— Ещё нужно подумать о пище, вы ведь все не ели со вчерашнего дня, — сказал Морская Волна. — Я понимаю, Саири, что тебе с твоими потрясениями было не до мыслей о еде, но твои люди наверняка голодны...
— Я хоть и голоден, но есть из рук этой замарашки не буду, — проворчал Ворон. — Вдруг она дурной болезнью больна?
— Я не больна, — всхлипнула Морская Волна. — Ну чем я перед вами виновата?
— Ну, пусть не больна, но всё равно так грязна, что мне противно.
— А ты за других не решай, — вставил Морской Огурец. — Голодные мы далеко не уйдём.
— В последний раз предупреждаю тебя, — холодно сказал Инти, — или ты относишься к этой женщине почтительно, или тебя прилюдно выпорю, чтоб не повадно было не слушаться. Я приказываю тебе извиниться перед ней!
— Да на что тебе сдалась эта Медуза Горгона?! Ты что, жениться на ней вздумал?!
— Свои брачные планы я с тобой обсуждать не намерен! — отрезал Инти. — А вот твоё забвение законов обсудить, пожалуй стоит. Ты забыл, что таватинсуйцы должны освобождать всеми возможными способами соотечественников, попавших на чужбине в рабство? И что к освобождённым соотечественникам надо проявлять такт и чуткость? Особенно это относится к женщинам, которым в рабстве приходится хуже, чем мужчинам, — потом он демонстративно повернулся к Морской Волне. — Ещё раз прошу простить грубость этого невоздержанного юноши.
— Ничего, я не в обиде. Мой вид и в самом деле может быть не очень приятен, — Морская Волна старалась казаться любезной, но по её глазам было видно, что она держится из последних сил. Потом, отведя её в сторону, Инти добавил: "Я не могу раскрывать своим людям всю подноготную, так что зови меня и дальше Саири, а я тебя буду звать Изабеллой"
Дальше всё пошло более-менее гладко. Некоторое количество продуктов, документы, которые могли представлять интерес, и золото довольно быстро удалось упаковать. Потом они добрались до кухни. Инти предложил после еды самым усталым из своих людей немного поспать, так как впереди бессонная ночь. Заснули и Изабелла с дочерью.
Ворон вызвал Инти поговорить:
— Послушай, Инти, зачем нам эта баба, да ещё с девчонкой?! Пусть она даже никаких замыслов против нас не имеет... но ведь ты сам знаешь, скорость перехода зависит от слабейшего из идущих, значит, они нас тормозить будут.
— И что ты предлагаешь?
— Избавиться от них.
— Нет, Ворон, и думать забудь. Эта женщина развязала меня от верёвок, когда я по невнимательности попался в сети.
— Всё равно бы мы пришли и спасли тебя.
— Но она-то об этом не знала! И я поклялся и ей, и её дочери, что помогу им доехать до Тавантисуйю живыми и здоровыми. Не будут они нас так сильно тормозить. Можно какого-нибудь осла угнать, в конце концов. Или ты, Ворон, и раненого товарища также бросил бы, потому что он будет тормозить?
— Она нам не товарищ. Она жила с этим.... Да, пусть её похитили насильно, поверим. Но у неё было столько шансов убить его, а она не делала этого.
— Но, в конце концов, даже и нам это стоило больших трудов. Даже я лопухнулся. Так что какой с неё спрос? Кроме того, она и до того, рискуя жизнью, предпринимала попытки связаться с нами. И жестоко пострадала из-за этого. Я поклялся, но даже если бы я этого не делал, всё равно не вижу никаких причин, по которым её с дочерью нельзя брать с собой.
— Понимаешь, мне на неё смотреть тошно. Я люблю, когда в этом мире всё на своих местах и правильно. Женщина должна быть красивой и опрятной, а не грязной уродиной. Ведь она действительно как Медуза Горгона. Грязные патлы как змеи спутанные. От её вида в камень, конечно, не превратишься, но аппетит поневоле потеряешь.
— Видно, ты не очень точно знаешь миф о Медузе Горгоне. Изначально она была прекрасна своей чарующей красотой, а потом её изнасиловали и изуродовали.
— А потом отрубили голову, чтобы своим мерзким видом не обращала людей в камни? Зачем жить женщине, если она так изуродована?
Инти хотел что-то ответить, но в этом момент подошёл Коралл и сказал:
— Ворон, я думал ты умнее. Неужели ты не понимаешь, что эта женщина — ценная свидетельница. Цветущий Кактус, убегая от нас, прекрасно знал, куда направляется. Он знал местность. И наверняка бывал здесь не раз. Сколько ещё тумбесцев бывало здесь тайком? Кто, кроме неё, опознает изменников в лицо? Да, мы захватили бумаги Ловкого Змея, но кто сказал, что там все негодяи под своими именами? Эту женщину надо беречь как зеницу ока, а не голову ей рубить.
Ворон некоторое время молчал, крутя в руках оторванный от дерева лист. Видно, прагматические аргументы Коралла для него звучали убедительнее, чем этический настрой Инти. Этика у Ворона была другая, а вот от логики так просто не отмахнёшься.
— Да, Коралл, ты прав. Я как-то не подумал обо всём этом. Хорошо, мы доставим женщину и девочку в Тавантисуйю. Больше я не буду спорить об этом.
— А я к тебе по делу, Саири. Тут пришёл посыльный из местной деревни. Он хотел попросить у господина отсрочки в уплате долга, но вместо его слуг увидел нас?
— Должно быть, бедняга перепугался?
— Не особенно. Скорее обрадовался. Ведь этот негодяй замучил бедных крестьян. Уже всех девушек у них обесчестил. Так что его смерти они скорее рады. Кроме некоторых... В общем, тебе надо с ним поговорить?
— А за кого он нас принял?
— Сперва решил, что мы из партизан, но потом... короче, понял, что мы тавантисуйцы. Что ему говорить — лучше решай сам.
Перед Инти стоял, судя по виду, обычный крестьянин из покорённых Испанской Короной земель. В нём, конечно, не было того чувства собственного достоинства, которое было присуще крестьянам-тавантисуйцам. Что-то подсказывало Инти, что такой человек сам по доброй воле выдавать их и не будет, но и переоценивать его надёжность не стоит. Потому сказал, что, мол, у него к хозяину был личный счёт, а про подробности распространяться не стал, тем более что они крестьянина не так уж и интересовали. Во-первых, ему были нужны долговые расписки селян, чтобы если уж кто объявится, больше трясти с них долги не мог. Это Инти выдал с радостью. Крестьянин посоветовал им не брать лошадей их конюшни, так как у тех все подковы помечены, и показал, как дойти до города не по дороге, а пешими тропами, говоря, что идя вдоль ручья, особенно по его руслу, они не заблудятся, а след их не найдут. Также просил, чтобы, когда те вернутся в Тавантисуйю, они бы попросили Первого Инку ввести сюда войска. Многие воюют против Короны в партизанах, но так им этой силы не одолеть. Инти сказал, что обязательно передаст. Предложил зайти в деревню за провиантом, но Инти отказался, сказав, что они спешат.
Когда крестьянин ушёл, Инти пояснил:
— Среди крестьян могут оказаться люди ненадёжные, способные нас выдать, а кроме того, им может не понравиться то, что сегодня ночью мы убьём священника.
— А его так обязательно убивать? — спросила Морская Волна, которая уже немного отоспалась, и встала. — Да, он враг, но не может ли оказаться так, что мёртвый он будет для нас опаснее живого? Ведь убийство своих служителей церковь не прощает, нас будут искать. Может, лучше его запугать так, чтобы он замолчал? Едва ли он был так сильно предан покойному, чтобы после смерти ради него стараться.
— Зависит от того, насколько тесно он был связан с Эстебаном Лианасом, — сказал Инти. — В любом случае, я попробую сначала допросить его. В доме есть зеркало?
— Есть одно, — сказал Консуэла, — его почему-то очень глубоко в шкафу прятали. Сейчас принесу.
— Знаю почему, — сказал Инти, улыбнувшись, — оно этому мерзавцу про пытку зеркалом напоминало.
— Пытку зеркалом? — спросила удивлённо Консуэла. — Что это за пытка?
— Ну, когда подследственного допрашивают, заставляя глядеть на себя в зеркало. Лгать так гораздо труднее.
Консуэла достала зеркало, и Инти глянул в него на себя и поневоле поёжился:
— Когда я так поседеть успел? — спросил он.
— Когда я пришла к тебе в сарай, твои волосы уже были в серебре, — грустно сказал Морская Волна.
— Ничего, это даже удачно, — сказал Инти, силясь улыбнуться, — тем труднее меня будет найти и опознать. А в городе можно будет купить покраску для волос, так как седина в Тавантисуйю слишком в глаза бросается.
К вероломным священникам Инти был всегда беспощаден. Это ведь даже ужаснее и мерзче, чем убийца-лекарь. Лекарю доверяют тело, а священнику — душу. Консуэла сразу поверила, что отец Педро оказался двуличным предателем, однако девочка сомневалась в том, что можно убить служителя божьего.
— Он говорил, что любого нечестивца, который поднимет руку на священника, поразит молния, — сказала девочка.
— Врёт он всё. Сейчас увидишь, что это не так.
Отец Педро встретил их в ночном халате и колпаке. Кажется, он ждал кого-то, но явно не их, потому что открывал он дверь с блаженной улыбкой, но, увидев грозное лицо Инти, он изменился в лице и даже уронил светильник. Дрожащим голосом он спросил:
— Что привело тебя сюда, язычник? Тебе же не нужна исповедь среди ночи.
Инти в ответ съязвил:
— Нужна. Только твоя исповедь. Отвечай, добровольно или силой Эстебан Лианас добился от тебя рассказа о письме Изабеллы?
— Я всё расскажу, всё... — дрожащим голосом ответил священник, — только не убивайте меня! Да, я виноват, я не просто так сменил приход, я соблазнил несколько девочек, которых вызвался обучать грамоте... Тут я думал начать новую жизнь и завязать с пороком, но Эстебан Лианас откуда-то узнал про мою постыдную тайну и сказал, что будет молчать о ней, если только я помогу ему в одном дельце. Я согласился. Я должен был войти в доверие к Изабелле и посоветовать ей написать письмо родным, а самому его отправить. Естественно, содержание письма узнал Эстебан Лианас.
— Зачем ему это было нужно?
— Он хотел использовать Изабеллу как приманку, чтобы выманить сюда своего врага... Не знаю, почему он был уверен, что именно он приедет за ней, я не вникал. Моё дело было отследить момент, когда здесь появятся тавайтисуйцы-язычники, и донести... Я это сделал, а потом он приказал мне ударить тебя по голове, когда он будет отвлекать тебя разговорами.
Инти ответил:
— Значит, как только ты понял, кто я, ты уже знал, что обречёшь меня на смерть? А поначалу ты мне показался человеком...
— Не смей судить меня, язычник! Ты и так и так погибнешь, ибо твоя душа лишена Света Христова. А Изабелла хотела убежать в языческую страну, где она погубила бы свою душу и душу дочери. Пусть здесь Консуэла станет хоть проституткой — но ведь и блудницы, и мытари наследуют Царствие Небесное! А язычники, и тем более те, кто сбежал из христианских стран — никогда!
— Видите, какова его подлость! — сказал Инти, обращаясь к стоявшим сзади жене и дочери. — Ну что, заслуживает мерзавец смерти?
— Разумеется, — холодно сказала Изабелла. — Я многое могу понять и простить, но растление ни в чём не повинных девочек... Неужели, Консуэла, он мог и тебя...
— Я бы ему не далась, — угрюмо ответила Консуэла, — он не Лианас, от него вывернуться можно.
— Нет-нет, я бы не стал делать этого... — пролепетал священник.
— Может и не стал бы, — угрюмо заметил Инти, — потому что знал, что Лианас эту девочку для себя припас. Таковы вы, служители христовы — бога своего не боитесь, а сильных мира сего — очень даже.
— Да хватит тут вам рассусоливать, — подал голос из темноты Ворон, — прибить гада, и все дела.
— На сей раз ты прав, — мрачно сказал Инти.
Священник ещё лопотал что-то, но от страха его голос стал неразборчивым, а потом он замолк навеки...
— Пошли, — сказал Инти, когда с этим неприятным делом было покончено.
Вышли под вечер. Инти решил не брать с собой лошадей — может, у крестьянина были и личные мотивы, и лошадей из конюшни хотели присвоить местные, но его предупреждение со счетов не сбросишь, и в легенду, придуманную Инти, лошади тоже никак не вписывались.
К ночи вышли на дорогу. По счастью, было ещё не так темно, чтобы можно было найти верное направление, так что заблудиться они не боялись. Но вскоре наступила глухая ночь, и к тому же вскоре стал накрапывать дождь. Идти под ним было не особенно приятно, особенно по размокшей просёлочной дороге, ведущей к городу, но зато дождь смыл все следы, и найти их уже вряд ли кто мог.
Инти шёл рядом с женой, поддерживая её под руку. Поскольку дождь заглушал все слова, можно было шептаться, не сильно опасаясь быть услышанными. Морская Волна шептала:
— Сколько лет я мечтала об этом... Видеть тебя, быть с тобой рядом, прикасаться к тебе... Только мне немного страшно, что будет с нами дальше.
— Да всё страшное уже позади. Дойдём до города, там найдём гостиницу, поедим, помоемся и отоспимся. О том, что мы натворили, никто не узнает, не бойся.
— Я не об этом. Но что со мной будет, когда мы вернёмся в Тавантисуйю?
— Как что? Тебе восстановят имя, и ты вступишь в мой дом как моя законная жена. С именем тебя все права вернутся. Или ты боишься, что скажет общество?
— Да, что, прежде всего, скажут твои жёны? Потерпят ли они меня среди них?
— Никаких жён, кроме тебя, у меня нет. А если бы и были, всё равно приоритет за тобой, ты же первая и старшая.
— Как это нет? Куда же они делись?
— Все на том свете, но эту печальную историю я тебе позже расскажу. Правда, у меня остались дочери, но они учатся в Куско, так что даже если посмотрят на тебя немного косо, то это не будет иметь особого значения. Хотя они знают, что их отцу всё равно жениться положено, не маленькие... Может, у Консуэлы с ними будут трудности, но что загадывать?
— Я её Утешей зову, по-нашему. По счастью, на кечуа говорить в доме этот негодяй не запрещал. Хоть родную речь девочка слышала в детстве.
— У тебя же родной — чиму. Как и у него...
— Будешь смеяться, но он на чиму говорил плохо и потому не любил, когда на нём разговаривают — мол, что-то секретничают...
— Да, многие националисты родного языка не знают. А потом жалуются, что им якобы родной язык инки утесняют. Им только повод дай — инков ненавидеть....
— Мне всё-таки очень стыдно будет смотреть в глаза людям в Тавантисуйю.
— Да каким людям? Не бойся, на приём у входа я тебя сажать не буду, понял уже, что твоим нервам это не на пользу. Будем нянчить внучат. Они, я думаю, к тебе без труда привыкнут.
— Скажи, а как поживает Горный Ветер? Он ведь женат?
— Да, он счастливо женат. И собирается придерживаться единобрачия. Детей уже трое, но я надеюсь на дальнейшее прибавление семейства.
— А его жена ко мне как отнесётся?
— Ну, учитывая, что сама она была спасена из рабства, где тоже горя и позора хлебнула, чего ей к тебе-то придираться? Похоже, жениться на женщинах, спасённых из рабства, становится нашей семейной традицией...
Сказав это, Инти вздохнул. Каково ему будет рассказать про вечную каторгу Ветерка? Лучше мёртвый сын, чем сын-изменник... Морская Волна сама заговорила:
— Знаешь, когда Ловкий Змея делал какую-нибудь мерзость, касающуюся моих близких, он всегда хвастался мне этим. Хвастался, что отравил моего отца, хвастался, что Ветерок стал изменником и теперь обречён на лесоповал... А о хорошем всегда молчал... Так что расскажи мне про ещё что-нибудь хорошее...
