Выбрался атаман из объятий Морфея, осчастливленный древним божеством фантомным запахом фиалки, приятно пахнувшей на рассвете, тем непередаваемым запахом, который случается у цветов лишь за пару минут до восхода Солнца, когда еще бутон не полностью раскрывается. Грёзы развеялись вместе с запахом фиалки, оставив атаману только пронзительный запах лошадки, которая не знала, что такое гигиена, поэтому смердело от неё зверски. Атаман попытался понять, что же его вдруг разбудило. Огляделся и прислушался, но вокруг сплошная божья благодать — птички чирикают, лошадка изредка фыркает, разбойники потихоньку копошатся.
Утром Острикова всерьёз озаботили ориентиры: сверившись с самодельной картой, он указал ватаге направление пути следования. Перемещаться следовало, минуя дороги и хоженые тропы, чтобы невзначай не повстречаться с конкурентами, или, что ещё хуже, с царскими служивыми людьми. Пока ангел на небесах, надзирающий над разбойным людом, помогал им ловко и незаметно скользить по местности, не привлекая чужого к себе внимания. Таким образом, ватага к концу дня добралась до очередного ориентира, известного только хитромудрому атаману. Этот ориентир являл собой, вкопанный в землю, деревянный идол. Столб с грубо вырезанным изображением древнего бога время не пощадило: дерево растрескалось, почернело, а сам столб слегка наклонило. Теперь и не понять, что здесь изображено: не то древний бог Хорс, не то ещё кто-то. Но страшно. Ватажники мрачно озирались по сторонам и старались не смотреть на идолище. Хорошо ещё, что атаман, уточнив что-то по своей карте, указал перстом направление дальнейшего движения. Двинулись дальше, хоть Солнце уже клонилось к западу: ночевать рядом с идолом никому не хотелось.
Очередную ночь ватажники провели весело: пустыня развлекала их воем, лаем, мяуканьем, визгами и плачем младенцев. Плюс огромная Луна источала призрачный свет, который искажал ночную реальность. Вот такой весёлый компот получался. Особо впечатлительным ватажникам казалось всякое, и это всякое заставляло шевелиться оставшиеся волосы на голове. Как говорится среди народа — здесь блазнится. Разбойный люд от таких природных эффектов находился в возбуждённом состоянии. В этом состоянии у работников ножа и топора чувства путались и смешивались неестественным образом: цветовые ощущения искажались, запахи усиливались, появлялись слуховые галлюцинации. Нет, что ни говори, а лучше сидеть в доме у печи, а не забираться в такую дикую глушь, куда ни одна православная душа по своей воле не заберётся. Или держаться ближе к дорогам, а сюда, в глухомань, лучше не ходить. Даже разбойничья лошадь, и та волновалась всю ночь. Пришлось животину привязать к телеге, чтобы дурное животное не сбежало и не стало кому-то желанным кормом. Даже неутомимый атаман, выглядел усталым: он, проторчав весь день в телеге, отбил себе всё, что только можно, ещё и хромать стал на обе ноги.
Остриков, оглядываясь по сторонам, стал задаваться вопросом: "А стоило ли это приключение того? Не проще было завалить Грача и его компанию на берегу Волги, а клад прикопать где-нибудь на берегу?" Атаман сам не понимал, какой чёрт его дёрнул провернуть такую утомительную комбинацию. И сам же себе отвечал: "Нет, не проще. Клад на берегу обязательно найдут, так как там вьётся куча народа. Да и ликвидировать Грача в тех местах опасно из-за возможных свидетелей. Здесь же, в этой глуши, никого нет. Вот здесь Грача и упокоим, а клад сроду никто не найдёт. Скоро узнаем, кто тут старый дурак и кто кого обломал". Ага, самое неосторожное в этой жизни — быть осторожным, а сомнения — явления вполне допустимые. Глушь, с другой стороны, это хорошо. Это неграмотные суеверные мужики всего боятся, а просвещённому дворянину бояться нечего. Интересно — вдруг пришла мысль в голову Острикова — а кого видит в своих кошмарах наша нечисть? — наверное, православных людей. Наш народ, каждый второй, та ещё сволочь, не считая каждого первого. Ох, и мизантроп был барин Остриков, ох и мизантроп.
Неторопливое колесо Сансары совершило свой очередной судьбоносный цикл: пазл сложился, мировые линии пересеклись в определённой точке. Для некоторых бессмертных душ, погрязших в иллюзиях мира и не ведающих о своей истинной сути, наступил переломный момент.
Кажется, или надо перекреститься, но путешествие ватаги подходило к предполагаемому месту устройства схрона для клада. Новым ориентиром стало такое же деревянное идолище, только вроде как поновее и покрупнее. Что этот идол был крупнее предыдущего, то правда, а вот то, что его установили недавно, то не соответствовало действительности. Просто этого идола сделали из дерева, стойкого к погодным воздействиям. Как ни приглядывались ватажники к местности вокруг идола, но не могли найти следов пребывания человека: ни кострищ, ни вещей. Получается, что здесь не ступала нога человека лет эдак десять, а то и больше. Ватажники делали предположения и поглядывали на атамана. Тот молчал. Потом ватажники видели, как их атаман, кряхтя и хромая, подошёл к идолу. Зачем-то барин с собой тащил рогульку из ветки, подобранной для розжига костра: таких веток в телеге находилось на два-три костра. Оказалось, этой рогулькой барин измерил длину руки идола, а лишнее в рогульке отломал.
— Это мера такая будет, — объяснил он свои действия разбойникам.
Затем барин начал отмерять этой рогулькой расстояние до будущей ямы. Отмерял он строго по направлению взгляда идола. Ох, и ловко придумал барин.
Хромая, и стараясь выдерживать прямую линию, атаман, с помощью ветки, начал отсчитывать расстояние. Отсчитав семьдесят мер, он посчитал, что достаточно, да и место, где остановился атаман, было удобным. Оно находилось, как бы в низинке, обрамлённой песчаными насыпями, поросшими кустарником, коему и в пустыне было хорошо жить.
— Копай здесь, — распорядился атаман.
Дело пошло споро. У разбойников имелось в телеге три лопаты, одна из которых была из железа, остальные обычные деревянные. Разбойники забегали: кто-то тащил лопаты, кто-то волок сундук с золотишком. Всем хотелось быстрее покончить с этим делом и отправиться восвояси. Грач и его компания решили разобраться с атаманом и его прихвостнями этой ночью. А чего тянуть? Остриков, прекрасно понимавший психологию этой публики не собирался давать им такого шанса: он собирался расстрелять пятёрку Грача сразу, как только клад окажется в земле. А чего тянуть? Атаман искоса посматривал на Грача. Ишь ты, как губу-то оттопырил убогий, этакий Стенька Разин из Козлодрищенска. Будущий покойничек, уже считает себя атаманом.
Ночью Остриков собирался покончить с Больцем и Серафимом: слишком те стали много знать. Ничего личного, просто таковы законы их ремесла. Кто много знает, тот долго не живёт. Излишние знания вредны для здоровья, ведь кто-то из библейских персонажей сказал же всем в назидание, что от большого знания проистекают большие печали.
Как-то так получилось, что яму копала пятёрка Грача; Мартин Больц отирался возле атамана, а Серафим, зачем-то копался в телеге. На самом деле все действия обговорены заранее, и теперь Мартин и Серафим только и ждали сигнала от атамана, чтобы разрядить свои пистолеты в коллег. Предполагалось, что шестью выстрелами они положат пятёрку Грача. Ну, а те, кто не помрёт сразу от пули, те помрут от ножа или сабли, но чуть позже.
Потенциальные покойники работали молча и сосредоточенно, только плюгавый и весьма трусоватый Копыто чувствовал задницей будущую неприятность, поэтому он суетился, озирался, стараясь понять что его беспокоит. Его даже одёрнул Грач:
— Да, не егози ты, обалдуй.
От окрика Грача обалдуй Копыто дёрнулся работать, но всё же бросил взгляд по сторонам. От увиденного, он дико заорал:
— Братцы, демоны! — грязным перстом он указывал на внезапно появившиеся из-за песчаной насыпи две фигуры. Глаза у Копыта вытаращились, а губы приняли синюшный оттенок. Конечно, испугаешься от вида демонов. Один демон вида высокого и одет в белые одежды, даже на голове имел белую шапку. Другой демон одет во всё чёрное, даже на глазах у него имелись чёрные стёкла. Страсть несусветная, хоть и мелок чёрный демон.
От дикого крика Копыта, все ватажники замерли и уставились на внезапно появившихся из-за холма не то людей, не то, действительно, демонов.
— Здорово мужики! На Кишинёв направление не подскажите? — произнёс "белый", воздев одну свою длань по направлению к разбойникам. "Чёрный" угрюмо молчал.
Вот так, мужиками, называть благородных разбойников не следовало, даже демонам. Кроме того атаман происходил из дворянского сословия, а его вдруг называют мужиком. Черты лица Острикова исказились. Демоны, эти люди, что невесть как подкрались к ватаге, или не демоны, то не очень важно. Главное, что они свидетели. Причём самые гнусные свидетели, да ещё мужиками обзываются.
Произошло, одновременно, сразу два события, как только лидеры ватаги пришли в себя. И атаман Остриков и неформальный лидер Грач кинулись в атаку на странных людей: Остриков с пистолетом, а Грач, выхватив саблю. Так и должно быть: командиры всегда впереди на лихом коне атакуют врага. Лихого коня не была, если не считать лошадку, запряжённую в телегу, но удали командирам ватаги было не занимать. Длинный узкомордый Мартин Больц ещё думал, тупые братья Зудень и Клещак пока ещё не понимали, что происходит; Фунт, свирепо ощерясь уже доставал свой нож, а Серафим и Копыто, лучше всех поняли, что всё пошло не так, как намечалось.
Инстинкт самосохранения Копыта тихим шепотком сообщил хозяину, что вопить от ужаса не надо, а надо быстро делать отсюда ноги, пока они целы. Серафим, бывший московский крадун, за свою непутёвую жизнь не раз испытывал настоящий ужас. Были, знаете ли, моменты. Он знал, что истинный ужас подкрадывается бесшумно, как вот эти два неведомых человека. Он, как и Копыто, сообразил, что надо валить отсюда. А события развивались стремительно, не дав ватажникам прийти в себя. Первым напал на пришлых людей атаман, выстрелив из пистолета в "белого" человека, а на "чёрного" с саблей налетел Грач. Дым от сгоревшего пороха окутал Острикова, но он точно видел, что попал, да и стрелял-то он почти в упор. Как тут промахнуться? Чуть скосив глаза, Остриков видел, как Грач наотмашь рубанул мелкого демона. От такого удара у демона должна отделиться от тела его глупая голова. А ты не попадайся на пути разбойникам! Умная голова к разбойникам не приближается.
Голова "чёрного" демона должна отделиться от удара саблей, но не отделилась. Острикову стало дурно: вместо того чтобы голове демона благополучно покинуть тулово хозяина и покатиться по песку — развалилась сабля Грача. Ошалевший Грач стоял, держа в руке огрызок своей сабли, а демон стоял пред ним живой и здоровый. Да и "белый" демон, как оказалось жив и стоит на своих ногах. Но, как это? Ведь пуля попала в "белого" и он уже должен корчиться на земле издыхая. Остриков понял, что это действительно не люди, а демоны. Та самая нечистая сила, существование которой отрицалось передовой наукой, только тёмные крестьяне верили во всякую чушь.
Осмыслить эту странную мысль Острикову не дали дальнейшие события. Он сначала услышал дикий вой Мартина Больца, которого грызло и трепало большое пушистое существо, похожее на заморского зверя-льва, только меньшего размера. Затем атаман увидел, как Грача атаковала огромная чёрная кошка. Эти мгновения Остриков ещё ощущал, так как был жив, но это настали его последние мгновения: он только и успел увидеть, как прямо к его лицу приближается большое белое пятно. Мозг Острикова только и успел осознать в этом пятне чудовищную птицу с выдающимся клювом и острейшими когтями на лапах. Один коготь жуткой птицы, как бумагу разорвал атаману горло. Это точно не птица-алконост, успел сообразить Остриков, перед тем, как умер.
Копыто, бросив лопату, рванул что есть сил в сторону с панической мыслью, лишь бы успеть убежать. Хоть куда, лишь бы как можно дальше отсюда. Серафим, кенгурячьими прыжками удирал в другую сторону. Он в этом начинании оказался солидарен с Копытом: надо бежать, ибо здесь безжалостно убивают.
Фунт смертный бой принял, как и полагает поступать приличному душегубу. Даже пытался своим ножиком достать птицу, атаковавшую его, но не преуспел. А птица преуспела, своим клювом разнеся Фунту голову. В это время ещё одна чудовищного вида кошка грызла и царапала братьев Зуденя и Клещака. Те пытались от неё отбиваться лопатами, но, после того, как кошке на помощь пришла птица, с братьями всё было покончено.
Кровавым боем вынужденно любовались Гоша и Юрик. Они ещё не отошли от шока, что их только что хотели убить, поэтому застыли столбами и хлопали глазами. Вот Афродита (страшнее кошки зверя нет) грызёт горло какому-то мощному мужику. При этом она рассержено шипит на мужика посмевшего поднять руку на её любимого человека. Подскочивший Деймос ударом клюва прекратил страдания, терзаемого кошкой мужика и кинулся на помощь Ухогрызу, который всё-таки завалил длинного мужчину и остервенело грыз его. Длинный умудрился выстрелить в волка, но, почему-то пуля прошла сквозь тело волка, не причинив тому вреда. Деймос походя клюнул длинного, отправив того на тот свет и, оглядевшись, побежал догонять оставшегося в живых противника.
Если Деймос, растопырив перья и воинственно клокоча, догонял Серафима, то в другой стороне Цыпа гонялся за скользким Копытом. Мелкому, ошалевшему от ужаса утырку, совсем не хотелось умирать, поэтому он ещё некоторое время ухитрялся отклоняться от атак озверевшего Цыпы, получая кровавые порезы от когтей свирепой птицы. От таких порезов он всё равно истёк бы кровью, но Цыпа проявил милость, ловко клюнув Копыто в голову.
Последним умер Серафим, ноги которого унесли бывшего крадуна аршин на пятьдесят от места бойни. Но от когтей Деймоса защиты нет, хоть в железный панцирь заберись. Серафим ещё был жив, когда в затылок его больно клюнули, но когда его тело упало на песок, то оно было уже мертвее мёртвого.
Впечатлительный Юрик тут же, недалеко от Гоши, освобождался от съеденного обеда, а побледневший Кашанкин мрачно созерцал поле боя, стараясь понять, вспотел это он или уже обоссался. Так вот ты какой — новый мир. Сходили, мля, прогуляться в морг, поискали вдохновения, нашли восемь трупов. Неправильные здесь люди обитают, как неправильные пчёлы, дающие неправильный мёд.
— Ты зачем их про Кишинёв спросил? — хрипло дыша, отблевавшись, поинтересовался Юрик у Гоши. — Видишь, как аборигены возбудились. Может, здесь молдаван не любят.
— А этот в меня стрелял? — пожаловался Гоша другу, показывая на труп Острикова.
— А этот меня своей железякой зарезать хотел, — указал на труп Грача Юрик. — Дикий народ здесь живёт, не находите, коллега?
— Пожалуй, — согласился с другом Кашанкин. Гоша всё ещё надеялся, что это всё ему мерещится, а он сейчас лежит в больничке под капельницей. Но проходили минуты, а трупы и кровавые пятна никуда не исчезали. Вот рядом с ним лежат три трупа, ещё три трупа валяются возле ямы. Чего это они там рыли? Вон лохматый Ухогрыз тащит за ногу ещё один труп. Кошки тоже приволокли мелкого мертвеца. Всего восемь покойников разной степени расфасовки. От разбойничьей банды осталась живой только их лошадка: стоит животина и трясётся от страха.
