«Главы Анклава явно не рассчитывали, что за первый же год родится столько жеребят, что общая численность пегасов увеличится на четверть… Пустоголовые вояки, совершенно забывающие о реакциях пони на резкое снижение численности населения», — Уайт оставалось только досадливо хмуриться, представляя себе весь масштаб проблем, ну и с удвоенными усилиями браться за свою работу.
Крылатая кобыла за считанные минуты покинула территорию облачного городка, приблизившись к бледно-серому сооружению, похожему на купол с одним-единственным входом. Официально, это место являлось лечебницей для душевнобольных, но все те, кто имели между своими ушами мозги, прекрасно понимали всю бредовость данной версии…
«Стали бы наши генералы тратить столько ресурсов на психов», — фыркнула про себя белая пегаска, приземляясь перед входом в широкий коридор.
Своды серого облачного материала сомкнулись над головой Уайт, а впереди показалась проходная с улыбчивым охранником, сидящим в будке из пуленепробиваемого стекла.
— Как всегда, доктор Уайткилл, минута в минуту, — поздоровался красный пегас, одетый в чёрную форму с фуражкой. — Прекрасно выглядите сегодня: неужели собираетесь на свидание?
— Боюсь, Кло, у меня нет на это времени, — сверкнув льдинками голубых глаз, кобыла приложила магнитный пропуск к датчику и, когда загорелся зелёный свет, молча проскользнула внутрь комплекса.
— Вот ведь стерва, — фыркнул охранник, возвращаясь к наблюдению за монитором. — Занятую недотрогу из себя корчит…
…
Ей было жарко… Ей было настолько жарко, что воздух при каждом вдохе заставлял лёгкие вспыхивать болью, а пересохшие губы растрескались, тем самым наполняя рот вкусом крови…
Ей было холодно… Холод был столь сильным, что тело непрерывно знобило, а зуб не попадал бы на зуб, даже если бы челюсти не сжимали эту проклятую деревяшку, не позволяющую откусить себе язык. Впрочем, хватило ли бы ей на это смелости?..
Глаза слезились и болели от яркого мигающего белого света, уши нервно дёргались от громких «Тик» и «Так», а крылья то и дело конвульсивно подрагивали из-за слабых разрядов электричества, не позволяющих погрузиться в беспамятство.
«Ненавижу… Как же я вас всех ненавижу!», — выл в голове внутренний голос, в то время как мысли путались, а реальность и вымысел менялись местами.
Внезапно свет погас, часы затихли, а электричество прекратило терзать ноющие нервы. Только вот это был далеко не конец мучений, а лишь краткая передышка между физической и моральной пытками.
С потолка, через закреплённые на уродливой металлической конструкции трубки, в истощённую пегаску ударили струи сперва холодной, затем — горячей, а под конец — вновь холодной воды. Стоило же «душу» выключиться, загудели два больших фена, горячим воздухом высушивающие мелко дрожащее тело, прикованное к столу широкими ремнями.
Краткие мгновения облегчения, вызванные возможностью поймать ртом немного влаги прошли, оставив после себя ощущение мерзкого привкуса на языке, и ничуть не более приятный запах от шёрстки (всё же мыли её таким образом каждый день, заставляя справлять нужду в ведро, установленное между задними ногами).
Цок-цок Цок-цок… Цок-цок Цок-цок…
Неторопливые размеренные шаги, приближающиеся к лежащей на животе пегаске, которая не могла даже голову повернуть, вызвали у пленницы нервное подёргивание ушами. Снова загоревшийся белый свет, от коего глаза болели и слезились, совершенно не облегчал ситуацию…
— Здравствуй, дорогая, как ты себя чувствуешь? — мягкий, обманчиво добрый голос резал слух, заставляя сердце в груди лихорадочно биться, а в глубине души зарождаться искренний ужас. — Сейчас мы это уберём и ты кое-что выпьешь… Хорошо?
Не дожидаясь какой-либо реакции, появившаяся в поле зрения пони, вставшая напротив пленницы, правой передней ногой взялась за нижнюю челюсть невольницы, а левым передним копытцем извлекла деревяшку, мешавшую сжать зубы. Тут же в растрескавшиеся губы ткнулось горлышко бутылочки, в которой находилось отвратительное на вкус зелье, которое прокатилось по горлу успокаивающей прохладой, достигло желудка и растеклось по всему телу, унимая дрожь и жар.
— Вижу, что тебе стало лучше, — заботливо улыбнулась белая пегаска с холодными голубыми глазами, на отвороте белого халата коей находился бейджик с надписью «Доктор Уайткилл». — Это было лечебное зелье из моих личных запасов: терпеть не могу заполнять бумажки, которые требует канцелярия за расходование казённого имущества.
— Просто убейте меня, — прошептали сухие губы рыжей летуньи, чувствующей как разум постепенно проясняется, позволяя вспомнить все минувшие дни… декады… месяцы.
— За то, что ты сделала с первым стойлом… стоило бы, — без тени злости или укора в голосе отозвалась врач, переводя взгляд со своей подопечной на экраны мониторов оборудования, подключённого к пыточной установке. — К сожалению, моя дорогая, решения принимаю не я. Генералы же считают, что одна из основательниц «Стойл-Тек» принесёт больше пользы живой.
— А ты так не считаешь? — попыталась ухмыльнуться Скуталу, чем вызвала ироничный изгиб бровей собеседницы.
— Твоё сотрудничество уже принесло нам немало информации, — всё же ответила белая пегаска, после чего её губы тронула лёгкая улыбка. — Пусть стойла столичного сектора нам и недоступны из-за ЭСС, открытое столкновение с которой принесёт слишком много вреда всем пони, но ведь остаются и другие области. Когда ты расскажешь нам всё, что о них знаешь, то я обещаю поговорить с командованием о том, чтобы тебя выбросили под облака. Ты ведь этого хотела, когда подговаривала сослуживцев на дезертирство?
Заботливый тон, участливое выражение мордочки… равнодушные голубые глаза. Как же Скуталу ненавидела свою мучительницу, подвергающую её физическим и душевным пыткам, при этом не переходя к откровенному вредительству (ни одного перелома или вывиха — это о чём-то да говорило). Но в то же время она боялась Уайткилл, так как она одними словами умела вскрыть старые раны и ощутить себя так, будто в них ковыряются ржавыми железками…
А ещё, и это было особенно страшно, рыжая пегаска боялась того дня, когда белая «подруга» не придёт. За всё время заключения это случалось единожды, и в тот день основательница «Стойл-Тек» ощущала себя особенно паршиво…
— Хочешь конфетку? — с этими словами доктор протянула на правом переднем копытце розовый кругляш, от которого одуряюще сладко пахло. — Я сама готовила.
«Не хочу», — промелькнула мысль в голове, когда тело снова начало трясти, а взгляд буквально впился в таблетку, обещающую несколько часов забытия…
— Умница, — произнесла Уайт, когда её подопечная осторожно взяла губами «угощение», тут же начав его рассасывать. — А теперь, если хочешь добавки, расскажи мне о следующем стойле. Кажется… мы остановились на номере сорок четыре.
…
Вернувшись домой глубоким вечером, усталая и морально опустошённая, белая пегаска уделила какое-то время на игру в монополию, в которую учились играть её жеребята. Потом она уложила Файршторма и Баттерфляй спать, спев им колыбельные, половину слов из коих бессовестно переврала.
На последних остатках сил крылатая кобыла приняла ванну, старательно смывая с себя ощущение прилипшей к шёрстке грязи… пусть шкурка и сияла девственной чистотой. В постель же она забиралась уже на ощупь, мыслями находясь в совсем другом месте и времени…
Примечание к части
Всем добра и здоровья.
Праздник машины
Примечание к части
Злодеями и героями не рождаются.
Этим утром в столовой стойла двадцать девять царило особое оживление: на стенах были развешены яркие цветные плакаты, под потолком висели гирлянды из бумажных фонариков, блёсток и мишуры, тут и там гроздьями висели воздушные шарики… а напротив входа в глаза сразу же бросался большой портрет улыбающейся розовой пони с голубыми глазами и картонным колпаком на голове, над которым красовалась табличка с надписью «Добро пожаловать на вечеринку!». Жеребята, от самых маленьких и до подростков, которых о запланированном мероприятии никто не предупредил, удивлённо крутили головами и переговаривались шёпотом, будто бы боялись кого-то вспугнуть, но из их разноцветного пушистого табунка то и дело звучали возгласы.
— И всё же я не понимаю, почему ты решила это устроить, — пробормотала Оникс, вместе с Винил и маленькой Октавией устроившаяся за столиком в дальнем углу помещения.
— М-м-м… а почему бы и нет? — лучезарно улыбнулась подруге белая единорожка, затем повернулась к дочке и спросила: — Ты ведь хочешь праздник, моя хорошая?
— Дя, — непрерывно крутя треугольными ушками, похожими на два локатора на по-жеребячьи большой голове, умилительно серьёзно заявила серая единорожка… вовсе не понимающая, почему все вокруг суетятся, но радующаяся красивым картинкам и блёсткам (и бумажному колпаку, стоящему на середине стола, до которого никак не удавалось дотянуться копытцами).
— Винил… — Шилд закатила глаза, откидываясь на спинку стула. — Ты же знаешь…
— Знаю что? — невинно захлопала глазами диджейка, всем видом изображая непонимание. — Окти, может быть, ты знаешь, о чём говорит тётя Оникс?
— Мя… — маленькая кобылка посмотрела сперва на белую, затем на чёрную единорожек, а затем сунула в рот краешек правого переднего копытца.
— Не надо так делать, моя хорошая, — поспешила вмешаться немолодая уже диджейка. — Ты же на копытцах ходишь. А если будешь тянуть их в рот, то животик будет бо-бо…
— Бу-бу, — обиженно протянула Октавия, возвращая своё внимание к цветному колпаку. — Мя…
Маленький рог тускло засветился, покрывшись магической аурой, а затем бумажное украшение поехало в сторону жеребёнка, соскользнув со стола прямо в протянутые копытца. Серая пони тут же радостно забормотала, дёргая ушками, а затем укусила головной убор за острую вершину. При этом большие любопытные глаза сошлись на переносице.
— Бе… — выпустив изо рта картон, маленькая кобылка высунула язык.
— Хи-хи, — посмеялась над этим представлением Винил, тут же погладив дочку по гриве. — Ты моя умница. Настоящая волшебница!
— И всё же… обязательно было устраивать такой размах? — не поддержала настроения подруги Шилд, на экране собственного пип-бака выводя списки затраченных ресурсов. — Пятьдесят килограмм мороженого…
— Поверь, когда молочницы узнали, зачем нужна такая партия их… товара, то сами предложили использовать заклинание увеличения лактации, — беспечно заявила Скретч, при помощи носового платка, удерживаемого правым передним копытцем, вытирая слюнки с мордочки Октавии. — И вообще, Оникс, ты не хуже меня знаешь, что пони устали и им нужен праздник. Не какой-то там концерт с фокусами и самодеятельностью, а обычный семейный праздник. Вечеринка с угощениями, незатейливой музыкой, песнями и играми.
— Я… понимаю, — чёрная единорожка опустила взгляд. — Просто ведь… Я чувствую, что устраиваю пир во время чумы.
— Оникс, я разделяю твои чувства, — продолжая улыбаться, диджейка посмотрела на подругу грустным взглядом. — Но ещё я понимаю, что если мы сами себя загоним в жёсткие рамки и будем лишать всего собственных жеребят, счастья это никому не прибавит. А в будущем пони вовсе могут забыть о том, как нужно веселиться и ради чего следует друг другу помогать.
— Не убедила, — криво усмехнувшись, фыркнула старший администратор стойла двадцать девять.
— И вообще — это всё Крестик придумал, — заявила белая пони. — А мы не можем себе позволить расстраивать нашего великого и могучего владыку технологий!
— Особенно, когда он приказывает веселиться и бездельничать? — вопросительно изогнув брови, ехидно уточнила Шилд.
— Особенно тогда, — преувеличенно серьёзно кивнула Скреч, а затем вновь улыбнулась и, подмигнув подруге, посоветовала: — Расслабься и получай удовольствие. Не так уж и часто мы себе позволяем подобное.
Набрав в грудь воздуха, белая единорожка подмигнула собеседнице, повернулась к дочери и запела:
Сегодня праздник жеребят: сегодня будут сласти,
Глаза их радостью горят, забыты все ненастья.
Сидят кобылки — на мордочках улыбки,
Жеребчики о чём-то говорят.
Мы исправим все наши ошибки…
Но нельзя забывать жеребят.
Мимолётное наваждение прошло и немолодая диджейка смущённо замолчала. Однако же тишина за их столиком не продлилась долго: Октавия, радостно рассмеявшись, выронила из хватки передних ног пожеванный колпак и стала стучать друг об друга передними копытцами.
— Спасибо, спасибо… Вы — замечательная публика, — не вставая из-за стола, белая единорожка раскланялась.
— Может быть, ты и права, — наконец сдалась Шилд, обводя взглядом шумные компании, устраивающиеся вокруг столиков, к которым уже начали подходить пони с подносами с разнообразным угощением. — А где Лазурь?..
…
Во второй операционной госпитального крыла стойла двадцать девять, пока большинство пони развлекались на первом уровне убежища, происходил свой праздник: здесь не было ни лишних украшений, ни ярких картинок, ни весёлой музыки, а вместо этого горели закреплённые на потолке прожектора, перемигивались лампочками роботы, звучал мерный писк оборудования…
— Уа-а-а-а!.. — новорожденный жеребёнок огласил помещение своим первым криком, выражая своё возмущение тем фактом, что его заставили выбраться из тёплого и уютного убежища в холодный и неприветливый внешний мир.
— Поздравляю, миссис Баблгам, у вас девочка, — объявила лазурная единорожка, одетая в медицинский костюм, шапочку и маску. — Как и показывали снимки — земнопони. Отклонений нет.
— Слава Селестии, — немного взмокшая, усталая, но при этом жутко счастливая розовая кобылка, красующаяся фиолетовыми гривой и хвостом, растянув губы в улыбке, попросила: — Можно мне её подержать?
— Конечно, — доктор, успевшая применить к жеребёнку чистящее заклинание, а затем и завернуть маленькую пони в тёплую пелёнку, при помощи телекинеза вложила свёрток в копытца своей пациентки. — Вы уже придумали, как её назовёте?
— Если честно, то у меня давно были мысли… — взрослая земнопони смутилась, но тут же снова улыбнулась и потёрлась носом о макушку дочери (в конце концов, она ведь именно для этого и согласилась на эксперимент…). — Я бы хотела назвать её Пинки. В честь Пинки Пай…
