Когда она открыла глаза, любые внешние отличия потеряли значение. Мимика, язык тела, поза, нежно-насмешливая улыбка, каждая микроскопическая деталь, изученная за тридцать лет совместной жизни, говорила одно — все это правда. Ее любимый горный хребет вернулся в ее жизнь... а все остальное — ничего не значащие детали.
Кому какое дело, мужчина, женщина? Уж точно не ей.
— Привет, Утенок, — улыбнулся чужими губами Озпин, использовав детское прозвище, отсылку к сказке о Гадком утенке, которым она была в подростковые годы. — Это действительно я.
Глинда зачарованно подалась вперед, протянула руку, стремясь прикоснуться к мечте каждого, кто когда-либо терял любимого человека, но в тот момент, когда кончики пальцев коснулись щеки... все исчезло. Мигнуло и погасло золотое сияние, карие глаза смотрели на нее не с любовью, а с сочувствием и жалостью.
Глинда едва не застонала в голос, умоляя вернуть все обратно, но каким-то чудом сдержала себя.
— Мне жаль, профессор. Я не Озпин и, пока у меня есть выбор в вопросе, никогда им не стану.
Осознав, что все еще ласкает ее щеку, Глинда медленно вернула руку обратно на колени. Сглотнув комок горечи, она заставила себя посмотреть в чужие-знакомые глаза со всей решимостью, на которую была способна. Сейчас, когда увидела это сама, то уже не смогла бы отступить даже если бы попробовала.
— Ты — его следующее воплощение, и теперь, когда я знаю... ты не избавишься от меня уже никогда. Это — шанс, за который убивают без раздумий.
Куру вздохнула, совершенно не удивленная.
— Он говорил, что так будет. Есть только одна проблема... — она неловко передернула плечами, но не отвела взгляд. — Озпин как-то сказал мне, что всегда был слаб к блондинкам: сильным, умным и одиноким. И так получилось... что я свою уже нашла.
— Мисс Шни, — выдохнула Глинда, перебрав в уме всех известных кандидаток.
— Вайс, — кивнула Куру, тем особым тоном влюбленных, словно лаская языком каждый звук.
Это должно было причинить боль, но...
— Это ничего не меняет, — покачала головой Глинда, сама немного удивленная тем, что действительно так думала. — Ты — его реинкарнация. Это все, что важно. Нравится тебе это или нет, но ты получила в наследство от Озпина не только его знания, но и... меня.
Куру склонила голову на бок, словно рассматривая какой-то интересный экспонат в музее.
— Я не понимаю. Чем он заслужил такую преданность? — она кивнула на расстеленную на полу карту. — Посмотрите, профессор. Каждая слабость, которую они используют, каждая дыра в заборе — он знал о них. Все люди, которые были ранены или убиты, потеряли близких, работу или свободу в тюрьме... все они пострадали потому, что Озпин позволил, полностью понимая, что делает и какова будет цена. В шахматах это называется гамбит. В жизни — манипулятивный ублюдок.
Глинда послушно скользнула взглядом по карте города, вспоминая все отчеты о жертвах, раненных и арестованных... а потом указала чуть в сторону, на карты оборонительных рубежей, усеянных солдатиками полков и дивизий, машинками боевых кораблей.
— В жизни это называется война. Мы посылаем солдат в бой, зная, что часть из них умрет. Иногда мы даже знаем, что умрет каждый.
— Это риск, который принимает на себя каждый солдат. Они знали, на что подписываются, вступая в армию. Эти люди — не знали. Их страдания и смерть, их разрушенные судьбы — просто декорации, черно-белые квадратики, по которым двигаются фигуры. Ахиллес научил меня одной вещи, профессор: "ты всегда в ответе за то, что не пытался предотвратить".
Какое-то время Глинда молчала, не в силах опровергнуть сказанное, и не способная смириться с тем, что кто-то оскорбляет Озпина. Даже если этот "кто-то" — в основном он сам.
— Знаешь, что самое трудное в роли учителя?... или родителя... честно, иногда сложно заметить разницу. Позволить вам, моим ученикам, которых я воспитываю и берегу... совершать свои ошибки. Ты думаешь, Черное море — идея Озпина? Ты думаешь — он толкнул Белый Клык на путь террора? Он придумал дискриминацию фавнов? Нет, это просто я, позволившая студенту выбрать очевидно неверную тактику, а потом, после поражения, объясняющая ему и всем остальным, почему это была ошибка на примерах. Когда ты оцениваешь Озпина, нельзя мыслить в категориях жизни и смерти одного человека или даже сотен и тысяч: там, где рабочий — кусок гальки, директор компании — булыжник, а я или Советник — скала, Озпин — горный хребет. Если мое наследие и ответственность, мои... дети — это студенты и Бикон, то его — Королевства и человечество.
Куру была подозрительно тиха, пока она говорила. Скосив глаза на девушку, Глинда пару секунд оценивала напряженно прикушенную губу и нахмуренные брови, едва заметные золотые вспышки в глазах...
— Ты знаешь, что я права. Просто ты хороший человек, и часть тебя отказывается соглашаться с этим.
— Если я — это Озпин, — фавн скривила губы в презрительной усмешке, — то я — не хороший человек.
— Есть много вещей, которые отличают плохих и хороших людей. Одна из них — хорошие люди совершают плохие поступки без удовольствия, а с болью в сердце. Вторая — хороший человек никогда не просит других о жертве, которую не готов принести сам. Озпин соответствовал этим определениям до самого конца.
На секунду Глинде показалось, что она возразит: заупрямится, откажется слушать факты, как часто поступали молодые горячие ребята под ее опекой, но... закрыв глаза, она устало вздохнула и пожала плечами. Не согласие, но очень близко к нему.
Вместо продолжения спора Куру сменила тему:
— Я могу обещать вам только одно, профессор: прямо сейчас я надеюсь прожить всю мою жизнь с другой женщиной.
— Мы можем вернуться к этому, когда Королевство не будет готово взорваться у нас под ногами. В конце концов... всегда есть варианты.
Куру подозрительно прищурилась. Глинда подняла бровь, гадая, осмелится ли девушка задать вопрос... но фавн зябко передернула плечами и, очевидно, решив, что иногда счастье в неведении, пробормотав себе под нос что-то о том, что разберется с этим позже, отвернулась к карте.
Улыбка Глинды стала шире. Прошли десятилетия, прежде чем она научилась хотя бы иногда выигрывать эти разговоры с мужем. Кажется, с его молодой версией это будет немного полегче — хотя бы ближайшие пару лет.
Она так была похожа... моложе, мягче, добрее, чем тот мужчина, рядом с которым она просыпалась полгода назад, но точно такая же, как тот парень, с которым впервые поцеловалась.
"Я заставлю это работать, — пообещала она себе. — Не знаю как, но заставлю"
Она никогда не простила бы себе, если бы не попыталась.
Осторожно, словно подкрадываясь к... кролику, да, Глинда пододвинулась ближе, но Куру и ухом не повела, уже сосредоточенная на другом.
— Итак, насколько все плохо? — спросила директор, заметив нахмуренные брови и карандаш, вновь начавший танцевать меж тонких пальцев.
Она знала свою роль — благодарного уха, которому можно высказать мечущиеся мысли, упорядочивая и медленно, кирпичик за кирпичиком, выстраивая из них систему. Сотни вечеров они провели так и, если Близнецы будут к ней благосклонны, еще сотни ждут впереди.
— Мне не нравится, как они заставили всех смотреть на Черное море, — проворчала фавн. — Вся паранойя Вейл сосредоточена здесь. Будь я на месте брата Озпина, я бы этим воспользовалась.
Глинда подвинулась еще чуть-чуть ближе.
— Думаешь, беда придет не оттуда?
— На этот раз Самаил работает с людьми, — чуть подумав, протянула Куру. — Он подбирает отверженных и обиженных, а такие всегда хотят трех вещей: силы, власти и мести. Самаилу все равно, что станет с Королевством после того, как он заберет Реликвию... а вот им — нет. Порт может обеспечить им желаемое, но только если не будет сожжен дотла. Могу поспорить, Черное море должно пережить фестиваль с наименьшими потерями.
Еще на один сантиметр ближе...
— Это плохо?
Куру нахмурилась еще больше, глаза вспыхнули слабым золотым сиянием мысленного диалога с Озпином... а Глинда вздрогнула, почувствовав прикосновение. Опустив взгляд, она ошеломленно уставилась на узкую ладошку, накрывшую ее собственную, лаская золотое колечко на безымянном пальце, которое Глинда и не подумала снимать. Она осторожно взглянула на соседку, но та будто не замечала, что часть ее тела действует самостоятельно.
Сообразив, наконец, что происходит, Глинда перевернула ладонь, крепко сжала в ответ, и тот же миг Озпин вырвался из ее хватки, вернув руку обратно на колени, а глаза Куру утратили потусторонний блеск.
— Нет, — проворковала девушка, растягивая губы в хищной улыбке. Так, наверно, мог бы улыбаться кот, заставший у мышиной норы в момент, когда добыча высунула наружу самый кончик мягкого розового носа. — Неважно, что мы не знаем первый шаг, второй, или третий. Важно только то, что знаем последний. Тот, который они не смогут пропустить.
Она посмотрела на Глинду, и директор поспешно стерла с лица счастливую улыбку.
— Ты привела их?
-...Разумеется, — чуть заторможено кивнула Глинда и одни только Близнецы знают, чего ей стоило заставить себя вернуться в деловой настрой. — Но... ты уверена?
Куру ответила не сразу. Бесконечно долгую секунду она смотрела на Глинду, подозрительно сощурив глаза... в тот момент, когда директор уже было решила, что маленький трюк Озпина сейчас раскусят, девушка пожала плечами и, казалось, выкинула это из головы.
— Из Жанны получится хорошая Дева. Она еще совсем юна и не выработала собственного стиля — будет легко встроить в него способности Осени. Да и Проявление не известно — часть сил можно будет использовать открыто, замаскировав под него. И самое главное — я ей доверяю.
— А мисс Роуз? Она еще так юна...
Куру чуть вздрогнула, но твердо встретила ее взгляд.
— Я клянусь тебе, что это не навредит ей.
Глинда просто кивнула: Озпин не стал бы ей врать.
— Что важнее... готова ли ты к тому, что предстоит?
— Я тридцать лет готовилась, — пожала плечами директор.
— К чему? — настояла фавн.
— Сидеть тихо и беречь силы, — легко повторила Глинда единственный приказ, который попросил ее передать Озпин всем остальным, — а потом идти за серебряным светом.
— Хорошо, — довольно кивнула девушка. — Но для этого нам нужна мисс Роуз. Позови ее, пожалуйста. Жанну оставим на потом.
...Когда Глинда вернулась двадцать минут спустя, Куру уже успела сгрести "игрушки" в сторону, постелить поверх карт ковер, а в центре комнаты поставить журнальный столик и два стула — один для гостьи, один для себя.
Не говоря ни слова, директор шагнула в комнату и встала за плечом самой особенной девушки на свете, игнорируя удивленные взгляды юной Роуз, которая все никак не могла взять в толк, почему ее профессор столь явно и легко демонстрирует свою подчиненную роль.
Сцепив пальцы в замок, Куру наклонилась вперед, опершись локтями на стол, зажигая в удивленно распахнутых глазах Роуз отблески золотого света, и самым доброжелательным голосом на свете сказала:
— Добрый день, мисс Роуз. Боюсь, мне нужны ваши глаза. Обещаю, я верну их обратно.
Глава 41. Эндшпиль. Часть 1. Право, взятое силой
Первой вернулась боль. Горячая, она навалилась на грудь, как раскаленная наковальня, вспыхивая каждый раз, когда сокращались меха легких. Попытка пошевелиться прострелила болью правую ногу, попытка открыть глаза — затылок.
Веки поднялись с едва слышным хрустом, разрывая корку запекшейся крови. Оглядевшись по сторонам, он даже не сразу узнал второй этаж ресторанного сектора башни ССТ — столь неожиданным было место, и так отличалось от оставшегося в памяти образа этим тревожно-красным аварийным освещением, сломанной мебелью, сдвинутой к стенам, и броневыми листами, наглухо перекрывшими панорамные окна.
Он попытался дотянуться до больных мест, проверяя на раны, но тут же понял, что не может — руки были туго стянуты за спиной веревкой, и точно такая же давила на голени.
Память, пытаясь пробиться сквозь тупую боль в затылке, пульсирующую с каждой вспышкой аварийного света, подкидывала рваные мутные картинки: пустая темная редакция, жесткая раскладушка, сухие отчеты охранников агентства, которое он все-таки нанял для защиты редакции. Два оглушительных выстрела в ночи, короткий крик боли у самой двери в комнату отдыха. Яркая вспышка выстрела собственного пистолета в распахнутую дверь, грохот прахового снаряда, разрывающего чернильно-фиолетовую ауру незваного гостя, зловещая тень скорпионьего хвоста... боль.
— И нахрена вообще деньги тратил, — прохрипел Гира, и тяжело закашлялся пересохшим горлом. — Охрана, мать вашу...
— Ну, Ланса они мне зарубили все-таки, — неуместно легкомысленно заметил голос откуда-то из-за спины. Гиры попытался обернуться, но веревки не давали достаточно свободы. — И копов вызвали, и даже дождаться их почти успели. Не самые криворукие ребята, что я видел.
Гира попытался дернуться сильнее, разворачивая себе вместе со стулом, но остановился, когда на плечо надавила ладонь в тонких белых перчатках; в мигающем красном свете капельки крови на тыльной стороне горели, словно подожженные.
Он шагнул из-за спины вперед — тень в длинном кожаном пальто, сгусток черного и алого, за исключением выкрашенного в белый забрала. Сейчас он как никогда походил на Гримм, страх перед которыми и пытался эксплуатировать когда-то давно; тяжелый запах запекшейся крови, пропитавший одежду, кожу и волосы только усиливал сходство.
Когда он видел мальчишку Адама в последний раз, это казалось нелепицей, какой-то очень неудачной и глупой шуткой. Сейчас...
Сейчас он ничем не напоминал того рыжего паренька с горящими глазами, которого отчислили со второго курса Хейвена за участие в митинге. В те времена Гира только встал во главе Белого Клыка, постоянно разъезжал по миру, и пересечь океан Темных Земель меж островками Королевств никогда не удавалось без доброй драки, да и сам Гира вечно вставал костью в горле у людей, с которыми обычно не шутят...
Телохранитель, один из ближайших соратников, друг, воспитанник, в конечном итоге обернувшийся против учителя... история стара как мир и все так же злободневна, как тысячу лет назад.
Гордо вскинув голову, Гира заглянул прямо в черные прорези маски, куда не проникал мигающий красный свет. Адам навис над ним, связанным, раненным и беспомощным, дрогнули в широком оскале губы, обнажая клыки...
— Я не боюсь тебя, мальчишка.
В подбородок тут же уперся ствол ружья — Гира даже не заметил, когда он успел разложить его из формы ножен. Неважно — он был готов к этому, и удержал инстинктивную реакцию, не дрогнув и не отшатнувшись.
— Я знаю, — фыркнул Адам пару секунд спустя, отводя ружье в сторону, с сухим щелчком переключая обратно в ножны и пряча в них алое лезвие. — Гира Белладонна не боится никого. Меня всегда это в тебе одновременно восхищало и озадачивало. Как ты можешь быть таким сильным, оставаясь настолько слабым?..
— Потому что это не слабость. Милосердие и доброта — привилегия сильных. Слабые не могут себе этого позволить.
