Так что и сейчас, против зимней ночи, я все-таки вижу состав до локомотива. Над локомотивом будка вроде той, откуда я только что вылез, и с будки две зеленых вспышки; и я отвечаю с поясного большого фонаря тремя красными: сегодня пароль "плюс один". Следующий за зеленым свет в схеме красный, и количество сигналов тоже на один больше.
Опознавшись, прохожу на вагон ближе. По сторонам никакого особого движения: лес. В поле можно нагнать состав на машине, обстрелять, перепрыгнуть на платформу, что-то оттяпать-скинуть и дальше состязаться в скорости с воздушным патрулем. Охотник с открытой аурой тоже может разогнаться и запрыгнуть. На такой случай обычно в поезде собственный Охотник едет, а то и команда, если груз важный. Но и Охотнику для разгона ровный широкий путь нужен, а в лесу его нет.
Чтобы остановить поезд в лесу, надо завалить путь, что машинист увидит и успеет поднять охрану на уши.
Если рвануть нитку быстро, поезд слетит под откос и вряд ли кто успеет вякнуть что-либо в микрофоны. Но тогда попортится товар. А диспетчер все равно получит сигнал сразу, как разомкнется цепь, сигнал-то идет по рельсам. Диспетчер поднимет "буллхэды" с десантом и "манты" огневой поддержки... Коммерческого смысла нет, если политический только.
Но никакой политик не захочет ссориться с Трансмистралем. Железная дорога — единственная скрепа лоскутного одеяла держав, республик, королевств и герцогств, пышно именуемых Мистралем.
Будь нужен — и в тебя не станут стрелять.
Конечно, всегда находятся шататели установленного порядка, но они редко дорастают до серьезных калибров. Пока не доросли, хватает и нас.
Основной наш враг мелкие воришки, тихарящиеся где-то между вагонами на замедлениях-разъездах. Пролезая в пассажирские, урки тянут, что плохо лежит, выкидывают в окна товарищам или с надеждой подобрать самим. Пролезть можно только через тамбур, потому дозорный ход над ними и уложен, и пол перехода решетчатый. Мне сверху видно все, ты так и знай!
Иду еще на два вагона вперед; тамбур — пусто. Тамбур — пусто. Тамбур — пусто.
Выпрямляюсь, даю опознание: три красных. Ответ: четыре желтых, все верно. Теперь зеленый, что проверка нормально.
Иду обратно; теперь ветер в спину, и можно разглядеть лес. Горы, лес, потом поля, поля, поля, заботливо перепоясанные снегозадержателями. Золотое зерно Мистраля растет именно здесь.
Вагон качает, но привык. Звуки тоже привычные: стучит каблук, без подковки, чтобы не оскользнуться на железе. Скрипят мостки межвагонных переходов. Потрескивает от мороза тонкое железо перилец.
Ну, а запахи через маску не проходят.
И тут чувствую по дрожанию перехода под ногами: открылась дверь на хвостовой балкон.
Сигнал носовому: красный длинный. Потом желтый длинный: помощь пока не нужна, проверяю. Может, пассажир покурить вышел. На звезды, опять же, посмотреть. Хвостовой вагон мотает что надо, в пословицу вошло. Зато и обзор не хуже, чем под стеклянным куполом вагонов первого класса...
Пока так рассуждал, подошел и заглянул — на балконе пара обнимается.
Ну ладно, шаг назад, длинный зеленый и сразу подтверждение, что не под стволом: четыре желтых.
Те, снизу, меня почуяли тоже; я им успокаивающе рукой махнул и поежился: легко одеты парень с девчонкой, не то, что совсем в летнее, но все же и не по такой зиме...
Потом спохватился: это мне еще полтора часа вахтовать, а они пять минут пообжимаются, от чего согреются, ну и вернутся в теплый вагон.
И тут я узнал Жана; ну и Пирру тоже узнал. А пока стоял, хлебалом на ветру пощелкивал, они меня узнали тоже. Легко пересиливая шум, Жан крикнул:
— Сменишься, приходи, поговорим! В девятом номере мы!
Я кричать не стал: не Охотник аурой зиму превозмогать. Рукой махнул: понятно, мол! Отступил еще на два шага, развернулся и принялся условные сигналы головному посту передавать. Предусмотренная уставом ситуация, разговор с пассажиром. Нам такие разговоры начинать запрещено, а вот если пассажир сам заговорит, предписано разговор поддерживать. Чтобы пассажир не обиделся на невежливость и угрюмость.
Сменюсь, короче, и схожу. Обычное дело.
* * *
— Обычное дело, — Жан смеется. Хорошо смеется, открыто — но что-то невесело, и я настораживаюсь.
— ... Когда не могу уснуть, считаю своих бывших.
Нора надувает румяные щечки:
— Почему не овец?
Пока Рен с Жаном переглядываются, успеваю ляпнуть чисто на рефлексе:
— Че там считать: всего пару раз!
Смех по девятому купе, только снова неправильный. Как те игрушки в анекдоте: выглядят настоящими, а радости нет.
— Вот она ваша кобелиная сущность, — Пирра надувает губы, и опять не всерьез. И Жан отшучивается тоже без огонька:
— Но-но! У мужчин между прочим тоже есть чувства. Например, чувство голода.
И тянет к себе тарелку с заливным. Вот здорово придумали пращуры, беседовать за едой. Не знаешь, чего сказать — закуси, выпей...
Опа... Нету выпивки. Ни на столе, ни в запахе.
Стало быть, они тут на службе? Что-то важное в составе, и они вроде как негласная охрана?
Руку на карабин: все нормально, рядом. Подсумки по разгрузке распиханы; все могу потерять — оружие с патронами нельзя. Во-первых, Мистраль кругом. Без оружия тут не гриммы, ежик обидеть может. Во-вторых, к Гире Беладонне с пустыми руками являться смысла ноль. Не стоило тогда и переться через половину планеты.
Пирра замечает мое движение: конечно, Охотник с открытой аурой. Четырехкратный чемпион Мистраля, против людей стояла, привыкла подмечать.
— Ладно, — говорит Пирра. — Что уж теперь...
И стягивает перчатку — а там протез. Отличного качества, в городе Ноль не раз говорили, что здешние импланты лучшие в мире... В двух мирах, так точнее.
Твою мать, у нее обеих рук нет!
А она же Охотница — как ей теперь?
— Нормально, — пожимает плечами Пирра. — Зато жива осталась. Синдер не успела добить.
Синдер?
Надо что-то сказать Пирре. Ободряющее там или утешающее, не знаю. Да и в Синдер я сам когда-то согласился стрелять. Что не стрелял — не пришлось.
Но сейчас я не думаю.
— Так она правда убита?
Команда JNPR переглядывается, и качается вагон, и жар от золотистого зерна в ногах охватывает от пояса и выше, выше, горит кожа на горле, вспыхивают уши, я сгребаю салфетку, вытираю лоб, и нет никакого золотистого лета, вместо бело-лилового неба шлифованая обшивка вагона.
И команда JNPR смотрит на меня, как я только что смотрел на Пирру: с болью и печалью по криво завернувшейся судьбе.
— Правда, — говорит Пирра. — Рен...
Рен тут же протягивает мне фляжку, но я отстраняюсь:
— На службе. Думал, вы тоже.
— Нет, — Пирра вздыхает почти неслышно за шумом поезда, — к семье хочу съездить.
— А... Потом?
— Не знаю, — Пирра чертит стальным пальцем по салфетке. — Денег нам Озпин отсыпал без лишней скромности. То есть, Озпин в больнице все еще, там Глинда вместо, Кроу на подхвате. Но не поскупились. Открою, наверное, школу для подготовки молодежи к поступлению в Академии. Для вышедших в тираж Охотников обычное дело. Просто я не ждала, что так... Быстро...
Беру фляжку, встряхиваю и отдаю обратно.
— Расскажите.
Нора и Рен переглядываются; говорит Рен:
— Мы выпрыгнули ярусом ниже. Там десант Вейла воевал с Белым Клыком, потому что на крыше высотки никто без ауры не мог выжить. На чьей стороне мы выступили, понятно?
— Понятно. — Еще салфетку, вытираю лоб. — Непонятно, на какой стороне я сам.
— Кстати, ты вот почему здесь? Блейк писала, ты там приличных высот достиг.
Рассказать? Или не стоит грузить Пирру еще и вторжением из иного мира?
Вот сейчас мне по-настоящему страшно. Да, Охотник обязан учитывать, что может закончить карьеру и жизнь так вот... Не полностью. Да, хватает вживленных и сращенных. Но во всех случаях имплант остается имплантом. Живого не заменит!
— Мне пришлось... Уехать. Я добираюсь на Менажери.
Фавн бежит в фавнятник. Логично. Не он первый. Не он последний. Тысячи их! Обычное дело, что тут копать?
Команда переглядывается и приходит к выводам; озвучивает Пирра:
— Неужели Атлас требует выдачи потому, что нашел твою связь с коммунистами Тириана? Так я слышала в новостях, там с Тирианом уже договариваются. Его чуть ли не в правительство вводят, министром социального чего-то там.
Жан мотает головой:
— Может, в том все и дело. После победы соратники начинают плоды делить. Вот Лось и встал на лыжи.
Сейчас они прежние. Без оглядки, без поправок, глаза горят. Пожалуйста, оставайтесь такими! Боги нас покинули, некого просить, кроме вас же самих... Пожалуйста, не вспоминайте!
Поздно: я уже просил рассказать, а они уже слышали.
— Вот... Синдер, — Пирра ежится. — Давай, я пропущу предисловие? Бой начаться не успел, меня просто снесло. Такая мощь! Знала бы я тогда, от чего по глупости отказалась... Но выбор сделан... Отлетела к Жану под щит, Синдер пошла к нам и, наверное, дошла бы. Но ее остановил Ятсухаши из CVFY, а дальше я не видела, потеряла сознание.
— Я видел, — Жан тоже сглатывает. — Ятсухаши предложил ей что-то. Или сдаваться или уйти. Синдер отказалась, и Ятсухаши ударил.
— А куда девалась аура Синдер? Я с ней сколько дрался, у нее ни разу не сбивалось дыхание... Ребята, кого вы покрываете? Стой, сам догадаюсь. Кого-то знакомого мне, участие которого может меня огорчить... Изо всех знакомых Вельвет... Или Капитан...
Я беру фляжку из рук Рена, глотаю; горло сдавливает, комок прокатывается вниз до самой жопы, подрывается там шаром сплошного пламени.
Капитан. Только его винтовка может снять ауру Синдер. Я сам видел, как Рейвен унесло с одного попадания. Вельвет не под силу.
Собственно, я знал, что тем и кончится. Там, на привале, когда запиликал трофейный планшет, и я сам сказал Синдер: нет.
А если бы да?
Если бы да кабы в щачле выросли грибы, так платил бы я весь год продналог на огород.
— Жаль вас огорчать, но я фанат Винтер, — ставлю фляжку на стол. — Синдер и тут не повезло. Сказала бы она сразу... А вот вышло как вышло. Нечего скулить о нерожденном. Здесь Ремнант, под гримм попасть можно на собственном дворе. Проехали, живем дальше.
И часы над входом в купе: тик-так.
Вот так...
— Ну да, — Пирра подхватывает. — И я могла сидеть за шитьем дома. Но я выбрала, и шла прямой дорогой, и пришла вот сюда. Все мое счастье в том, что команда меня не бросила... Пока что, — ехидно прибавляет Пирра, и все смеются. Нормально смеются, без камня за пазухой.
— Здесь Ремнант, — повторяет Жан раздумчиво. — А где нет Ремнанта?
Подожди, так они знают?
Ну конечно, знают! Они участвовали в том бою вместе с Капитаном, раз. И два, они знали о нашей дружбе... Не знаю, дружбой можно ли назвать... Но ведь не просто так они подумали, что участие в бою Капитана мне не понравится. Они видели ниточку, связь — точно так все видели ниточку между мной и Синдер, один я не видел...
И теперь уже я замечаю микродвижение: кто-то с душой наступил Жану на ногу под столом. И я облегченно ничего не замечаю, не обращаю внимания на обмолвку Жана, и говорю сам:
— Синдер, Капитан, вы, Большой, Семиградье, Тириан — трудно выбрать, чтобы никого не обидеть.
— Четверть часа, — Пирра вытягивает у меня из пальцев плоскую фляжку и делает свой глоток, и вот мы с ней побратимы по дыркам в сердце, а потом Рен отнимает фляжку и прячет в неведомо куда.
Пирра выдыхает:
— Четверть часа весь бой, а сколько лет расхлебывать... Я ведь не училась быть собой вне Охоты. Вне чемпионства... Не могу и никогда не назову его глупым, ведь моя жизнь... Но судьба ткнула меня носом, и вот мне всему надо учиться заново. Серьезно, я боюсь вас подвести!
Жан обнимает ее за плечи, утирает слезы, шепчет на ухо. Нора смотрит на меня: только вякни! Но мы с Реном доедаем вырезку, старательно изображая мордами кирпичи. Рену, похоже, несложно; мне вот, в свете последних новостей, приходится крепко закусывать губу.
— Рен, а какое проявление у вашего лидера?
Рен отвечает, но вагон именно сейчас шатает, и Нора, деловито нахмурясь, примеривается опустить штору, чтобы никого не простудил наплывающий из окна мороз. Дотягиваясь до ушка на шторе, Норе приходится встать Рену на колени, а круглой задницей в стеганых брючках почти упереться мне в нос — ей плевать, Нора же! И я сижу, не зная, смеяться или плакать; и слова Рена пролетают мимо ушей, и немедленно же застывают новыми витками ледяного кружева на окне; но вот штора задернута, Нора на месте, и я снова слышу, что говорит Рен:
— Интересно, наш характер подстраивается под Проявление или Проявление даруется нам по характеру?
* * *
— ... По характеру действий обвиняемый имеет пояснить, — адвокат в черном и белом, точная карикатура на пингвина с кромки Атласских льдов, перекидывал страницы со скоростью деньгосчетной машинки, — лейтенант Рем Харт Эстравен действовал в интересах прежде всего Атласа, поскольку приговор и казнь означенного Тан Линя деяние необратимое, и как таковое отсекает возможности дальнейшего сотрудничества как с самим Тан Линем, так же и с его последователями, в частности с господином... Виноват, с товарищем Тирианом, представляющим интересы значительного количества фавн... Виноват, населения Атласа. Также следует учесть, что свое мнение лейтенант Рем Харт Эстравен выразил и воплотил без каких-либо сопутствующих жертв, а весь ущерб от угона "буллхэда" может быть покрыт в обычном порядке по делам похищения транспорта, каковое деяние, безусловно, не красит послужной список, но все-таки...
— Довольно! — председатель комиссии поднял обе руки. — Довольно! Вывод! И, пожалуйста, без этого вашего нейролингвистического программирования. Не надо нас усыплять!
— Действия лейтенанта четко укладываются в данную им присягу. Он действовал именно в долгосрочных интересах Атласа, сохранив опыт и ум Тан Линя как невозобновимый ресурс.
Генеральный психолог Атласской армии Джонни— Сракопион поджал губы:
— Да, но Тан Линь сбежал!
— Из-под расстрела и я бы сбежал, и любой из нас. Что за клоунада! Зато мы знаем, куда. Можем обратиться к нему с вопросами через нейтральных посредников. Или даже помириться и сотрудничать в перспективе. Время, знаете ли, не такие ссоры лечило!
Винтер кашлянула и все судебное заседание замерло. И красивый амфитеатр, освещенный неярким зимним небом в узких стрельчатых окнах, заполнила аура Девы Зимы.
— Да, — сказала Винтер, крутя в руках шприц из аптечки, — примем хоть одно решение, где не надо убивать.
И щелчком запулила шприц под высоченный потолок
* * *
Потолок оказался знакомый и незнакомый одновременно. Белые квадраты моющегося пластика, стерильно-чистые, неуютно пахнущие антисептиком... Госпиталь: узнаваемый аромат безнадежной тоски, не пересиливаемый никакими приятными отдушками.
Волшебник чуть повернул голову, радуясь исчезновению, наконец-то, боли, и увидел совсем рядом — видимо, табуретка у кровати вплотную — сидящую женщину. Лицо чистое, красивое, строгое. Волосы скрывал больничный колпак, а изящную фигуру — плотный белый халат.
