— Я, — пискнул Михаил, — мы тут ничего не трогали...
— Ваши документы.
— Пожалуйста, сейчас схожу.
— Угу. А владелец — кто?
Подъехавшая малое время спустя "Скорая" установила, что убитый машиной племянник — жив. Да, без сознания, да, не в самом лучшем состоянии, — но жив, и жить будет.
— Ай, доктор, — поцокал языком Мухали, — нехорошо говоришь. Еще погляди: совсем плохой парнишка, того и гляди помрет
— Освободите территорию, — мерно, на манер киноробота проговорил милиционер, поворачиваясь к Мухали, сопровождаемом двумя неизвестно — как просочившимися подручными, поскольку, очевидно, до этой фразы как раз пришла Надлежащая Очередь, — разойдитесь, прекратите скапливаться.
— Начальник, — сквозь постоянную улыбку председателя колхоза все больше проглядывал оскал, — ты неправильный национальная политика ведешь. Шибко неправильный. Обижаешь местное население.
— Товарищ Боорчу, если не ошибаюсь? — В голосе роботообразного старшины впервые послышалось что-то хотя бы мало-мальски человеческое. — Можете быть уверены, что компетентные органы разберутся, так что не волнуйтесь и не нарушайте правопорядка...
— Органы-морганы... — поморщился Мухали, — мы сами разберемся, без органы, не мешай, да?
Он крикнул что-то такое подручным на улице, и призывно махнул рукой.
— Почем я знаю, может, нам совсем другое скажут, специально, потому что казах? Нет, начальник, мы машину с собой заберем и сами посмотрим, от нее это или еще как, тебе скажем, а ты этого арестуешь.
Старшина, — не отвечал. Со скрипом нагнувшись, он поднял что-то такое маленькое с бетона неподалеку от того места, где поначалу был найден пострадавший.
— Это — чье?
— Тебе виднее.
— Понятые, — подойдите поближе... Вот это, — старшина поднял повыше непонятную вещь, — израсходованная гильза от фотодинамического боеприпаса. А это, — он с ленивой грацией влез в самый отвисший карман к пострадавшему, — ствол к той гильзе. "Софит" называется. Очень интересно. Спорим, — в обойме одного патрона нету? И на что только, интересно, он его спалил?
И только тут все собравшиеся, одновременно, как это и бывает обычно в подобных случаях, заметили, что сторож на крыльце не сказал за все это время ни единого слова, не сделал ни единой попытки подойти, и даже не пошевелился ни разу. Он сидел за своей прозрачной броней совершенно неподвижно, откинувшись в кресле и уставясь прямо перед собой пугающим взглядом широко распахнутых, неподвижных глаз.
— Ну что, — представитель власти оборотил к Мухали-багатуру безглазое лицо, — нападение на охрану при исполнении служебных обязанностей? Статьи три-четыре, как минимум.
— Подкинули. Сами сторожа стреляли, сами парнишку из машины убили, сами ствол ему подкинули. Совсем беспредел... Извини, начальник, — а только ты уходи лучше, не надо тебе тут быть.
Теперь, — он только глянул, а темная толпа на улице уже угрожающе качнулась вперед, к машинам, ко двору, и старшина неуверенно лапнул "Пихту" у себя на ремне, и приоткрылись, выпуская сквозь получившиеся щели стволы, двери милицейских "ГаЗ"-ов, а в толпе замелькали разнокалиберные стволы и серые трубы, похожие на старинные тубусы для чертежей.
Свет, внезапно заливший все пространство, всю сцену потенциального театра военных действий, был так ярок, что выражение "светло, как днем", тут уже годилось не вполне. Фары и прожектора табора дальнобойщиков вонзились в толпу, как клинки, и люди, освещенные до белого накала, прикрыли руками ничего не видящие глаза, и только те, кто находился чуть пообок, смогли увидеть, проморгавшись, как над кабинами, над фургонами, сквозь стены фургонов выдвинулись стволы калибра 12,7, и уже не хотелось разбираться, УСС это, или банальные пулеметы. А гнусный голос, которому мегофон стократ преумножил как силу, так и гнусность, рявкнул:
— Эй, батыры! Нам не нужны неприятности, так что разошлись бы вы, право слово!
Мухали-багатур повернул голову только теперь, не вдруг, не спеша и не полностью, на лице его улыбка мимолетно, как отражение в текучей воде, превратилась в оскал и назад — в приятную улыбку. Обернувшись, он каркнул нечто гортанное своей группе поддержки, одновременно делая рукой некий не столь уж шаблонный жест, одновременно и отстраняющий, и обводящий, а они послушно отправились прочь, рассеялись, но при этом не ушли далеко, и при этом изменилось лишь одно обстоятельство: теперь степняки охватывали не одну только гостиницу, а гостиницу с табором дальнобойщиков вместе. При этом толстые серые трубы были взяты на изготовку и направлены на сгрудившиеся в световом круге фургоны, а председатель колхоза, на личном, сверхличном, сознательном, бессознательном, генетическом и Бог весть каком еще уровне знавший тактику войны в степи, еще шире растянул свою улыбку.
— Так лучше?
— Смотри, — стиснув зубы, процедил вполголоса Михаил, лихорадочно цепляясь за плечо англичанина, — видишь, как окна кабин на грузовиках затянуло темным? Это они включили фотодинамическую защиту, а это значит, что начинать собираются со световых бомб, причем я слышал краем уха, что есть у них парочка особо гнусных сортов... Готовы, — только не решаются начать первыми, потому что хоть и не любят дальнобойщики багатуров лютой ненавистью, а все равно... Вот сейчас-с не выдержат у кого-нибудь нервы, мышь чихнет не в том месте, — и все вокруг разлетится вдребезги. Рванут бомбы, выжигая глаза собравшихся, ударят по фургонам "лахудры" степняков, а их самих возьмут во все свои стволы уцелевшие дальнобойщики...
— Заткнись, — вежливо попросил Майкл, — ты говоришь вполне понятные вещи, но отчего-то кажется, что ты все время бредишь вслух. И убери руку, — а то тебя так трясет, что у меня начинается морская болезнь...
Но тот словно бы и не слышал, продолжая монотонно, с зудением бормотать совершенно очевидные, бесспорные вещи. Другое дело, что верить в них совершенно не хотелось:
— ... и дай Бог еще, если сразу же завалят хана, но это вряд ли, потому что настоящие вожди умудряются смотаться даже тогда, когда гибнет вся их армия, а товарищ Боорчу — у нас из настоящих... а если он уцелеет, то через полчаса тут будет вся орда со средствами усиления, включая реактивную артиллерию и авиацию...
Раздался мягкий вой, и на месте разгорающегося конфликта появилось новое действующее лицо, — еще один милиционер, на этот раз казах, поразительной красоты мужчина в лихо прогнутой форменной фуражке, весь из себя по всей форме и с очень серьезным лицом. И с тем же лицом он совершенно одинаково, по справедливости, молчаливо кивал, выслушивая доводы обоих участников тяжбы. Так могла бы кивать слепая Фемида, но когда он, наконец, принял решение, это впечатление почти полностью рассеялось.
— Владелец транспортного средства в качестве подозреваемого и уважаемый товарищ Боорчи как главный свидетель поедут со мной, а транспортное средство пойдет в качестве вещественного доказательства.
Роботообразный старшина слабо шевельнулся в своей тени, — похоже, высокое Искусство Быть Невидимым было присуще ему в превосходной степени:
— Браток, — прогудел он, — ты ничего не забыл, а? Например о соблюдении субординации?
Мухали, полуобернувшись к милиционеру-казаху, бесстарастным голосом выдал довольно длинную тираду, тот, полуприкрыв глаза, — кивнул.
— Интересно, — вдруг прервал бредовое бормотание Михаил, и вытащил что-то из кармана, — о чем он ему говорит?
— Это и вправду интересно, — согласно кивнул Островитянин, — у вас прямо-таки чутье. Вон этот, — он указал энергичным подбородком на Мухали, — вопрошает вон того, почему он явился так поздно, а не тогда, когда ему было приказано. Очень сердится и говорит, что если бы он, сын желтоухой собаки, делал то, что ему говорят, то не было бы сейчас такой вот... в общем, — задницы.
— Ты откуда знаешь?
— Фирма, — высокомерно проговорил Майкл, — заботится о том, чтобы ее сотрудники знали основные языки страны назначения, а тюркская группа языков — среди таких основных.
Но тот, похоже, его не слышал: прижмурив глаза, как будто он одновременно и боялся смотреть на что-то уж особенно страшное, что должно было произойти вот-вот, и все-таки подсматривал, он снова обрушился в волны нездоровой риторики:
— ... а самое страшное тут сам темп теперешнего боя, — безостановочно, на одной ноте бормотал он, словно читал монотонную паническую молитву, какое-то подобие "гос-споди сохрани меня и душу мою грешную, спаси сохрани не дай пропасть", — так что после первого же выстрела никто уже не сможет остановиться просто-напросто для того чтоб уцелеть тут же никаких укрытий мать иху так все друг у друга как на ладони если начнется тут через две минуты никого почитай не останется одно рваное мясо что они совсем одурели что ль не видят что творят...
И все-таки он был человеком дела, и потому, истекая болтовней на нервной почве он не прекращал делать того, что делал уже несколько минут, — исподволь, от бедра водил крохотной видеокамерой "комбат-комби", очевидно передавая картину творящегося кому-то, с кем находился на связи все это время. Наконец, выдохнув, он шагнул вперед, держа в вытянутой руке переговорное устройство, как шагают из окопа с гранатой — прямо под танк. Он шел к Мухали, и десятки стволов шевельнулись одновременно, провожая его на этом пути. Тот, понятное дело, не дрогнул, оставшись на прежнем месте и поджидая, потому что ситуация была из тех нечастых, когда дрогнуть, уступить, показать малейшую неуверенность было равносильно смерти, да что там — равносильно, гораздо, гораздо хуже, чем смерть. Но только тут не оказалось смертельного вызова, тут было что-то другое: Михаил подал переговорник степняку и тот, с неудовольствием глянув на него, приложил трубку к уху. Выслушал, полоснул вокруг себя страшным взглядом, а потом сказал, как пролаял глухо, на манер свирепых степных собак:
— Чем докажешь?
Михаил только пожал плечами и показал куда-то вверх и на северо-восток. Островитянин, храня на лице выражение полнейшего безразличия, сделал скользящий шаг за спины присутствующих, благо всем прочим было явно не до него.
Они появились через пять минут, они прилетели целой стаей, несколькими редкими шеренгами, а, прилетев, тут же сворачивали, широко распластав крылья и закладывая широкие, ломаные, дергающиеся по курсу и высоте круги. Концентрические. Пересекающиеся так, что ночные птицы не смешивали строй, пропуская друг друга на пресечениях, и так, что они перетекали из одного цикла в другой, в абсолютном порядке и устрашающей плавности. В небе над гостиницей повис целый узор из колец, неподвижный в самой своей текучести. И они не теряли времени зря: пока длилось это бесстрастное кружение, операторы где-то там помогали остроумным бортовым устройствам на основе "УС — 15" разобраться в тонкостях боевой обстановки, чтобы, если что, не дай бог, не угробили кого-нибудь не того. Армия до сих пор умудрялась держаться на довольно-таки передовых рубежах научно-технического прогресса, и ударные беспилотники "Сорокопут", предельно дешевые, почти — одноразовые, почти — расходный материал вроде боеприпасов, количество которых постоянно пополнялось прямо тут, на тыловой базе дивизии ВВС, по мере необходимости, безусловно, относились к разряду ultima ratio. Воплощенная смерть, постоянно находившаяся в боевой готовности "номер ноль", и Мухали, вовсе не будучи сорви-головой, моментально сообразил всю совокупность новых обстоятельств своим изощренным и коварным мозгом. Эти — не промахнутся, не умеют промахиваться. Пока кружили — успели разобрать цели. Успели разобрать цели и не промахнутся. С учетом того, сколько их — один залп. Навроде атомной бомбы с избирательным действием, — ничуть не легче. Похоже, удача начала отворачиваться от него, если довела встретиться в этой дыре — с Коровьим Нойоном. Ничего. Воины непобедимого Чингис-хана тоже умели радовать врагов отступлением. Только радость эта длилась совсем недолго.
— Вы, — проговорил он голосом, исполненным скорби, погрозил он пальцем, — препятствуете действиям органов правопорядка. Советский закон сурово покарает вас за это, — и, чуть довернув голову к Михаилу, добавил совсем вполголоса, — степь только кажется большой. Так что еще встретимся, Коровий Нойон.
К этому времени Майкл был уже далеко. Успевший в полной мере регенерировать, заправленный и навьюченный по всем правилам, экипаж его выпустил на лапах по четыре адской остроты шипа и перебрался через заднюю стену настолько ловко, что никто и не почесался. Он влез на нее в два маха, по схеме "четыре — упор, четыре — тяга", перетек над подозрительными колышками по гребню и мягко спрыгнул наземь. Как и всегда в подобных случаях, Майкл несколько мгновений после этого не мог сообразить, на каком он собственно, свете, но скоро сориентировался: все на том же, и "Сольпуга" с устрашающей скоростью уносит его в ночную степь — и прочь от освещенной, как рождественская елка, гостиницы. В полной мере отреагировав на критику, уж теперь-то он знал инструкцию к "Сольпуге" назубок, а потому вывел теперь прямо на лобовое стекло данные спутниковой системы "Постамент", а она, как-никак, позволяла с легкостью определить собственное местонахождение в этом постоянно меняющемся мире с точностью до десяти-двадцати метров. Так что теперь он направлял своего скакуна с темную степь с такой уверенностью, как будто ехал светлым днем, и тот летел сквозь ночь, сквозь прохладный воздух со скоростью не меньше ста десяти миль в час, на отдельных участках наддавая до ста двадцати, и никто за ними не гнался. Устроившись поудобнее, Майкл еще раз посетовал на удивительную консервативность человеческого мышления: и какого, спрашивается, черта нужно было останавливаться на ночь, если в его распоряжении есть такая техника? Которая просто по природе своей создана для ночных перемещений с большой скоростью? Воздух, с ревом проносящийся мимо, был ощутимо прохладным и нес острый, свежий, какой-то суховатый аромат невзрачной травки, произраставшей в здешних местах. По легенде, человек, однажды ощутивший этот запах, помнил его, нес его печать до самой смерти.
Думая все это, а также подобные глупости, весь в восторге от собственной лихости, он и понятия не имел, что спасло его все-таки элементарное ротозейство контрагентов, прозевавших его отважный бросок через заднюю стенку, — и ничто иное. Потому что в противоположном случае Мухали-багатур вызвал бы пару длиннокрылых "Су-51" "Стриж", пилотируемых остроглазыми степными воинами, которые в два счета отыскали бы его в степи сколь угодно глухой ночью. А отыскав, — нашли бы подходящий способ остановить. Была у них пара-тройка таких, — подходящих: от крупнокалиберной пули в голову, из УСС, и до распыления катализного яда, выводившего из строя любой ЭХГ, не имевший надлежащей защиты, — потом его можно было без особых хлопот регенерировать или попросту заменить на точно такой же... Много можно было сделать хорошо и правильно, — вот только циничные греки утверждали, что даже боги не властны над тем, что уже сделано. Практика показывает, что это же утверждение справедливо и для несделанного. "Почему?" — сказал Уинстон Черчилль своим адмиралом, когда немецкие корабли выскользнули из смертной брестской ловушки под самым носом у Большого Флота, и был, разумеется, совершенно прав, но даже этот, совершенно беспрецедентный по своей жестокости разнос, все-таки ничего не изменил по существу. В отличие от немцев, англичанин так никогда и не узнал, что полагалось ему на самом деле в той пиковой ситуации.
