— Погоди, если Андреас говорил по-испански, то вы уверены, что поняли его правильно? Мы, испанцы, ругаясь и угрожая, часто говорим, будто бы хотим надругаться, но на самом деле обычно не имеем этого в виду. Конечно, сквернословие — крайне скверная привычка, но я не могу поверить, чтобы Андреас мог....
— Знаешь, отец у Кипу — капитан корабля и часто плавает в христианские страны, так что касательно ругательств, принятых у вас, вполне осведомлён, но и он, и я поняли это в данном случае так, как я тебе сказал. Впрочем, если не можешь в это поверить — я не настаиваю. Хватит и того, что Андреас хотел убить ни в чём неповинного юношу, да и к тому же ограбил его.
Брат Томас вздохнул. Было ясно, что Инти говорит ему правду, во всяком случае, сам верит в то, что говорит. Но в то же время поверить, что Андреас оказался таким подлецом... это было слишком ужасно.
— Инти, я не знаю, как я могу поверить тебе. Сердце отказывается. Я... позволь мне самому поговорить с Андреасом наедине. Без этого я не смогут поверить тебе.
— Что ж, это можно. Тебе надо ещё подумать и собраться с мыслями, или это лучше сделать прямо сейчас?
— Прямо сейчас, — ответил Томас.
— Что ж, пошли, — сказал Инти, поднимаясь.
Брат Томас вошёл в камеру к Андреасу. Тот сидел, скрючившись в углу, и смотрел на прибывшего с ненавистью. Томас растерялся, не зная, как теперь лучше к Андреасу обратиться.
— Приветствую тебя, брат! — смущённо сказал он.
— Не смей называть меня братом, Иуда, — огрызнулся тот, — ты заложил всех христиан кровавому Инти! Гореть тебе за это в аду вечно!
— Андреас, не стоит так говорить... позволив христианам пойти на преступление, ты опозорил христианство в глаза тумбесцев. Что они теперь думают о Христе? Что он разрешает вероломно обращать собратьев в рабство?
— Мой долг был помочь христианам спастись.
— Но ведь пока они не подняли мятеж и не захватили судно, всё ещё было можно решить мирно. Старый Ягуар не хотел пролития крови. Послушай, Андреас, Инти говорил про тебя ужасные вещи, я должен знать — правда это или нет! Он говорил, будто бы ты проник в спальню Первого Инки чтобы убить его, и, хотя не смог этого сделать, но украл у него из спальни золотые украшения. И ещё, будто бы это ты разбил голову бедному Кипу, которого тоже пытался ограбить. Скажи, это правда?
— Да, — ответил мрачно Андреас.
— Значит, я всё это время делил кров с убийцей и вором, — ужаснулся Томас, — но как ты мог пойти на такое! Первый Инка не причинил тебе никакого вреда и разрешил проповедовать в этом городе. А Кипу всего лишь задавал тебе заковыристые вопросы. Ты же его... Андреас, ты... ты просто забыл о Христе.
— Нет, не забыл. Всё, что я делал — я делал ради него.
— Но ведь Христос кротко простил даже истязавшим его палачам! Неужели ты думаешь, что он может одобрить убийство невинных людей! Тот мальчик... ты осквернил себя даже детоубийством!
— Плохо ты знаешь Евангелие. Это не сентиментальные сказочки, это очень жесткая книга. Невинных нет, каждый человек грешен. И не простил Христос своих палачей. Прощать можно только тех, кто кается, а безбожники каяться не желают. Нравственное дело, достойное христианина — защищать свои святыни, если нужно — даже с оружием в руках.
— Андреас, опомнись... Разве они посягали на святыни?!
— Они — враги Церкви. Если ты не с Церковью Воинствующей, которая и равна Церкви Торжествующей, то ты и не со Христом! Ты ведь не к Господу нашему Христу взываешь в сердце своём, а к обыкновенному человеческому человеколюбию. Ты забыл, что бывает и убийство по Милости Божией, и такое убийство в глазах Господа куда выше, чем обычное человеческое человеколюбие. Ведь и святые убивали! Ты же знаешь, что ветхозаветный святой Илия однажды убил четыре тысячи языческих жрецов! Куда мне до него, раз я даже одного не смог убить до конца.
— Потом был Новый Завет, в котором Христос провозгласил, что Бог — он в каждом человеке! А значит, убивая человека, ты убиваешь и Бога в его лице.
— За убитого христианина ещё можно помолиться, но об обречённых на ад скорбеть бессмысленно.
— Андреас, пойми, говоря так, ты сам обрекаешь себя на ад. Да у тебя в душе ад!
— И это говорит мне человек, принявший язычество!
— Я не принимал язычество.
— В конфликте язычников и христиан ты изменил христианам.
— Потому что они были неправы. Людей нельзя обращать в рабство.
— У Авраама были рабы, но он — праведник.
— Праведник — не значит во всём прав!
— За свою веру я пойду в рай, а ты за свою — отправишься в адское пекло, грязная собака! Прочь, не желаю тебя больше видеть, предатель! Прочь!
И Андреас почти вытолкнул Томаса из камеры.
После бессонной ночи, последовавшей за этим разговором, брат Томас был бледен и растерян. Свидание с братом Андреасом убедило его, что все обвинения, выдвинутые Инти — правда. Оправдать поведение Андреаса Томас, естественно, не мог, но тот факт, что Андреас будет казнён, тоже приводил его в ужас. Конечно, по законам своей страны инки правы, но... При этом тот факт, что он и сам является пленником "кровавого Инти" и что его собственная жизнь тоже висит на волоске, его при этом волновало мало. Куда больше его мучил вопрос — как жить с этой страшной правдой? И как ему теперь относиться к Инти?
Неожиданно дверь камеры открылась, и на пороге возник тот самый "кровавый Инти", которого так боялись все христиане. Инти был на сей раз в хорошем настроении. Он улыбнулся брату Томасу и сказал:
— Приветствую тебя, христианин. Я хочу поговорить с тобой, а для этого не откажись разделить со мной трапезу.
— Опять допрос?
— На сей раз нет, я уже окончательно убедился, что о кровавых планах Андреаса ты не подозревал, а значит, ты невиновен. Но потолковать нам надо. Идём же со мной.
— Не смею отказать тебе, потомок Солнца, — ответил монах, повинуясь. Было ясно видно, что он боится подвоха.
— Неужели ты до сих пор меня боишься? Чудной человек! Оснований опасаться отца Андреаса у тебя было куда больше.
— Если я ни в чём не виноват, то почему не отпустить меня на свободу?
— Прежде всего, это опасно для тебя самого. Здесь ты хоть и под стражей, но никто тебя и пальцем не тронет, а если ты появишься без охраны в городе, то тебя могут растерзать возмущённые горожане. Для близких Кипу, Якоря, убитого мальчика и тех несчастных, что пострадали или погибли при захвате корабля, слова "христианин" и "убийца" стали значить одно и то же.
Монах ничего не ответил. Инти привёл его к столу, накрытому на двоих, но хотя монах ничего не ел с самого утра, аппетита он не чувствовал. Присев осторожно к столу, он больше из вежливости взял кукурузную лепёшку и стал её грызть.
— Ладно, приступим к делу, — сказал Инти, — сам понимаешь, что преступления Андреаса поставили нас в довольно сложное положение. Как я уже сказал, тебе придётся побыть под охраной до самого отъезда из страны, а проповедовать ты уже не сможешь.
— Я готов рисковать.
— Но зачем? Слушать-то тебя уже всё равно никто не будет. О событиях в Тумбесе неизбежно будет известно всей стране, хотя я постараюсь, чтобы о прямом участии монаха во всём этом в газетах не писали, но уж о подвигах покойного Куйна, тайного христианина, и об отречении большинства крещёных точно вся страна узнает.
— К сожалению, ты прав, Инти.
— Однако нас, инков, его преступления поставили в ещё более сложное положение. По нашим законам его следует казнить, но как только весть о казни служителя божьего дойдёт до Святого Престола, то против нас тотчас же организуют крестовый поход. Если бы мы, вопреки справедливости, отпустим его из Тавантисуйю, то он опять же может стать причиной смерти множества людей.
— Почему ты так уверен в этом?
— Во-первых, потому что он — негодяй, и для него чужая жизнь ничего не значит. Даже жизнь христианина, не говоря уж о язычниках. К тому же он обманом добрался до моих документов, и если его отпустить, он погубит многих людей. Да и войны в таком случае тоже едва ли удастся избежать.
— Значит, войны между христианами и Тавантисуйю не избежать? И нет никакого выхода?!
— Один выход есть, и он у тебя в руках. Когда ты отправишься на родину, ты должен солгать, что Андреас умер от болезни, тебе поверят, и к нам не будет никаких претензий.
— А если я откажусь?
— А какие у тебя причины отказываться?
— Мне не хотелось бы пятнать себя ложью.
— А запятнать себя кровью? Если ты не сделаешь этого, то христиане ворвутся в этот город, будут грабить и жечь, насиловать женщин и протыкать шпагами маленьких детей. И весь этот ужас будет на твоей совести. Ведь ты больше всего на свете не хочешь этого?
— Да, не хочу, но... если бы я попросил вас всё же оставить Андреаса в живых? Я не говорю про отпустить на свободу, ясно, что это невозможно, но только не убивайте, его! Пощадите! Разве вы, инки, не можете этого сделать?
— Вообще-то можем... Но зачем?
— Чтобы он мог раскаяться. Если он умрёт сейчас, то он обречён на ад.
— Но разве пожизненное заключение не более жестокая мера, чем смерть? А что до раскаяния, то я не верю, что этот человек на него способен. Его можно запугать и сломать, но невозможно объяснить ему, что убийство ни в чём не повинных людей — мерзость. К тому же, будучи живым, он может сбежать, и одной из его первых жертв будешь как раз ты.
— Но почему — я?
— Та внезапная болезнь, которая тебя охватила вскоре после первого крещения... ведь ты так и не нашёл причину недуга. Вряд ли я смогу это точно доказать, но... похоже, Андреас решил избавиться от тебя.
— Боже!
— Так что если тебе дорога твоя жизнь, ты в первую очередь должен желать ему смерти.
— Значит, он хотел меня убить... Но за что? Я же христианин!
— А разве он, будучи умным человеком, не мог не понять, что ты против убийств и прочих подлостей? Он ведь раскусил тебя куда раньше, чем ты его.
— Ты умеешь читать в наших душах, как в раскрытой книге, — ответил с уважением Томас, — хотя, будучи священником, я обязан уметь это делать лучше тебя. Но Андреаса я вовремя не раскусил. Да и ты... признаюсь честно — ты меня видишь насквозь, но при этом ты для меня остаёшься загадкой. Я слышал о тебе много дурного, но теперь я не верю в это. Про тебя говорили, что ты ужасно развратен, но вчера ты постыдился даже произнести вслух грязные слова Андреаса в отношении Кипу. Ты богат и знатен, но при этом не алчен и не корыстолюбив, ибо если бы испанский чиновник обнаружил бы мешочек с драгоценностями, он бы прикарманил бы их, никому не показывая. Мне кажется, Инти, душой ты чище многих христиан, однако Христа в своё сердце принять не желаешь. Почему?
— Гм... А по-твоему, любой честный человек должен стремиться стать христианином?
— Ну... да.
— Но ведь ты знаешь, сколько преступлений совершила Церковь и какой кровавый хвост за ней тянется? Да, ты христианин, с детства привык, что каковы бы ни были преступления священников, всё равно без христианской веры никуда, но мы здесь привыкли к иному. Ведь нам удалось организовать нашу жизнь лучше, чем в христианских странах.
— Об этом я судить не могу, я видел только Тумбес.
— Уверяю, что жизнь внутри страны не хуже, чем здесь, а кое в чём даже и получше. Тумбес — богатый город, однако развращающее влияние торговли тут всё-таки чувствуется. Впрочем, за оставшееся время я могу тебе показать и другие её части.
— Зачем тебе так утруждать себя, Инти?
— Ну, мне всё равно нужно будет уехать отсюда в Куско, так что мне не сложно взять тебя с собой. А тебе лучше посмотреть страну, чем тупо скучать под стражей. К тому же, я знаю, что у вас, европейцев, в обычае писать трактаты о землях, которые вы посетили. А ты — человек правдивый. И если до вашего мира дойдут хотя бы крупицы правды о нашей стране — это многого стоит. Тогда будет много меньше желающих воевать с нами.
Брат Томас взглянул в окно. Город выглядел вполне мирно. По улице прошла женщина с маленьким ребёнком, привязанным за спиной. "Христиане ворвутся в этот город, будут грабить и жечь, насиловать женщин и протыкать шпагами маленьких детей", — вспомнил Томас слова Инти. Нет, этого нельзя допустить...
— Хорошо, я напишу, что Андреас умер от лихорадки. Только... если Ватикан надумает прислать сюда других миссионеров, и они узнают от кого-нибудь правду — что тогда?
— Если это будут люди вроде тебя — тогда я уговорю их молчать. Если же вроде Андреаса — тогда в зависимости от обстоятельств. Но ты можешь постараться устроить дело так, чтобы нам не присылали миссионеров хотя бы в ближайшие несколько лет.
— Но как я могу это сделать? Ведь это от меня не зависит.
— Я понимаю. Однако ты можешь изложить дело так, что незнание наших обычаев тебе сильно мешало, и что на подготовку нужно потратить несколько лет. К твоему мнению не могут не прислушаться. А, кроме того, скорее всего, и подготовку поручат тебе, так что ты можешь влиять на многое. Подлых и опасных людей просто проваливать на экзаменах по подготовке, а честным и чистым рассказывать правду.
— Увы, я не думаю, что честных и чистых будет много, да и к тому же едва ли я буду решать, кто годен для миссии, а кто нет. А если к вам потом прибудут суперподготовленные миссионеры, вы не окажетесь против них бессильны?
— Нет. Как бы они ни были умны и хитры, а уговорить наш народ отдать нашу землю на поругание врагу они не смогут. Наша земля — наша мать.
В ответ монах лишь растерянно улыбнулся. А потом добавил:
— У меня есть одна небольшая просьба — прежде чем мы покинем Тумбес, я хотел бы увидеть Зарю. Можно?
— Можно. Но зачем тебе?
— Я хочу попросить у неё прощения. Я чувствую себя виноватым перед нею — ведь если бы не мы с Андреасом... если бы мы не прибыли в Тумбес, то ей не пришлось бы так рисковать собой. И выдерживать пытки... Скажи, она совсем оправилась после случившегося?
— Да, она жива и почти выздоровела. Можешь её увидеть прямо сейчас. Поднимись по этой лестнице.
— Спасибо тебе, Инти.
Замирая от непонятного трепета, брат Томас поднимался по лестнице, приготовился постучать, но... Заря сама распахнула перед ним дверь.
— Здесь не так уж плохо слышно, — сказала она, — так что я знаю, о чём вы говорили с Инти. И я очень рада тебя видеть, Томас.
— Прости меня, Заря. Ведь если бы я понял, что за негодяй Андреас хоть немного раньше, не случилось бы тех бед, какие случились.
— Ты ни в чём не виноват, Томас. Во всяком случае, передо мной. Наоборот, я благодарна тебе, что ты спас мне жизнь. И не только мне. Я же знаю, что ты думал об Инти тогда, но ты всё же решился к нему пойти.
— Заря, скажи мне, почему ты решилась пойти на столь трудное и опасное дело?
Девушка улыбнулась как-то устало:
— А ты, Томас? Почему ты не стал сидеть где-нибудь в тихой обители, писать богословские трактаты, а отправился миссионерствовать в чужие земли?
— Потому что счёл это более нужным для людей.
— Вот и я тоже сочла, что защита безопасности нашего государства куда важнее, чем тихое сидение над книгами в Обители Дев Солнца.
