— Послушай, — спрашивал он Михаила, взъерошенного после ванны, но все-таки не такого взъерошенного, как сразу по приезде, когда он вылез из машины, — но откуда у кочевников все это? Тут же элементарно негде спрятать даже свою задницу, не то, что сколько-нибудь серьезное производство... Тут так же можно скрыться, как, к примеру, на моей ладони.
— Широко распространенное заблуждение, — назидательно потряс пальцем русский после непродолжительной паузы, — очень широко. Когда-то именно здесь была впервые создана сталь, достойная этого названия. Здесь, в Туране, а не где-нибудь в знаменитых центрах цивилизации. Нашли место. А теперь, с нынешними возможностями, это сделать еще проще. Пойди угадай, что делается в каком-нибудь стоящем на отшибе шатре, особенно если именно туда-то как раз и не приглашают даже самых почетных гостей. Степняки очень практичны, и отлично понимают, какие именно вещи полезны по-настоящему, а какие..., — он сморщился, как будто откусил кусок лимона, — та-ак. Теперь их сыновьям есть смысл учиться, даже если они намерены кочевать всю свою жизнь... Нет, даже не так: они впервые получили возможность стать вполне-вполне современными людьми, оставаясь самыми настоящими кочевниками. Ох, и хлебнем же мы со всем этим горя, чует мое сердце! А вот ты, — сказал он без всякого перехода, — форменный псих! Сорви-голова. Это ж надо ж было до такого додуматься!
— Я решил, — методично ответил Островитянин, — что по устранении причины конфликта он рассосется сам собой, потому что ровно никому не будет нужен.
— Да нет, решение, безусловно, гениальное, тут и говорить не о чем... вот только дури такой я не встречал уже очень давно, ей-богу!
— То, что ты противоречишь сам себе, тебя, понятно, не волнует? Тут, знаешь ли, — либо то, либо другое.
— Вообще говоря — да. Но ты — особый случай. Из ряда — вон. К тебе применима исключительно только не-Аристотелева логика. Так что, все-таки, и то — и то. Одновременно. Учти! Никогда не следует совершать дерзких маневров, если для победы достаточно без особого риска отсидеться в окопах. Примитивно и скучно. Видел же, что мы почти что уже разрулили ситуацию...
— Да? А у меня, видишь ли, сохранялись на этот счет некоторые сомнения. Так что можешь считать, что это больше соответствовало моему нынешнему душевному настрою.
— Да будет тебе х-херню то нести, на самом деле! Ведь взрослый же, вроде бы, человек!
— Да-а? Вон ты как запел? А кто мне давеча заливал, что произвол, — это наивысшее проявление личности и больше всего роднит нас с богами? Не помнишь? Водку мы пили, ты еще помовал, этак, расслабленной кистью, с видом не то пресыщенного римского патриция, не то — декадента, не то — заслуженного, опытного педераста... Хотя почему, — "не то"? Одно другому сроду не мешало.
— Да мало ли чего я ляпну по пьянке? Вот пришибли бы тебя нукеры Мухали-багатура, — узнал бы тогда!
— Значит, — впредь наука. Никогда нельзя знать заранее, когда и как вылезет однажды сказанная глупость, пусть даже давным-давно позабытая. Я не русский. Я — англичанин. Поэтому, как бы я ни ценил свою жизнь, это — моя жизнь, и поэтому я волен ей распоряжаться.
— Прогрессируешь, о Шизе! Такими темпами скоро созреешь окончательно. Надо сказать, — тогда у тебя будет бо-ольшая компания.
— Собственно говоря, ничего такого уж неожиданного в вашей мозаике нет. Как бы ни в шестидесятые годы вышли первые статьи о молекулярной сборке, там еще, помнится, помимо головокружительных перспектив, выказывался целый ряд опасений...
— И?
— И ничего. Потом — заглохло, так что я решил, что, как обычно, — засекретили, как только начали появляться первые практические результаты. Но тогда, помню, на меня статья произвела сильное впечатление... Понимаешь, ублюдок писал о всех этих чудесах с таким небрежным изяществом, как будто имеет с этим дело ежедневно и знает досконально. Как пастух в сотом поколении — нрав и повадки своих овец.
— И о чем же таком страшном предостерегал этот... пастух?
— О неизбежном прорыве ваших бестий в окружающую среду с катастрофическими последствиями. О том, как они размножатся, заполоняя все, пока не превратят всю земную кору в массу собственных квазиживых тел. Живописал судьбу последних несчастных, доживающих последние часы на последних, жалких клочках, островках, со всех сторон захлестываемых волнами серой пыли, живущей какой-то своей бессмысленной жизнью.
При этих словах физиономия Михаила приобрела выражение бесконечной тоски психиатора, вынужденного уже в который раз подряд слушать изложение бредовой системы в излияниях шизофреника или маньяка.
— А-а-а, — проговорил он и зевнул, деликатно прикрыв рот ладошкой, — ну-ну...
— Тоже читал, — с любопытством спросил Майкл, — или кто-то рассказывал?
— Да как тебе сказать, чтобы ты не обиделся. Видишь ли, — это любимая тема разговора между интеллегентными людьми на кухне, примерно между пятой — и восьмой...
— Чем?
— Рюмками, — любезно ответил Михаил, — причем интеллегенция непременно должна быть чисто гуманитарной. Или, на худой конец, так называемой "творческой".
— Почему именно они?
— По безграмотности, лени, мракобесию и склонности к суевериям, особенно характерным именно для этой категории индивидуумов. А особенно они склонны обсуждать именно то, в чем не смыслят ни уха, ни рыла. Вот чем меньше смыслят — тем более жаркие дискуссии ведут. Обожают поговорить о "биополях", не зная что такое поле вообще, и какие поля другие поля бывают, кроме, понятно, Необъятных, конопляных и земляничных. Спорют о "торсионном взаимодействии", а спроси — сколько прочих, да как называются, так ведь ни один не ответит...
— А причем тут...
— А все при том же. Сейчас все эти неизбывные печальники о Судьбах Мира и Культуры переключились с экологии — на Бунт Наномеров. Который уже вот-вот. На эту тему каждую неделю распространяются новые слухи, причем чем дальше — тем более идиотские, безграмотные и бессмысленные. Даже уже начало спадать.
— Ты хочешь сказать, что на самом-то деле такой опасности, конечно же, нет?
— Больше того, я хочу сказать: "Нет!". Решительное. Видишь ли, — на эту тему существует даже такая специальная теорема Шульца-Григорьева, где строго доказано, что определенные r-множества к-класса объединяются именно соответствующим участком спектра электромагнитного излучения. Тут существует формальное доказательство, в котором ты не поймешь ровным счетом ничего, а я — немногим больше, но смысл тут сводится к тому, что параметры жизни на Земле определяются оптическим диапазоном квантов, именно они определяют интенсивность жизненных процессов, прочность связей в молекулах белка и тому подобное. А вот "мозаике" для своего существования требуются вроде бы как кванты куда больших энергий. Такие, которых на Земле слишком мало. Поэтому мы здесь — Жизнь, а они — все-таки артефакты, потому что при нашем спектре — не мотивированы сами по себе, а являются только следствием нашей мотивации. Утверждают, что в других условиях наша "мозаика" могла бы, якобы, возникнуть и сама, быть Жизнью. Даже приводят расчеты, в которых я, понятно, — того... Были бы способны к естественному развитию, так давно возникли бы, тем более, если отличались бы такой эффективностью.
— Жаль. Еще один сценарий апокалипсиса оказался детской страшилкой. Даже неинтересно.
— И этот человек еще обвинял в страсти к дешевым эффектам — меня! Ра-адоваться надо, что скучная теорема — да строго доказана, так, что противоположным утверждениям не оставлено даже щелки.
— Что поделаешь. Люди любят, чтобы их в меру пугали. Иначе не существовало бы ни готического романа, ни триллера. И я — ничем не лучше прочих... Так что, — он испытующе глянул на Михаила, — так-таки совсем ничего? Ничего-ничего?
— Увы. Совсем-совсем ничего. Хотя, — стоп!
-Ты каску-то, каску — того, надень. Глупость, понятно, страшная, хуже, чем фрак на светских раутах, но все равно. Ритуал.
— Угу, — мрачно ответствовал Майкл, нахлобучив вышеупомянутую каску, — у нас высшие чиновники любят красоваться в таких. Когда посещают стройку либо же закладку чего-нибудь такого.
— Все они одинаковы. У нас та же самая история. По крайней мере раньше — любили. Туша в двубортном костюме, — и свиное мурло под каской. Болотные сапоги при мне уже все, не надевали, чего не видел, того не видел, врать не хочу.
— С другой стороны — настрой. Без каски он, согласись, уже не тот будет. Глупо, — еще не значит, что бессмысленно. Конфуций знал, что делает, когда на тысячи лет вперед ввел вроде бы как совершенно излишние китайские церемонии... А дальше?
— Так в клеть. Тут все по-настоящему, хотя не так уж глубоко.
— А тут, собственно, — что?
— Могу точно сказать, что был — рудник, средней руки, добывали полиметаллические руды, а вот теперь... Теперь определение дать сложнее. Скажем так, — это можно смело считать частным владением, потому что у здешнего хозяина свои правила, одинаковые для всех, и нарушать их себе дороже. С жутким боем согласился пустить научников из Академии, — и все, больше никаких исключений. В строгом соответствии со списком лиц, допущенных, значит, в святая святых, но и тем воли не дает. Они у него по струнке ходят! Чуть какая вольность, — так вперед, на выход с вещами, приговор окончательный и обжалованию не подлежит...
Клеть, действительно, опускалась не так уж долго и доставила их прямо на берег подводной речки. Громадный объем причудливо-криволинейной формы, неподдельной, потому что такие формы дает только вода, тысячелетиями пробиваясь сквозь неподатливую породу, состоящую из многих слоев, освещали высокие цилиндрические светильники. Они располагались там и сям, почти не оставляя места тени, и светились очень ярким, но каким-то мягким все-таки белым светом. Чистый, как в хорошей клинике, пол, выглаженный водой, казался покрытым бесцветным лаком и поражал причудливым многоцветием обнаженного камня под ногами. В углублении, в изогнутом каменном желобе вдоль дальней стены текла вода прозрачная, как воздух, почти невидимая. Тут же располагалось единственное, помимо ламп, сооружение, небольшой причал, сложенный из тесанного камня. У причала их ждала прозрачная лодка.
— Очки не снимать. Руки и лица смажьте вот этим, — Хранитель, среднего роста человек с выпуклым лбом и неподвижным, словно у психа или фанатика взглядом, подал им сиреневого цвета гель, — на всякий случай. А теперь слушайте сюда: мы сделаем так называемый "Большой Круг" и вернемся сюда же, только с другой стороны. Смотреть — можно. Фотографировать — тоже. Но борони вас Бог протянуть руку за каким-нибудь сувениром. Тут дело даже не в том, что я эту руку отрежу по самый локоть, хотя это правда. Главное — может статься так, что резать будет некому, потому что сувениры тут у меня... разные.
Лодка... двигалась как-то сама по себе, потому что ни винтов, ни весел, ни даже водометных сопел тут не было. Плыла себе, как та, что во времена оны доставила Брана на Танелорн. И за первым же поворотом Хранитель указал узловатым пальцем вниз, проговорив:
— Смотри!
Под трехметровым слоем прозрачнейшей воды, насквозь пробитой бархатным, бестеневым светом высоких ламп, здешнее дно выглядело затопленным лугом, вот только травинки его, поначалу низкие и редкие и все более густые, все более длинные по ходу реки, отклоненные на строго одинаковый угол, как будто кто-то причесал этот подводный газон, они отблескивали разноцветным металлом: зеленым просто, и густо-зеленым, как малахит "шелкового сорту", голубым, темно-темнолиловым и попросту, вроде бы, черным, ярко-алым и отливающим фальшивым золотом пирита.
— Вы смотрите, смотрите лучше, потому что хрен увидите что-нибудь подобное в любом другом месте... Потому что черт меня побери, если в этой травке есть углерод! Разве что случайно затесался атом-другой...
— Кристаллы как кристаллы, — пожал плечами Майкл, — среди них такие формы вовсе не редкость.
— Золотые слова, — восхитился Хранитель, — тебе, выходит, все понятно. Если б еще и Тенденцию мог объяснить.
— Какую тенденцию?
— Не какую-то там "тенденцию", но — Тенденцию!
— В таком случае я просто не различаю разницы.
Коридор резко сузился, чтобы потом снова расшириться и показать им следующий зал, вовсе уж причудливый, напоминающий искалеченного спрута из-за того, что в него впадали сразу несколько коридоров, до половины залитых водой. Тут под водой блестела металлом целая рощица ярко-зеленых "елочек", ритмично размахивающих тончайшими ветвями. Больше всего они напоминали хвощ, только ветви их бесконечно двоились, в конце давая уж вовсе неразличимые нити, от которых диковинные творения казались особенно пушистыми. Среди них, и вокруг, виднелись растеньица более жесткие, собранные из более крупных элементов, и движущиеся не в таком быстром темпе. Майкл протянул руку и Хранитель молча подал ему бинокль. Прозрачность воды и корпуса лодки потрясала. Казалось, что они вообще не мешают взгляду видеть, и со старомодным, облезлым биноклем можно было видеть мельчайшие подробности скрытого в толще воды, достигавшей кое-где метров трех — четырех. Вид каменной, металлической, — или из чего она там состояла? — листвы произвел на него неожиданно сильное впечатление. Она не была похожа ни на что из числа виданного им на Растениях Наверху, и в то же время было совершенно ясно, что ни один Ювелир, никакое искусство, ни одни руки на свете не способны на работу подобной тонкости. От привычных форм жизни здешнее отличалось не столько абсолютной одинаковостью совершенно правильных структур, — это было не вполне так, — а какой-то безукоризненной закономерностью их расположения и сочетания, как у абстрактной скульптуры, но спроектированной архитектором-классицистом, приверженцем золотых сечений, золотых пропорций и непременной гармонии. Даже в том, что, вообще говоря, не имеет определенного назначения. А еще — хоть и высшего порядка, ощущаемой скорее намеком, так, что не сразу и сформулируешь то, что видит глаз, но все-таки симметрией, которой, за редким исключением, не встретишь в живой природе.
Такую бы веточку, — отстраненно размыслил Майкл сам с собой, — этак бы как-нибудь тихо-онько отпилить, заказать хорошему ювелиру... подставочку или что-то еще, антуражное, в том же духе, так, с-снабдить бы левой наклейкой ювелирной фирмы, — да и загнать бы где-нибудь на "Кристи"! Хо-орошие можно было бы деньги взять, если повезет попасть на ценителя... Вот только Хранитель, кажется, посулился отпилить любому желающему руку. По локоть. Причем не по-здешнему, микронной нитью, когда не сразу сообразишь, что руки-то уже, собственно, нет, а старинной тупой пилой. И вообще, джентльмен, — пребывание в этих краях оказало странное влияние на вашу нравственность: в прежние времена, — месяца три тому назад, — мысль о том, чтобы похитить чужую собственность, просто не пришла бы в вашу голову. Разумеется, если бы этого не требовало выполнение задания... Положительно, здешней манерой ведения дел и решения проблем попросту заражаешься, как каким-нибудь гриппом.
