— Нет. Теперь что касается той четверки, которых вы увели незадолго до нас. Ваш человек... — Бел бросил взгляд на благодушно улыбающегося жреца, того самого, что сопровождал прокаженных от границы. — Ваш человек умеет разговаривать с людьми, и слушать их он тоже умеет. Как я понял, память у него неплохая. У меня, кстати, тоже. Так вот, я прислушивался к их разговорам, и запоминал, кем раньше был каждый из прокаженных, еще до того, как на них свалилась эта страшная хворь, и вот что интересно: из всей группы только эти четверо относятся к сравнительно богатым и состоятельным семействам.
— Хм...
— У нас в Руславии есть поговорка: не знаешь, где найдешь, где потеряешь... — продолжал Бел. — Так и здесь — неизвестно, что за люди окажутся среди заболевших, ведь прокаженный, как правило, уходит из дома, чтоб не заразить своих родных и близких. Такому бедолаге только и остается, что бродить по дорогам среди таких же отверженных, и тут уже не имеет значения, богат ты, или беден, умен или глуп — болезнь не щадит никого!
— Ближе к делу и меньше слов.
— Тогда я повторяю: в этой группе прокаженных только четверо относятся к богатым семействам. Напомнить вам, кто эти четверо? Землевладелец, двое купцов и хозяйка пошивочных мастерских, верно? Правда, сейчас этих людей не отличить от простых работяг — болезнь и разлука с домом уравнивают всех. И тем не менее на этих людях вполне можно погреть руки — в их семьях имеются деньги, есть что взять. А вот у остальных прокаженных за душой почти ничего нет — это солдаты, крестьяне, ремесленники и прочая мелочь, с которой нет смысла возиться. Овчинка выделки не стоит. А дальше...
— Ну-ну?
— Очевидно, этих четверых людей вы тоже несколько дней подержите в покое, будете делать вид, что начали их лечение, а потом подсунете им на подпись чистый лист, или же какую-то серьезную бумагу, которую они подмахнут, не глядя. Что они подпишут? Долговые обязательства, закладные письма, или же право наследования на оставленное дома имущество? Думаю, у вас уже отработано немало самых разных вариантов по отъему денег у семей таких вот более-менее состоятельных людей...
— Вы, очевидно, хотели сказать — когда-то состоятельных людей... — поправил настоятель.
— Я имел в виду тех, у кого дома остались кое-какие денежки, а если у людей дома оставлено золотишко, то можно попытаться его срубить, так? Тут главное — оформить все таким образом, чтоб комар носа не подточил. Главное для вас — получить подпись, причем подпись добровольную. Тогда при обращении родственников в суд любой маг, изучив подпись на бумаге, подтвердит, что она поставлена именно тем человеком, о ком идет речь, причем свою подпись он поставил без принуждения и добровольно. Скорей всего, этот поганое дело по отъему денег у больных людей поставлено у вас на поток, а раз до сих пор по этому поводу не было скандалов или чего-то подобного с обвинениями в подлоге, то, значит, у вас все идет с толковыми крючкотворами и по хорошо накатанной колее.
— Просто мы очень осторожны, и избирательно подходим к каждому случаю... — настоятель и не думал отрицать слова Бела. — И что с того? Не сомневаюсь, что люди сами пожелали бы отдать Двуликому часть своего имущества и своих накоплений...
— Часто заработанных грешными делами! — все никак не мог успокоиться отец Вал.
— Вы хуже пиявок! — не выдержала Олея. — Отнимаете последнее у этих несчастных людей!
— Неверная постановка вопроса. Все одно это уже не люди, а обреченные на смерть создания. Так почему бы им не послужить для величия Двуликого?
— А вам не кажется, что это мерзко?
— Нет, не кажется. Надеюсь, вы закончили с обличениями?
— Теперь мы переходим к самому отвратительному... — Бел по-прежнему был невозмутим, но Олея видела, что он здорово разозлен. — К тому, как вы поступаете с теми, кто оказался непригодным для ваших игр.
— Продолжайте.
— Как это ни страшно звучит, но предполагаю, что остальных вы просто убиваете — все одно взять с них нечего. Лечить их, естественно, никто из вас не собирается, да проказа и не лечится, так что эти люди вам совсем не нужны. К тому же крайне опасно иметь неподалеку от монастыря такое количество неизлечимо больных людей. В этом случае решение может только одно — избавиться от ненужного балласта самым простым способом.
— Мне странно, как столь умный человек мог совершить подобную глупость — затесаться к прокаженным.
— Вы увиливаете от ответа на вопрос.
— То есть, если я правильно понял суть обвинений, то вы обвиняете нас в массовых убийствах? — поинтересовался настоятель.
— Да.
— Крайне примитивное мнение. Подумайте сами, о каком убийстве может идти речь? Все эти люди — прокаженные и иже с ними — они все и так почти мертвы, и их пребывание на этом свете только затягивает их агонию. Поймите, мы совершаем благое дело — избавляем несчастных от бремени бытия, которое стало для многих из них невыносимой тяжестью.
— Далеко не для всех. Вы сами недавно утверждали, что жить хотят все, даже самоубийцы! Так что не стоит прикрывать красивыми словами то, что понятно и так: у вас здесь царит жестокость, цинизм и полное попрание моральных норм.
— Все, что вышло из грязи... — вновь влез в разговор отец Вал... — все должно туда же и уйти!
— Значит, говорите, попрание моральных норм... — протянул настоятель, и Олея отметила про себя, что сейчас этот человек не выглядел столь милым и умиротворенным. — На эту тему можно дискутировать долго, только вот на подобные глупости у меня сейчас нет времени. А на ваши смешные обвинения я бы сказал иное: мы — сродни золотоискателям, копаемся в грязи, чтоб найти что-то ценное. Среди того человеческого дерьма и сора, что в невероятном количестве плавает и бродит по дорогам — среди них можно отыскать золотые крупинки, которые в дальнейшем надо слить в золотые слитки, и пустить на развитие нашей церкви. Разве мы не делаем святое дело?
— Те, кого вы грабите, вряд ли в полно мере разделят это мнение. Ведь даже те несчастные, что подпишут бумаги — даже они обречены. С того момента, как вы заполучили их подпись — все, они вам больше не нужны, и превращаются в тот же, как вы изволили выразиться, человеческий сор, а от него вы избавляетесь безо всякой жалости.
— Ваша логика, хотя и небезупречна, но верна. Если ранее никто не обратил внимание на то, что из мусора можно добывать деньги — это их проблемы. Да, среди той партии прокаженных мы отобрали для себя нескольких человек, которые могут принести пользу церкви Двуликого, а остальные... Ну, шлак, или же пустая порода — это все идет в отвал.
— В отвал, значит... Да, до такого надо додуматься! Интересно, кто у вас, в церкви Двуликого, такой умный?
— Эти подробности вряд ли кому интересны. И потом, что-то приличное в общей массе человеческого мусора появляется не так и часто. Это в сегодняшней партии очень высокий процент полезной отдачи — семь человек, не считая вас. Обычно количество годного товара не превышает двух-трех человек на партию, а нередко случается и такое, что из всей подошедшей группы не годится ни одна особь. Говоря все тем же языком золотоискателей — сплошняком идет одна пустая порода. Между прочим, пустые рейсы оборачиваются для нас немалыми убытками.
— Мне страшно вас слушать! — едва не закричала Олея.
— Женщины вообще излишне чувствительны... — вздохнул настоятель. — Именно оттого мы их в наш монастырь стараемся не допускать без крайней нужды. Как видите, я от вас ничего не скрываю, и прошу того же от вас. Да и речь сейчас идет не об этих грязных недотепах, а о куда более важных вещах. Итак, где артефакты?
— У меня их нет. Во всяком случае, их нет для вас.
— Что ж... — в голосе настоятеля было слышно нескрываемое раздражение. — Что ж, если вы не желаете прислушиваться к голосу разума и рассудка, то я вынужден отдать вас отцу Валу, а у него даже немые обретают способность говорить.
— Знаете, что я думаю? — слова Бела звучали твердо. — Пусть лучше артефакты пропадут — Танусия и Уреал как-нибудь разберутся промеж собой насчет того, как они будут делить Руславию. Это куда лучше и безопасней, чем оказаться под властью и влиянием таких беспринципных типов, как вы, или принять мораль Двуликого.
— Это ваше окончательное решение?
— Да.
— Жаль, Действительно, мне искренне жаль, но вы сами сделали свой выбор. Отец Вал... — обратился настоятель к довольно ухмыляющемуся мужчине, который только что не потирал руки от удовольствия... — отец Вал, отдаю этих недостойных в ваши руки, вернее, в ваше полное распоряжение. Очень надеюсь, что в самое ближайшее время вы сумеете объяснить этим грешникам всю глубину их заблуждений, а я узнаю все то, о чем они так и не пожелали мне поведать, несмотря на все уговоры.
На неприятном лице отца Вала проявилось нечто, напоминающее счастливую улыбку. Просто как кот, наконец-то схвативший сидящую перед ним мышь, которую до того ему не разрешали трогать. Довольный мужик чуть шагнул вперед и проскрипел своим неприятным голосом:
— Сейчас, богохульники, мы спустимся в подвал этого святого дома, и там я наставлю вас на путь истинной веры и почитания Двуликого!.. — и отец Вал с видимым удовольствием поднял свой хлыст и с оттяжкой хлестнул сидящих перед ним людей.
Вернее, он попытался это сделать, но когда ремень хлыста взвился в воздух, то внезапно все пошло не так, как рассчитывал отец Вал. Дело в том, что именно этого момента так долго ожидала Олея, и вот теперь пришло ее время. Внезапно мужчины увидели, как до того неподвижно сидящая на стуле женщина вдруг просто-таки слетела со своего места, и протянула левую руку по направлению опускающегося ремня, прямо под удар, причем та рука совершала небольшие вращательные движения, будто описывала в воздухе круги. Неожиданно для всех присутствующих, и, прежде всего, для отца Вала, ремень не ударил женщину, а несколько раз обвился на ее вытянутой руке. Больно, конечно, но терпимо... Резкий рывок — и рукоять хлыста не просто вылетела из руки отца Вала, а, можно сказать, понеслась к Олее, которая правой рукой легко перехватила ее в воздухе — для женщины это не составило ни малейшего труда. Еще бы — ранее все это сотни, если не тысячи раз было отработано ею на тренировках с дядюшкой Генаром.
Еще миг — и с левой руки женщины слетели кольца ремня, и теперь уже она послала удар хлыстом в сторону охранника, стоявшего неподалеку от нее, причем ударила так сильно, что мужчина кубарем покатился к стене, а от второго удара отлетел в сторону второй охранник, стоящий за спиной Бела. Все это произошло в течение нескольких ударов сердца, и настолько быстро, что вначале никто ничего не мог понять.
Тем временем отец Вал, который все это время в растерянности взирал на творящиеся перед его глазами безобразия, наконец, сообразил, в чем дело, и с воплем кинулся к Олее, чтоб отобрать у нее свой хлыст. Очередной удар с подсечкой коленей сзади — и отец Вал нелепо грохнулся на пол, но женщине было не до того, чтоб в подробностях наблюдать за его приземлением. Дело в том, что теперь уже третий охранник бросился к Олее, на ходу выхватив недлинный кинжал. Ничего страшного, ее и с этим научил управляться дядюшка Генар. Еще один удар плетью — и кинжал полетел в сторону, а мужчина с короткой руганью схватился за вывернутую кисть руки.
— Стойте на месте! — крикнула Олея, но ее голос предательски дрогнул, и для мужчин это послужило чем-то вроде сигнала о том, что женщина просто ошалела от происходящего, и опасаться ее не стоит — настолько лихо махать плетью у бабы вышло с перепуга. А что, в жизни случается и не такое! В общем, всерьез женщину они не приняли, хотя негласно все пришли к одному и тому же мнению: отобрать у бабы хлыст и отходить им эту безголовую дуру так, чтоб впредь неповадно было поднимать руку на мужчин!
К ней кинулись четверо — трое разозленных стражников, и все тот же улыбчивый жрец. Ладно! — зло подумала Олея. — Ладно! Не хотите по-хорошему, будем действовать по-плохому. Как говорил дядя Генар: главное в схватке — сразу дать понять, на чьей стороне сила и удача, и в первую очередь необходимо сохранять хладнокровие. Новый удар хлыстом — и тот мужчина, что был всего в паре шагов от нее, страшно закричал, схватившись за глаза. Понятно, отчего ты так заорал! — невольно отметила про себя Олея. — Думаю, глаза тебе я не выбила, только ты их в самое ближайшее время все одно не решишься открыть — страшно... У него должны быть повреждены веки — это, конечно, крайне неприятно, но не смертельно. А чтоб не орал, для надежности надо будет дать ему разок хлыстом по шее — пусть замолчит, а не то на его вопли охрана со всего монастыря сбежится... Фу, наконец-то умолк! Так, один пока вышел из игры. Поваляйся на полу, мешайся под ногами остальных...
Тем временем второй охранник, тот, что в вывихнутой кистью, выхватил еще один нож. Похоже, этот человек одинаково хорошо владеет обоими руками. Ну и дурак, зачем снова лезешь в драку? Или, считаешь, что стыдно быть побитым женщиной? Ну, если так, то сам виноват, и не на кого пенять, кроме как на себя самого! Еще один удар — и мужчина, закричав от боли, выронил и второй нож. Его можно понять: мало того, что всерьез вывихнута кисть второй руки, так еще, кажется, на той кисти сломана пара костей. Тут она, конечно, виновата — чуть не рассчитала силу удара. Произойди подобное на тренировке — получила бы серьезный втык от дяди Генара. От злости на себя Олея ударила еще раз — и мужчина отлетел в сторону, мыча что-то невнятное: точный удар ремня по шее на какое-то время лишил его возможности издать хоть один внятный звук. Хорошо, уже двое вне игры.
Однако, как оказалось, это были мелочи: куда хуже было то, что третий охранник, молодой здоровый парень, выхватил откуда-то из складок своей одежды длинную тонкую цепь, и сам закрутил ею в воздухе, блокируя возможный удар женщины, причем проделывал все это он весьма умело и с невероятной ловкостью. Взгляду было сложно уследить на мельканием блестящей полоски, к тому же отполированной до такой степени, что резало в глазах. Понятно, что он хочет сделать — если получиться, то обвить цепью ремень хлыста, и вырвать его из рук женщины примерно так же, как она это проделала совсем недавно. Он-то, может, этого и хотел, но Олея понимала — допустить подобного никак нельзя.
Ого, а парень очень даже неплохо владеет цепью — вон что эта блестящая полоска выделывает в воздухе! Олея внимательно следила за этим человеком, улавливала все нюансы его движений, прикидывала возможность контратаки... Ха, пожалуй, хлыстом она владеет все же лучше, чем он цепью, но беда в том, что она несколько лет не брала в руки ни плетки, ни хлыста, а этот парень, судя по всему, тренируется постоянно... К тому же Олее надо чуть привыкнуть к этому хлысту — своему новому оружию...
Охранник умело блокировал все удары женщины, и ей приходилось быть вдвойне, а то и втройне осторожной. Но и парень, как видно, тоже понял, с кем имеет дело, и сам стал остерегаться идти напролом, а потом и вовсе пропыхтел на ломаном языке Руславии:
