— Да, я преступник, потому что преступил ваши законы. Но я не совершил ничего такого, что пятнало бы мою совесть. Я не крал, не убивал и не насиловал.
— Итак, подследственный Ветерок, ты признаёшь, что выдал врагам секретную информацию? Прежде всего, перечисли всё, что ты им рассказал.
— Отец, если ты хочешь это знать, то спроси у них.
— Перед следствием так не отвечают, Ветерок.
— Отец, прекрати шутить.
— А здесь никто и не шутит. Каторга или даже казнь тебя ждут вполне всерьёз.
— Тогда я всерьёз заявляю, что никакая информация не должна быть секретной. Люди имеют право знать всё, что им нужно или интересно.
— Подследственный, твоя оценка необходимости держать информацию в секрете в данном случае не важна. Отвечай, что ты им рассказал относительно проекта "Крылья".
— Хорошо, я признаюсь во всём. Вскоре после крещения я впервые исповедался отцу Андреасу и признался ему, чей я сын. Как христианина, меня беспокоил вопрос, не грешил ли я, помогая Службе Безопасности.
— То есть ты нарушил служебную тайну по собственной инициативе?
— Я не считаю это нарушением. Священник обязан хранить тайну исповеди, — возразил Ветерок. — Так вот, он сказал мне, что я совершу большой грех, если, пользуясь своим положением, не буду спасать жизни невинных людей. Он рассказал, что ему стало известно о проекте "крылья". Что твоя служба, Инти, специально состряпала против гениального изобретателя ложное обвинение, чтобы засадить его в тюрьму, и он бы там под страхом смерти делал бы для инков крылья. Если он не справится с заданием, то будет казнён.
— И ты поверил во всю эту чушь? История с Джоном Беком ничему тебя не научила?
— Отец Андреас — не Джон Бек. Я согласился помочь. Для этого я снял слепок с замочной скважины, по которому мне сделали ключ. И я, порывшись в документах, нашёл точное расположение запретного города, в котором под стражей содержится Иеро, и передал точно всё отцу Андреасу. Иеро грозит опасность, и я попытался его спасти.
До этого момента Инти терпеливо записывал, но тут он отбросил перо и схватился за голову руками.
— Ветерок! Да ты сам, хотя бы, веришь в то, что говоришь?! Неужели ты веришь, что я способен состряпать улики против невинного человека?! Что я способен приговорить его к смерти за простую неудачу?!
— Ради блага родины ты считаешь допустимым всё, отец, — жестко ответил Ветерок.
— Да, теперь Иеро грозит серьёзная опасность. Город придётся переносить, а это много труда, средств и сил. А если мы не успеем, то даже страшно подумать, что может произойти. Ветерок, почему ты опять с лёгкостью поверил истории, рассказанной шиворот-навыворот?! Я не клеветал на Иеро, наоборот, хлопотал, чтобы его в связи с его талантами освободили с каторги, куда он попал за реальное преступление, чтобы ему обеспечили все условия для работы, и даже в случае неудачи его никто не собирался казнить! А ты, ты...
В этот момент в дверь настойчиво постучали. Это оказался гонец с донесением, меченным алой каймой. Инти вскрыл его немедля, некоторое время читал его постепенно бледнея, а потом мертвенным голосом произнёс:
— То, чего я боялся больше всего, случилось. Запретный город уничтожен, большинство его обитателей убито, Иеро и некоторые другие пропали без вести. Может быть, их трупы просто сбросили со скалы, а может быть, они стали пленниками христиан. Ветерок, теперь-то ты хоть понял, что наделал?! Ты же обрёк несчастных на смерть и пытки!
— Я хотел лишь спасти его, отец.
— И погубил. Даже если бы ему не удалось улучшить серебряную птицу, жизнь и свобода ему были бы гарантированы, а теперь... теперь погибло всё...
Инти протянул письмо Заре, и та сама прочитала злосчастное донесение. Враги подошли к запретном городу неожиданно. Судя по всему, они прошли через Амазонию, так как ни с севера, ни с юга пройти незамеченными им было почти невозможно. Сначала они окружили город осадой и дали осаждённым день на раздумья, предложив сдаться на милость победителя. В этом случае всем, кроме инков, обещали сохранить жизнь. В случае отказа сдаться город обещали захватить штурмом, при этом перебить всех мужчин и обесчестить, захватив в рабство, всех женщин. Осаждённые, чтобы выиграть время и усыпить бдительность врага, согласились подумать, но, конечно, сдаваться никто не собирался.
Заря подумала, что вообще-то со стороны осаждавших было несколько странно рассчитывать на добровольную сдачу. Или они и вправду полагали, что тавантисуйцы или настолько трусливы и бесчестны, или настолько ненавидят своих командиров, что способны выдать их на верную смерть? Или что командиры — самоубийцы и согласятся умереть сами? При этом самоубийцы настолько наивные, чтобы поверить, будто после их смерти их попавшим в плен жёнам и дочерям сохранят честь и не станут обращать их в рабство? Об одном они, впрочем, точно не подумали — вопреки осаде можно всё равно послать гонца в Куско на искусственной птице. Сын Иеро под покровом темноты вылетел из города. Из Куско послали воинов так быстро, как это возможно, но всё-таки опоздали... Город был уже взят, большинство обитателей перебито, некоторые, в том числе и Иеро, пропали без вести. За негодяями была организована погоня, но все понимают, что в горах, если хорошо знать тропы, то можно уйти бесследно, а судя по тому, как легко они нашли запретный город, у них был проводник из местных, которого добыли либо подкупом, либо, что более вероятно — угрозами.
Инти некоторое время безмолвно сидел, обхватив лицо руками. Потом сказал:
— Для тебя, Ветерок, всё это лишь пустой звук, ты не знал людей, живших в Запретном Городе, а я плечом к плечу с некоторыми из них сражался в Амазонии. Да, выбрались тогда из кровавой каши, а погибли здесь, на родной земле, вместе с семьями... Твоя казнь, Ветерок, теперь неизбежна, да и если бы даже тебя помиловали, разве ты бы смог жить после такого?
— Ну, казните меня, — хмуро сказал Ветерок, — я признался во всём, в чём мог. Зла этим людям я не желал.
— Погодите! — вскричала Заря, — ведь с момента крещения Ветерка и до того, как Запретный Город был разрушен, прошло около двух месяцев. Даже если предположить, что Андреас тут же на одном из наших кораблей послал гонца к своим, и те направили вооружённый отряд через Амазонию, то за два месяца они никак не могли успеть! Значит, Ветерок не виноват, это произошло независимо...
— А ведь действительно, — сказал Инти, — что-то от горя мне стал изменять разум. Возможен, правда, ещё один вариант — у Андреаса есть некий канал связи внутри страны. Тогда они могли успеть... Надо разобраться до конца, а потом уж суд и казнь. Однако измена Ветерка останется изменой. Ладно, Ветерок, да и все остальные преступники, поедут под конвоем в Куско, а на сегодня довольно.
Ветерка опять увели под стражей.
Брат Томас сидел под стражей. На собственно плохое обращение он пожаловаться не мог. Благодаря окошку под потолком в камере было не так уж душно, не было блох, клопов и крыс, кормили его тоже сносно, угрожать ему тоже никто не угрожал. Вообще, его не трогали, как будто забыли (на самом деле у Инти в первые дни до него просто не доходили руки). Но, тем не менее, Томасу было очень несладко. Как лютые тигры, его мучили страх, неизвестность и одиночество.
Томас не мог понять, что произошло. Из обрывков разговоров стражников он услышал, что Куйн мёртв, а Андреас арестован. Воображение рисовало Томасу Инти, убивающего наместника, и прочие ужасы, которые ждали теперь христиан. Никто не будет их жалеть теперь...
А ещё он пытался понять, где же совершил ошибку. Тот разговор с Зарёй не мог просто так изгладиться у него из памяти. Как понимали его проповедь новообращаемые христиане? В первую очередь, они усваивали, что христиане лучше нехристиан. Чем лучше? Не тем, что христиане стремятся к добродетели больше остальных, этого ведь нет, а самим фактом, что они христиане. А это "мы лучше" и есть начало гордыни, самого страшного из грехов. Как же проповедовать, чтобы избежать его? Неужели никак? А как же Христос?
И вдруг Томаса осенило — ведь во времена Христа многие обращались, видя пример такого человека. Ведь в первые века христиане не на словах, а на деле были лучше окружающих язычников. Тогда почти все члены церкви были святыми, становились мучениками... И, разумеется, у тех, кого они обращали, не возникало и мысли о пролитии крови, о пиратстве... Значит, проповедующий христианин должен быть таким, чтобы ему самому мысль о насилии была чужда. А если проповедуют такие, как Андреас, то всё это ведёт к беде, и нельзя оправдаться тем, что "паства прочтёт Евангелие, а там другое написано". Проповедник для формирования веры важнее Евангелия!
Томас понял, что должен как-то исправить эту ошибку. Выступить с проповедями, осуждающими насилие и рабство. Объяснить то, что только что понял... Но как теперь сделать это, он заперт! И проповедовать остаётся только полу и стенам!
Потом, наконец, его повели через город на допрос к самому Инти. Привели в тот самый дворец, и Инти велел конвойным отойти, сказав, что сам будет вести протокол допроса. Брат Томас был ни жив, ни мёртв от страха.
— А после допроса — казнь? — спросил он.
— Казнят у нас только после суда. Хотя, конечно, порой и самосуды случаются, как с Джоном Беком. Но не бойся, ничего такого ты, кажется, не натворил.
— А зачем же тогда допрос?
— Так надо. Ведь ты же столько времени с Андреасом под одной крышей прожил, а он виновен в пролитии крови. Убил ни в чём не повинного мальчишку на площади.
— Не может быть!
— Скажи это матери мальчика.
— Наверное, он что-то спутал, какая-то ошибка...
— Да какая ошибка? Конечно, он мог принять мальчишку за воина, но что пролить кровь для Андреаса дело плёвое, можно было понять и задолго до этого. Он же сам тебе признался, что ради Христа убивал и пытал людей. Или будешь отрицать?
— Увы, это правда. Но откуда ты знаешь это?
— А как ты думаешь? — Инти хитро прищурился.
— Заря... она доносила тебе?
— Рассказать о таком было её долгом.
— Но подслушивать нехорошо.
— Тем не менее, ваш бог регулярно всё прослушивает и проглядывает. Следит даже за выполнением супружеских обязанностей. И при этом он совершенен и безгрешен. Но к делу. Ответь, как давно Куйн стал христианином?
— Я не знаю этого.
— Его крестил Андреас?
— Не знаю.
— Хорошо, когда ты узнал, что Куйн — христианин? Можешь говорить всё без утайки, Куйн ведь всё равно теперь мёртв.
— Кажется, незадолго до крещения всех новообращённых. Андреас сказал, что даже теперь не все из христиан могут в открытую исповедовать свою веру, и потому их он должен посещать на дому.
— Итак, ты утверждаешь, что наряду с теми, кто крестился публично, в Тумбесе были и есть ещё и те, кто свою причастность к христианству скрывал?
Томас понял, что проговорился. Отпираться стало бесполезно. Грустно он ответил:
— Ты сам это знаешь это не хуже меня, Инти. Знаешь, что в твоей стране есть тайные христиане, и что время от времени твои люди хватают их и нагими поджаривают на вертелах!
— Кто тебе сказал такую чушь? Андреас, который сам убивал и пытал, и потому просто уже не может без обвинений в зверствах, чтобы хотя бы самому себе доказать, что это делают все, а уж ради Христа в этом нет ничего страшного.
— Значит, Андреас мне... лгал?
— А ты как думал?
— А если бы Куйн принял бы христианство открыто, что бы с ним было?
— Как ты знаешь, с Титу Куси Юпанки из-за этого не было ничего. Окрещён он был, правда, ещё ребёнком, но одно время он искренне считал себя христианином. Правда, это было ещё до Великой Войны. А вот после неё христианство стало прочно ассоциироваться с сожжением книг и их владельцев. Я думаю, провозгласи Куйн себя христианином открыто, то он бы лишился бы поста наместника и всего, что с этим связано, то есть возможности жить в роскоши. Этого он, конечно, терять не хотел.
— Но почему наместнику нельзя быть христианином? Это запрещено законом?
— В законах это никак не обговаривается. Но тогда бы он неизбежно потерял бы популярность среди горожан, и рано или поздно встал бы вопрос о его смещении.
— Зачем ты убил Куйна, Инти! — вскричал Томас. — Зачем было отнимать у него жизнь?
— Я не убивал его, — покачал головой Инти, — как жаль, что ты мне не доверяешь. Куйн покончил с собой сам, опасаясь ареста.
— Не может быть! Для христианина это грех!
— Ну, убивать тоже грех, но ведь убиваете же.
— Но ведь это значит, что он окончательно погубил свою душу!
— Ну, значит погубил. Лучше скажи, много ты общался с наместником, и что про него знаешь?
— Очень мало. С ним беседовал в основном Андреас. Я думал, что Куйн рискует всем ради веры, и потому считал его искренним христианином. А если бы Куйн что-то подарил Церкви, и это бы вскрылось, ему бы за это что грозило?
— Ничего. Дарить никаким законом не запрещено. Другое дело, если бы подарили краденое, и вы бы знали об этом... А Куйн дарил что-то тайно?
— Не знаю. Андреас никогда не говорил, от кого получал подарки.
— Ну, хорошо. Тебе знакомы эти украшения? — Инти достал мешочек с драгоценностями и раскрыл его, показывая Томасу.
— Да, это было пожертвование. Его вручили Андреасу. Кто — не знаю.
— Когда?
Томас молчал, не зная, стоит ли отвечать.
— Не помню... — прошептал он наконец.
— Послушай, не ври. Хоть ты и белый человек, но выходит это у тебя хуже, чем у иных тавантисуйцев. Хочешь, я сам скажу, когда ты впервые увидел этот мешочек? На второй день после прибытия.
— Откуда ты узнал это? Про эти сокровища не могла знать даже Заря.
— Да, она не знала. Но я знаю, откуда это золото — Андреас украл его из спальни Первого Инки. Андреас проник туда с целью убить его, но обнаружил лишь одеяло, свёрнутое валиком, что его немало раздосадовало. Но не настолько, чтобы пренебречь лежащим на столе золотом! А вот это, — Инти показал письменный прибор, — появилось у вас в доме на следующее утро после попытки убить Кипу. Юный амаута опознал свою вещь. Когда Андреас разбил юноше голову, он счёл того уже обречённым, ведь в ваших землях такие раны не лечат, и попытался раздеть несчастного, но негодяя спугнули. А потом он вернулся домой, и на следующее утро велел тебе заняться стиркой. Но, даже отстирывая кровь с его плаща, ты был готов поверить во всё, что угодно, только не в то, что твой старший наставник — убийца! Как младший, ты должен был прислуживать ему, готовить и стирать, и будь благодарен судьбе, что Андреас не втянул тебя в свои грязные делишки и не овладел тобой как женщиной!
— А он мог?!
— Когда Кипу в его присутствии опознал свой письменный прибор, Андреас, поняв, что его изобличили, в гневе стал кричать по-испански, что жалеет лишь об одном. Что только голову юноше разбил, а надругаться над ним не успел. Он использовал при этом такие выражения, какие дословно повторить мне не позволяет стыдливость. Кипу залился краской стыда, а его отец, который помог ему прийти, ибо Кипу ещё трудно ходить без поддержки, накинулся на Андреаса с кулаками, и готов был растерзать его, если бы его не сдержали стражники.
