Аргумент, использованный в отношении алжирцев, был убийственно прост в своем применении. Оказавшись отделенными от своих командиров, алжирские солдаты получили поздравления от своих захватчиков, за героическое поведение во время боя. Но вывод, который им вдалбливали, зачастую другие алжирцы или марокканцы, прошедшие обработку в Пекине или попавшие ранее в плен, был таким: «Если вы такие хорошие солдаты, почему вы сражаетесь за колонизаторов? Почему бы вам не сражаться за себя и не создать собственную страну?» Для офицеров или сержантов алжирского происхождения, этот аргумент приводился в более изощренном виде, но он был просто слишком сильным, чтобы ему можно было эффективно противостоять. Почти десять лет спустя, бывший военнопленный-алжирец, захваченный не в Дьенбьенфу, а в другом месте Северного Вьетнама, рассказал мне, что заставило его изменить свое мнение.
— Нам было достаточно одной колониальной войны, — сказал он. — Моральные обязательства между колониальной державой и колонизированным народом были навсегда нарушены.
Во французской армии в Индокитае этот человек был лейтенантом. В недавно получившем независимость Алжире, он был подполковником Слиманом Хоффманом, начальником Министерства обороны Алжира. Некоторые североафриканцы добровольно вызывались служить в вооруженных силах своих захватчиков, но Вьетминь вежливо отказался.
— Мы победили, — говорили они алжирцам, — не потому что нас так много, а потому, что мы сражаемся в нашей собственной стране, среди нашего собственного народа. Нам не нужны алжирцы, чтобы сражаться за Вьетнам. Вы, алжирцы, должны сражаться в Алжире.
Алжирцы слушали и учились. 1 ноября 1954 года вспыхнуло алжирское восстание. Оно продлилось даже дольше, чем война в Индокитае, и никакого Дьенбьенфу не было. Но алжирцы все равно победили.
Еще одна группа пленных была предметом особого внимания — восточноевропейцы. Вопреки общепринятому мифу о том, что Иностранный легион состоял в основном из «бывших солдат СС», многие иностранные легионеры прибыли из восточноевропейских стран, занятых советскими армиями в 1945 году. (Поскольку в 1954 году средний возраст иностранного легионера составлял около двадцати трех лет, в 1945 году большинство из них были маленькими мальчиками). Многие немецкие легионеры были родом из восточногерманских земель и теперь они стали объектом особого давления политических комиссаров Вьетминя, чтобы вернуться в Восточную Германию в качестве ходячих пропагандистских экспонатов. Советский Союз признал, что иностранные легионеры восточноевропейской национальности, которые «добровольно» вернулись в Восточную Европу, были возвращены туда советскими самолетами. В декабре 1954 года, после того как репатриация всех военнопленных Французского союза, официально перечисленных в качестве таковых уже давно была завершена, организация беженцев из Восточной Европы опубликовала список примерно из 1000 иностранных легионеров из стран Восточной Европы, которые якобы были вынуждены туда вернуться. Какова была их дальнейшая судьба на их коммунистической родине, можно только догадываться. Определенное количество пленных французской национальности, которые, как известно, были живы на момент прекращения огня, отказались возвращаться на родину, точно так же, как горстка пленных из Соединенных Штатов перешла на сторону Китая после Корейской войны.
Но, без сомнения, самыми интересными жертвами промывания мозгов, были убежденные католики и консервативные младшие офицеры французской армии. С их точки зрения, весь их мир, весь кодекс, по которому они жили и сражались, рухнул вокруг них на залитых кровью холмах Дьенбьенфу. Они сражались так хорошо, как только умели. Они были, по крайней мере, так же хорошо обучены и гораздо лучше оснащены, чем их коллеги-коммунисты. И тем не менее, они проиграли. Когда все было сказано и сделано, оставалось фактом, что вьетнамцы-антикоммунисты просто не сражались так, как вьетнамцы на стороне коммунистов. Некоммунистическим партизанским отрядам на холмах вокруг Дьенбьенфу не удалось перекрыть или нарушить работу линий снабжения Вьетминя, как они должны были сделать. Даже французские войска, хотя во многих случаях, они сражались с честью, не сражались — за исключением воздушно-десантных батальонов — с таким же фанатизмом как противник.
Разве не сам генерал Наварр, который в своих более поздних мемуарах, сказал о своей собственной армии, что «они были хорошими и преданными людьми, но они точно не были солдатами Французской революции»? Разве не было подслушано, как старший офицер из Дьенбьенфу сказал в лагере для военнопленных, что «мы сражались за нашу профессиональную честь и, в конце концов, за наши шкуры. Но они, враги, сражались за свою страну…»?
Очевидно, что в войне во Вьетнаме и битве при Дьенбьенфу, было что-то еще, кроме профессиональной компетентности или ошибки в стратегии со стороны генерала Наварра. Это плохо объясняло то, чему каждый французский офицер сам был свидетелем тридцать раз во время битвы при Дьенбьенфу, и что заставляло старого армейского сержанта, такого как Абдеррахман Бен Салем, восхищаться врагом, заставившим его пройти по умирающим телам своих людей. Этот был тот вид фанатизма, которым обладало французское Сопротивление. Коммунисты очень охотно давали ответы на вопросы своих пленников. Все они содержались в дешевых на вид маленьких брошюрках, написанных на китайском языке, но также изданных на английском и французском языках и теперь старательно переведенных на вьетнамский. В основном, они были написаны китайским лидером, о котором большинство офицеров едва ли слышали, хотя они вели войну прямо рядом с его страной: Мао Цзедуном. Другие были написаны генеральным секретарем Вьетнамской коммунистической партии, Чыонг Тинем. Все они касались одной и той же темы, которую они называли «Революционной войной». Это не было, как думали французские офицеры, просто новым методом ведения малых войн, и это не имело почти ничего общего с боем, как они его знали. Но все эти труды, так же как и лекции политических комиссаров военнопленным, подчеркивали важность того, что они называли «народом» — огромной массы неграмотных крестьян, из которых была набрана их армия.
С каким-то испуганным восхищением офицеры французской армии наблюдали, как этот процесс воздействует на менее мотивированных сержантов, и особенно на нефранцузских солдат среди пленных. На самом деле, жестокости было немного, но было фантастическое сочетание повторяющегося утверждения определенных полуправд в сочетании с методичным вознаграждаем за хорошо усвоенные уроки и мягким наказанием за сопротивление процессу обучения в лучших традициях Павлова. Максимальный акцент был сделан на «групповом обучении» и «групповой дисциплине». Поскольку за каждое индивидуальное сопротивление учебному процессу вся группа подвергалась такому наказанию, как скажем, отказ в выдаче таблеток хинина, необходимых для борьбы с малярией, или от выдачи почты, которая как было известно прибыла в лагерь, или от посылок Красного креста, которые обеспечивали небольшое улучшение лагерной диеты, вскоре сами пленные начали оказывать избирательное давление на непокорных среди них, отказывающихся принять общую дисциплину. Те, кто оказывался совершенно невосприимчивыми к убеждениям, вскоре оказались переведенными в печально известный штрафной лагерь Ланг-Транг, из которого никто никогда не возвращался. Именно отец Жандель, капеллан 6-го колониального парашютного батальона, попавший в плен в 1952 году, суммировал опыт идеологической обработки в одном единственном, но красноречивом предложении: «Худшим было не умереть, а увидеть, как меняется твоя душа».
Именно это «изменение души» должно было оставить свой самый неизгладимый след на французских офицерах, переживших Дьенбьенфу. Не то, чтобы кто-то из них убедился, что коммунизм — это путь в будущее и что Запад философски неполноценен, но теперь они были твердо убеждены, что необходимо безжалостное применение того, что один советский писатель назвал «изнасилованием масс» и их преднамеренной и методичной подготовкой к предстоящим революционным задачам. Если бы между Вьетнамом и Алжиром было несколько лет передышки, эти офицеры, возможно, смогли бы переварить свой опыт, но этого не произошло. Через несколько месяцев после освобождения из лагерей военнопленных во Вьетнаме, они были втянуты в очередную «национально-освободительную войну» в Алжире, в нескольких сотнях миль от дома — и на этот раз, как они полагали, они играли наверняка. С холодной свирепостью, как алжирцы, так и французы, пережившие сеансы идеологической обработки коммунистов, начали использовать недавно изученную науку друг против друга. И когда казалось, что французский народ дома отказался принять идею еще двух десятилетий борьбы с повстанцами в Алжире, эти глубоко преданные офицеры решили применить методы Мао Цзэдуна к своей собственной стране.
Но они поняли Мао Цзэдуна неправильно. Французские офицеры, присоединившись к тому, что некоторое время называлось «Секретной армейской организацией» (OAS), ошибочно приняли миллион напуганных французских европейцев, проживающих в Алжире, за массовое население. Они забыли, что в Алжире девять миллионов мусульман их бы не поддержали, и что во Франции насчитывалось сорок восемь миллионов налогоплательщиков, которые не разделяли их идей. Но прежде чем они потерпели поражение во второй раз, они почти погрузили Францию в ту революционную войну, о которой они узнали в лагерях к востоку от Дьенбьенфу.
Бежавшие
В то время как 10 000 военнопленных шли на запад от Дьенбьенфу, горстка — семьдесят восемь, если быть точным — пробиралась сквозь джунгли к свободе. Их опыт убедительно показал, что если кто-то хочет спастись от врага в Индокитае, ему лучше быть коренным жителем, и желательно, из этого самого региона. Из общего числа беглецов было только девятнадцать европейцев. Из азиатов двенадцать из четырнадцати сержантов были представителями племен тай, а из сорока рядовых туземцами были тридцать два; то есть, они идеально вписывались в окружающее население. Остальные восемь не европейцев были вьетнамцами с равнин.
Европейские беглецы были еще более любопытной группой. Только один офицер совершил успешный побег, хотя несколько других пытались это сделать: это был неукротимый лейтенант Маковяк из 3-го батальона тай. Маковяк до последнего сражался вместе с десантниками на «Элиан», но когда их собирались захватить, он решил что есть еще шанс выжить и снова сражаться. Прекрасно владея языком тай, ему не составило труда в хаосе захвата лагеря проскользнуть через вражеские позиции и начать свой поход на запад. 31 мая, несколько потрепанный, но в боевой форме, Маковяк столкнулся с одним из французских партизанских отрядов, действующих в соседнем Лаосе.
Другие французские беглецы были еще более удивительными, поскольку среди них были, прежде всего, саперы из 31-го батальона и танкисты. Было также несколько иностранных легионеров (почти все они были с ОП «Изабель»), но лишь очень немногим из десантников удалось вырваться. Вероятно, это было связано с тем фактом, что их охраняли более тщательно, чем большинство пленных, а также с тем, что они находились в постоянных тяжелых боях на протяжении всего сражения и поэтому были в плохой физической форме, чтобы противостоять экстремальным опасностям побега. Вполне возможно, что были сотни людей, которые пытались бежать из идущих колонн, и которые, без сомнения, были схвачены или убиты алчными туземцами, желающими получить награду от Вьетминя, или заискивающими перед ним. Многие, вероятно, умерли от истощения где-нибудь в джунглях, и о них никто больше никогда не слышал.
Люди, которые без сомнения, лучше всех справились с побегом из Дьенбьенфу, были танкисты с ОП «Изабель». Они оставались вместе на протяжении всего побега, как французы, так и вьетнамцы, помогая друг другу, и хотя никто из них не проходил никакой подготовки для действий в джунглях, они прошли через них с честью. 10 мая небольшой, но все еще вооруженный отряд столкнулся с вражеским патрулем, но сумел оторваться от него, ценой оставленного в руках Вьетминя пленного, наводчика Балкона. Подкрепленные несколькими легионерами с ОП «Изабель», они продолжили двигаться в юго-западном направлении, но 13 мая их снова перехватил новый отряд Вьетминя. В последовавшей перестрелке они потеряли часть своих людей, но сержанты Ре и Тай, капралы Гунг, Талмон и Менай, а также рядовой вьетнамец Ван Ту, снова смогли прорваться. Наконец они добрались до деревень племени мео; мео, в отличие от тай, были враждебны Вьетминю. Мео помогли им найти плоты, и даже предоставили вооруженное сопровождение, и к концу мая выжившие из танкового взвода добрались до Мыонгсай. Они прошли пешим порядком 160 километров за двадцать дней.
Двум другим сержантам, Вилье и Не, из танкового эскадрона с основной позиции, 14 мая удалось сбежать из колонны пленных на шоссе №41. Не, как мы видели ранее, был ранен в Дьенбьенфу, но тем не менее, предпочел попытаться сбежать, а не гнить в лагере для военнопленных. В течение семи дней они шли сами по себе по широкой дуге северо-восточнее долины Дьенбьенфу, пока 21 мая они не встретили небольшую группу саперов в деревне Хюей Канг на границе между Вьетнамом и Лаосом, с видом на реку Нам-Нуа, которая, как они знали, приведет их к свободе. Их встреча с саперами привела к одному из самых впечатляющих побегов из Дьенбьенфу.
Саперам было приказано остаться в Дьенбьенфу, чтобы обеспечить основное техническое обслуживание в лагере. Вьетминь сначала приказал им идти в лагеря военнопленных, но уже 9 мая коммунисты осознали тот факт, что они не могут без серьезного риска разминировать долину, не прибегая к помощи специалистов. Аджюданы Рибек и Кабле, а также сержанты Жютель и Лерой вызвались добровольцами на эту работу, что позволяло им перемещаться во многих районах лагеря. 13 мая саперам сообщили, что их задача выполнена, и что они на следующий день отправятся по пути следования военнопленных. Насколько саперы знали, их лучший шанс на побег вот-вот исчезнет. К счастью, аджюдан Рибек нашел в тот день среди обломков хорошую французскую армейскую карту, а один из остальных сержантов украл немного сухарей и боевых пайков в другом месте. В 02.00 14 мая четверо человек исчезли в холмах на западе.
Шесть дней спустя небольшая группа достигла деревни под названием Бан Лой — не путайте с одноименным населенным пунктом вблизи Дьенбьенфу, расположенной примерно в тридцати километрах к юго-западу от Дьенбьенфу, на реке Нам-Юм. К своему ужасу, они обнаружили в деревне кого-то похожего на солдата Вьетминя, но это оказался лаосский рекрут из отряда Вьетминя, который вовсе не горел желанием вступать в бой с французами, продал им рыбу и рис и показал им путь к Хюей Канг. 21 мая они добрались до Хюей Канг, только чтобы найти Виллерса, Не и десантника Иностранного легиона по имени Хорст Киниц, как и нескольких солдат тай, под охраной одного бойца Вьетминя, вооруженного французским пистолетом-пулеметом MAT-49. Боец Вьетминя жестом пригласил саперов сесть и поесть вместе с ним и пленными. Это доброе дело не принесло ему никакой пользы, потому что французы после еды, набросились на своего охранника, вырубили его и забрали его пистолет-пулемет.
