Звездочет и Толмач, вычислившие координаты чудес не единожды и не дважды: трижды. Два последних письма госпожи Нисы, пра-правнуку, и пра-пра-пра-правнуку. Сегодня вот майор Гилберт. Значит, методика есть, она работает и проверена опытом.

Капитан пошел в обратную сторону, касаясь каждой двери.

Первый люк — обычный выход в обычную усадьбу Сосновые Склоны, Мир Цветных Облаков. И вот еще шесть рабочих люков.

За которым из них брат?

* * *

Брат по позывному, а по паспорту прапорщик десанта Андрей Поболовец, вынес две стойки с пачкой плакатов на каждой.

Речь конкистадоры доверили Поручику: гладко говорить умеет, не сбивается, не теряется от вопросов. Сегодня важный день. Отчетный доклад. В зале четверка слушателей: прежде всего главком Гречко, рядом начальник Комитета Госбезопасности Серов Иван Александрович. Через кресло внушительный, седой-орденоносный директор НИИ Прогнозирования маршал Соколовский, бывший командующий Западным Фронтом. Наконец, генеральный секретарь коммунистической партии Советского Союза Никита Сергеевич Хрущев.

Хрущев показал на маршала:

— Ему докладывайте, вы же так готовились. Нас тут никто не предполагал.

— Есть! Товарищ маршал, докладывать полностью, или только выводы?

— Только выводы. Времени мало. Мы уже ввязались по уши, даже вот вы лично поучаствовали. Ситуация развивается в сторону ограниченного контингента, и мы собираем все мнения.

Лейтенанты переглянулись, хмыкнули: мнение щенков под командованием бывшего главы свинарника. Потом посерьезнели: щенки щенками, а ракету они запустили настоящую и даже в кого-то там попали.

С одной стороны, хорошо ли начинать знакомство в новом мире с пятнадцати Хиросим?

С другой стороны, что же это за Советский Союз без ядерных ракет? Царская Россия какая-то. Трамвайные заводы и те бельгийские. Разруха сплошная: у кого в клозетах, а у кого уже и в головах...

— Так точно. Выводы. Война за Ремнант может быть выиграна только перенапряжением всех сил. Да, из войск там одна легкая пехота. Да, воздушный флот Ремнанта собрание низкоскоростных небронированых мишеней...

Десантный прапорщик на каждую фразу открывал соответствующий плакат с силуэтами "буллхэдов" — теперь уже знакомых лейтенантам лично — и со схемами организации войск Ремнанта, и с секторными диаграммами состава армий, и с фигурками солдат, где плакат показывал штатное численность взвода и полувзвода, их насыщенность огневыми средствами, боезапас, и другие цифры.

— ... Таким образом, население Ремнанта находится в состоянии вечной войны с гримм-тварями, относительно которых у науки нет удовлетворительного ответа. Либо черные — прежнее население планеты. Либо — взбесившиеся автоматы, киберы первой цивилизации. Либо вовсе эманация чистого зла, как полагают религиозные лидеры Ремнанта.

Брат перестал двигать плакаты. Поручик обернулся к начальникам всем телом и уверенно продолжил:

— Из-за гримм-тварей жители Ремнанта всегда готовы стрелять. Война и тяготы их не пугают. Отношение к войне: досадно, ну и ладно. В той или иной мере с дисциплиной, экономией, оказанием первой помощи там знакомы почти все. С оружием там знакомы все поголовно. Группа пришла к выводу, что завоевание Ремнанта возможно только с применением оружия тяжелой и особой мощности, что сделает завоеванную территорию непригодной для жизни и тем самым обесценит усилия по захвату. Даже в таком случае мы разместим там гарнизоны, но вряд ли когда привлечем население на свою сторону, если не поможем им против гримм.

Поручик помолчал еще немного и сказал с лицом бросающегося на амбразуру:

— А если мы в итоге все равно придем к необходимости помогать завоеванным против гримм, то зачем воевать вообще? Союз выгоднее и дешевле.

Гречко крякнул. Соколовский хмыкнул. Хрущев хлопнул в ладоши:

— Надо же, хоть молодых научили деньги считать. Что ж, товарищи хорошо поработали... Что?

Надев очки, Хрущев прочитал поданную Гречко бумагу и тут же наложил резолюцию: "Утверждаю. Хрущев. Подписка ноль".

— Представление к наградам утверждено, товарищи. Сверлите дырки.

— Служу Советскому Союзу! — рявкнули конкистадоры в один голос, подскочив с кресел маленького зала заседаний.

— Вольно, садитесь, — довольный Гречко махнул рукой.

— Теперь, товарищи, необходимо пояснить политический текущий момент... — сняв очки, Хрущев поглядел на плакаты и спросил:

— Фотографии у вас нет? С луной, волками и косой?

Конкистадоры синхронно уставились на Флюкта. Старший лейтенант вынул из папки тот самый цветной снимок, где Руби беовольфов пластает.

Глядя в заметно потертую фотографию, Хрущев сказал тихо:

— Коммунисты не завоевывают. Идеологически неверно. Коммунисты освобождают. Например, пролетариат Ремнанта от гнета капиталистов. Либо защищают. Например, наши или союзные нам поселения на Ремнанте. Следовательно, все военные операции имеет смысл рассматривать только в союзе с местными... С одними, например, местными, против других, например, местных... Кроме того, — тут Хрущев поморщился, — исторически завоевывать у нас получается не очень. Мы в относительно равноправном Альянсе жить и то с трудом научились.

— Ага, мирили китайцев с индусами, — в нос буркнул Серов. — Как вспомню, так вздрогну. И без "тех документов" еще вопрос, как бы оно произошло.

Генеральный секретарь выпрямился, подошел к плакатам:

— Производство их покажите мне.

Брат мигом нашел карту со значками промышленных районов, на второй стойке отлистал плакат с круговой диаграммой: энергетика, сырьевая, тяжелая, легкая, услуги, финансы.

— Ну вот, — Хрущев хлопнул по плакату, едва не обрушив стойку. — И что мы видим такого-растакого полезного, чего нельзя получить простой торговлей? Электроника? Средства для производства электроники? Купить проще и дешевле! Антоныч, как ты говорил научно, повтори.

Гречко прогудел:

— Военная операция масштаба захвата планеты есть крайне рискованное мероприятие с очень низкой степенью рентабельности. Видите, Никита Сергеевич, хлопцы хоть и залетчики, а соображалка есть. У них в докладе точно такой же вывод.

Серов поднял фотографию Руби:

— А давайте мы вот ее завербуем, с серебряными глазками. Капитан докладывал, девчонка самую малость его самого не уболтала. И она всех своей дружбомагией... Оп, и в дамках!

Посмеялись: старшие начальники сдержано, лейтенанты обошлись улыбками. Флюкт вовсе насупился.

Хрущев с отчетливым треском потер брюки на заднице, бормоча:

— Дружбомагией? Иван, как придем, напомни: слово "кьютимарка" поискать в "тех документах". Ну или похожее, я не выговорю. Слышал где-то, а где — не вспомню...

Посмотрел на лейтенантов. Кивнул Гречко:

— Отлично поработали. Теперь, товарищи, доучивайтесь и возвращайтесь, вы нам очень пригодитесь... Там.

И вернул Флюкту фотографию, которую старший лейтенант бережно принял.

Гречко пробасил:

— Да, товарищи. Доучивайтесь, проходите войсковую практику. Не болтайте! Даже друзьям, даже после... Стрессовых ситуаций.

— По пьянке.

— Да, товарищ Хрущев, именно так я хотел сказать. Служите хорошо, а не то в следующий залет пойдете... — Гречко подтянул папку с буржуйскими литерами на обложке: "WH40K".

И, мгновенно передумав, отодвинул папку на самый дальний край столика:

— Нет. Ни за что. Еще понравится.

* * *

Понравится ли вам зимний дождь? Капли на лету замерзают, все поверхности прямо на глазах превращаются в каток. Ни стоять, ни ходить — а мужик бежит.

Стою на платформе под крышей, жду состав, карабин поминутно обтираю от влаги. Ботинки на мне с голенищами высокими, двуслойными, штаны с простегаными коленями, толстые. Шинель у меня форменная, шапка у меня теплая, крылатка на мне влагостойкая... Правда, клеенчатая, на морозе дубеет, но кто у нас без недостатков? Я теперь стрелок железнодорожной охраны. Меня на восток везут, кормят, снаряжают, еще и платят. И тут я уже уверен, что уволюсь обычным порядком, не придется гадать: посадят в выгородку или добром отпустят. Капитан судна, конечно, первый после богов. Но как боги смылись, пнув на прощание многострадальную луну, так и некому морского волка окоротить, если от качки в голову прильет то, что обычно приливает в головку...

Стою, короче, жизни радуюсь. Исправно мордой верчу, как пилот "манта" в воздушной карусели, надзираю за порядком. Но ничего тревожного, ничего подозрительного. Люди все мокрые, одеты в плотное, серое, теплое, стоят и дремлют на ходу: двести голов, полная смена двух рудников. Не до озорства, выспаться бы.

И тут мимо нас бежит мужичок в шортах, сандаликах и майке, голову газеткой мокрой прикрывает. Все молча провожают его взглядом и думают: ничего себе гульнул парень. Когда бы хер отстегивался, и его бы пропил. А дед с шевроном рудничного мастера чмокнул губами, головой повертел и диагностировал:

— С лета едет. Задержался.

Когда двести шахтеров смеются, не только сосульки стряхивает с деревянного карниза. Вся станция ходуном, прямо начинаешь бояться, не рухнул бы потолок!

* * *

Потолок оказался знакомый и незнакомый одновременно. Белый, стерильно-чистый, неуютно пахнущий больницей и хлоркой — госпиталь, знакомо.

Майор Гилберт повернул голову, радуясь исчезновению, наконец-то, боли, и увидел совсем рядом — видимо, табуретка у кровати вплотную — сидящую девушку. Лицо чистое, красивое, на вид совсем юное. Глаза синие, волосы чисто-белого цвета, сияющие в победном утреннем свете. Впрочем, сейчас волосы скрывал больничный колпак, а изящную фигуру — плотный белый халат.

Девушка читала книгу. Майор узнал черные тисненые буквы на зеленой обложке: "Руководство по эксплоатации штурмовых василисков". Именно так, довоенной орфографией, "эксплоатация" через "о". Где-то он про такое слышал. Или видел. Или встречал...

Стоп. Какие, к воронам, книги!

— Вайолет? Неужели! Ты мне снишься?

Девушка протянула руку в перчатке, пальцы внушительно надавили на лоб:

— Не вскакивайте, майор. Вам нельзя пока резко двигаться. Я вам не снюсь, чувствуете?

— У тебя холодные руки.

Ваойлет молча сняла перчатку.

Майор ухватился за стальные пальцы протеза:

— Тебе же больно!

— Зато живая.

Тогда майор снова откинулся на подушки и посмотрел внимательней.

— Ты выросла. Какая же ты красивая... Раньше я и не видел...

Вайолет засмеялась:

— Теперь вы меня увидите... Всякой. Какой захотите.

Нагнулась, подняла голубой зонтик — майор не видел, что тот стоит у кровати — зачем-то раскрыла зонт, в потоке света из окна вспыхнувший диковинным синим фонарем. Закрыла зонт и сказала тихо, словно бы у нее внезапно пересохло горло:

— Майор... Я поняла, что значили те ваши слова.

— Да, — сказал мужчина тоже негромко. — Я вижу.

* * *

Я вижу себя спускающимся по склону холма. Небо серое, пасмурное, не холодно и не жарко. Трава на склоне короткая, жесткая, дожди омыли пучки корней, поднявши каждую кочку словно бы на маленькие сваи. Идти легко: подошвы упираются в кочки плотно, солнце не палит, ветер не заставляет ежиться.

Склон передо мной уходит в светлый перелесок, не огорчающий взгляда непролазным кустарником или сырой болотиной. Ровный ковер веселого леса тянется, сколько хватает взгляда, и нигде ни дымка, ни огонька, ни признака жизни.

В руках я ничего не несу. Карманы пусты и рюкзака нет, и до заката я надеюсь уйти далеко.

* * *

Далеко впереди дорога поворачивает влево, и я вижу состав целиком. Громадный приземистый локомотив, горячий выдох его чуть не валит с ног смазчиков по станциям. Потом вагончики— "коробки", доверху насыпанные золотым горячим зерном. Лето вокруг жаркое, и небо даже не синее: белое от жара, и опуская руку в карман за обоймой, я обжигаю пальцы.

Стой — откуда обойма?

Почему карабин?

И зачем на мне летом толстая шинель?

Конечно, тут упаришься; снять все немедленно; я расстегиваю крючки, ужасаясь неспешности движений рук — словно бы они ватные колбаски детской куклы — жара прибывает, захлестывает; зерно всасывает настоящей трясиной, и, когда вдохнуть уже не в силах, я вижу летящий поперек рельсов дирижабль; на округлом боку незнакомые буквы "ITALIA", оттуда выкатывается лесенка, и люди кричат: влезай! Не раздевайся, мы на полюс, там холодно!

Я хватаю рукой правый канат лестницы — а он холоднее льда!

И вот сейчас я уже подскакиваю и просыпаюсь.

* * *

Просыпаюсь и не вижу ничего страшного. Вагон слабо качается на стыках, печка источает ровный крепкий жар; хорошо, что я уснул не привалившись к ней боком — затлела бы шинель. Окно затянуто летописью схватки зверейшего холода и тончайшей влаги; сменщик, переставший трясти меня за плечи, молча кивает на дверь.

Тик-так, говорят большие часы над притолокой. Время обхода записать не забудь.

Расстегиваю ворот и несколько времени дышу. Потом ставлю отметку в журнале: середина ночи, самый глухой час. Кружка чуть подогретой воды — ни в коем случае не холодной, только простуды не хватало посреди зимы, посреди Мистраля, где в любой миг царь, князь или мэр или демократический президент Нижних Выселок может пойти войной за дедовы обиды на царя, князя или мэра или демократического президента Выселок Верхних; ну или там Средних.

Кусок солонины из шкафа, чтобы проснулся желудок, а за ним и все тело. Батончик со знаменитыми на весь мир Мистральскими орехами — голодные всегда мерзнут, а мне запрещено, не за то железная дорога мне платит.

Застегнуться обратно, попрыгать, проверить — не сыпется ли чего из карманов, потому что на брякание проверять незачем, сейчас по дозорному пути пойду, загремят решетки под ногами.

Хлопок сменщика по плечу: вахту принял. Тот кивает, пристраивается на лавке полулежа, и начинает распускать батончик в кипятке: так надольше хватит.

Поднимаюсь по лестнице в надстройку и некоторое время стою перед выходом, ловя щеками тянущий из-под порога холод.

Маску на лицо, очки на глаза, карабин под руку.

Дверь в сторону, шаг на мороз, и вот я на хребте поезда, на дозорном пути — решетчатой выгородке, проходящей по крышам вагонов. Здесь по обеим сторонам перильца до груди, здесь под ногами аварийные люки в каждый вагон, а еще здесь обиженные на весь мир зимние звезды, насылающие за обиду ледяной ветер.

Лиг восемьдесят, пожалуй. Ходко прет состав, приходится наклониться вперед, чтобы не снесло встречным потоком. Очки начинают запотевать по краю, но я уже знаю, что дальше пар не полезет. Очки дорогие, там хитро сделано, чтобы не потели.

Железная дорога снаряжает нас по уму: на вагоны нападают не то, чтобы каждый день, а только те самые Бранвены, к примеру, залихватски снесшие Семиградье, они отсюда родом, с Мистраля. Там, у нас, они выездной урок мастерства давали, а здесь они живут. Чтобы стрелок успел хоть что-то заметить, очки нам выдают в половину лица, золотистым светофильтром затемненные от солнца, упрочненные от мусора и камешков.