, хлипкий...
— Не такой уж хлипкий, раз в охрану взяли.
— Да я знаю, как ты Кондора уговаривал!
— Уговаривал. Не спорю. Но теперь разве это важно? Он тебе всё-таки брат!
Золотой Лук угрюмо молчал в ответ, видимо чувствуя себя прижатым к стенке. Молчал и старейшина. Паузу прервал Асеро:
— Я рад, что хоть обвинения в разврате и насилиях с меня сняли и можно перейти к другим пунктам. Дверной Косяк, а ведь ты и сам виноват в том, что так получилось, ведь ты позволял сильному издеваться над слабым. Мне Кондор успел рассказать историю, как Золотой Лук брату в постель муравьёв подкинул. А ты простил ему такую низость. Может, и я виноват, надо было больше внимания на свою охрану обращать. Но ведь я же им всё-таки не отец и не учитель. У меня несколько иные обязанности на первом месте были.
— Да уж обязанности, — сказал какой-то старик. — Ну, допустим, ты девок и не трогал. Но по мне, тебя достаточно повесить за то, что во дворце жил, да лам каждый день с золотых блюд трескал. Пока мы тут с голоду мучились!
Асеро оглядел людей — не похоже, чтобы они и в самом деле недоедали. Хотя трудно отрицать, что он жил лучше, чем простые люди.
— Будем считать, что мы перешли ко второму пункту обвинения, — добавил старейшина, — мы примерно так и сформулировали. Жил в роскоши, а о народе недостаточно заботился. Обвинения по первому пункту считаем недоказанными. Ну что скажешь теперь в свою защиту?
— Разве вы и в самом деле ходили в лохмотьях и мучились с голоду? Ведь у вас были приличные пайки, ведь я следил, чтобы уж такого в нашем государстве быть не могло. Конечно, в той части пайка, которая формируется по запросу, вас могли обкрадывать, но это уже не мой уровень. Да вы могли на этот счёт жалобу написать, и разобрались бы.
— Про себя мы знаем! — закричали из толпы. — Ты-то сам чего в три горла жрал?
— Ну да, баловался я деликатесами временами, но без излишеств особых. Но вы так говорите, будто я у вас изо рта куски вырывал. Но какая вам разница, два или три раза в неделю я ламу буду есть? И что теперь меня упрекать в этом теперь, когда я стою перед вам точно нищий. Ведь у любого из вас есть больше, чем у меня. Вы после суда пойдёте себе по домам, где вас ждут родные и горячий ужин, а у меня теперь ни дома, ни семьи... Я уже побывал в руках палачей, меня жестоко пытали. Из здорового и сильного мужчины меня сделали калекой... Я не знаю, вернётся ли ко мне прежнее здоровье, но в любом случае следы пыток останутся навсегда и на теле и на душе. Неужели у вас нет ко мне ни капли жалости или снисхождения? Да за что вы на меня так на самом деле обижены?! Ведь не за штаны на кусте и не за ламу в супе!
