Избавиться от постоянных укоров и ударов он смог чудовищным, но, пожалуй, единственно возможным для него способом — он посчитал, что настоящим виновником гибели Елены Соколовой является не кто иной, как он сам. И свою вину он определил не как сиюминутную, а как длительную, вспомнив, как странно отчуждённо повела себя Елена при их последней встрече в центре отдыха. Теперь он понял, что несмотря на все старания, несмотря на все ухищрения и на все предосторожности она таки засекла его тогда, когда он меньше всего старался попасться ей на глаза — тогда, когда она пребывала в компании подростков в качестве жертвы.
Допускавший такой вариант развития событий, Александр всё же надеялся на то, что ему удастся остаться не замеченным. Теперь же факт обнаружения дополнялся фактом рывка, сделанного Еленой вскоре после их несвиданного свидания. Иванов понял, что её решение уехать из Криницы, уехать от Александра было продиктовано решением изменить свою жизнь так круто, как только было возможно для неё самой. И она её изменила, заработав звание "золотой сотрудницы" литерного Центра Биологических Исследований за предельно короткий срок.
Но ни звания, ни истовое поклонение коллег, проявленное во время подготовки и проведения скорбной церемонии, так и не смогли отвести Александра в сторону от ужасного самообвинения. И вот теперь он вынужден был снова совмещать в себе две ипостаси, снова быть двойным. Рядом была Виктория и он вынужден был пустить её в свою душу, пусть не на прежнее место, но пустить, зная, что в будущем Виктория может быстро вернуть себе все прежние позиции, укрепить их и занять новые.
Он снова и снова прокручивал в памяти все известные ему данные о случившемся с Леной. И просматривая их, он не мог никак отрешиться от мысли, что в том, что она толкнула себя на такой шаг, есть и его немалая вина. Он снова и снова думал о ней. Он снова и снова считал себя не меньше чем главным виновником гибели Лены. Он знал, что Лена взяла на себя редкую даже для неё смелость сыграть основную роль в опасном эксперименте и совершенно импульсивное, заранее непросчитываемое движение стало последним в её жизни. Хотя для её спасения Центр пошёл на беспрецедентный шаг — запросил помощь местной Службы Безопасности, реанимировать получившую смертельную дозу облучения девушку не удалось... Она угасла за несколько часов.
Её мать, получив известие, сразу посерела от горя, а отец, прибыв в Центр через несколько часов вместе с женой, только укоризненно смотрел на работников Центра и старался не дать себе окончательно уверовать в то, что Лена погибла напрасно. Сотрудники Центра незамедлительно поставили вопрос о посмертном награждении лаборантки, но разве какая-либо награда могла бы вернуть родителям их единственную дочь? От всех мыслимых и немыслимых наград Соколовы отказались наотрез и Александр знал, что отец Лены понял свою правоту, проявленную тогда, когда он, молодой кандидат наук, заявил супруге о нежелании иметь детей. Вполне возможно, он уже тогда ощущал, что его ребёнок не проживёт долго, не найдёт ни общественного, ни личного счастья в этом мире.
Александр видел и знал, что ещё до церемонии похорон трое ведущих сотрудников отдела, в котором работала Лена, не выдержав укоряющего взгляда отца Соколовой, подали рапорты об отставке и удалились на местный Остров Забвения. Но судить их Совет Чести и Права Африканского региона не решился. Не было оснований: никто из сотрудников Центра, как показала самая тщательная проверка, не был виновен в гибели лаборантки Соколовой. Эксперты сошлись на том, что наука требовала своих жертв и забирала положенное ей, как бы ни совершенствовались системы безопасности. И в подобном выводе не было преступной поспешности или желания спихнуть ситуацию на тормозах — центр был буквально просеян снизу доверху и любая деталь подвергнута драконовским проверкам.
Строгий коричневый гранитный обелиск с белыми крупными буквами и плита из такого же гранита — вот все, что теперь напоминало о Соколовой всем, кто её знал. Местное Каирское пригородное кладбище стало местом её последнего успокоения — родители пожелали похоронить дочь там, где она погибла и Совет Безопасности Африканского региона не смог отказать в удовлетворении их права.
Стоя над плитой, навсегда скрывшей от него первую любовь, Александр снова и снова прокручивал в памяти все, что ему удалось узнать о её жизни после того вечернего, а точнее — ночного разговора. Чувство первой любви не угасло, оно теперь заняло прочное место в душе и сердце Александра, а утрата дала этому чувству право на постоянное пребывание в сути Иванова.
Сразу после похорон Соколовы дали распоряжение Транспортным службам Еврорегиона перевезти все их вещи в Клин. Туда же, но отдельно от Соколовых, прибыл на несколько дней Александр, старавшийся решить для себя нелегкую задачу — он прекрасно понимал, что Соколовы знают о той роли, какую играл он в жизни Лены и какую роль она играла в его жизни — увы, в этом не было ничего таинственного и сверхъестественного. Те несколько дней кратких визитов в их новую пятикомнатную, ставшую такой пустой и гулкой из за минимума оставленных вещей квартиру многое перевернули в душе Александра. Перевернули настолько фундаментально, что ему пришлось уединиться на несколько дней в монастыре, чтобы подумать без помех об очень многом в своей жизни.
Вернувшись в Космоцентр, Александр не смог найти в себе сил полностью и быстро вернуться к Виктории. Теперь Лена незримо стояла между ними. Только Михаил знал с хронологической точностью все, что произошло с Александром во время его пребывания за пределами Космоцентра. Александр по спецсвязи часто и подолгу разговаривал с ним. Друг никогда впрямую не обвинял Иванова в том, что по его милости Виктория не находит себе места и испытывает жесточайший прессинг неотложных дел, сфокусированных на ней только для того, чтобы не дать разгореться губительному огню отчаяния.
Иванов, безусловно, знал, что Виктория изо всех сил пытается нащупать причину такого охлаждения и изоляции, но найти в себе силы вот так просто вернуться к Виктории он не мог достаточно долго. Он рассчитывал, что его новая главная подруга сама поймёт его так, как доступно только женщине с её уровнем чувствительности.
Он был благодарен Виктории за её немалые усилия по слому тяжелого льда вынужденного отчуждения. Они провели два чудесных дня на берегу, обмениваясь короткими необходимыми фразами. Наконец наступил вечер третьего дня. Они сели у костра друг напротив друга.
— Мне очень, очень хорошо с тобой, Виктория... Но станет лучше, намного лучше, если ты ответишь на один мой вопрос...— Иванов пошуровал веткой в пламени, чтобы огонь стал ярче. В отсветах лицо Виктории выглядело загадочным. Иванов не решался продолжить и промедление его погубило. Он хотел исповедаться, но прежде — узнать, не отвергла ли его Виктория. В том что возможно отвержение, он не сомневался — история человечества изобиловала такими примерами.
Но Виктория, измученная постоянными и остававшимися безуспешными попытками докопаться до истины, не стала теперь думать только в положительном ключе о перспективах их взаимоотношений и была глубоко оскорблена тем, что Александр не пришёл к ней сразу по прибытии в Космоцентр. Для неё это означало теперь только одно: Александр больше не считает её своей единственной. Чрезмерно стремительное осознание справедливости подобного предположения подвигло Викторию на ураганный темп действий. Только впоследствии она поняла всю глубину своей ошибки и своей вины. Но в ту минуту...
"Началось... Он, кажется, действительно готовит мне от ворот поворот и вот теперь нашёл удобный, по его мнению, момент. — Виктория постаралась сохранить внутреннее психологическое равновесие, готовясь к словесному броску, одному из приёмов словесного каратэ. — Теперь мне придётся резать только по живому и без наркоза. Я не люблю досконально изученную мной космическую и военно-полевую хирургию, но... придётся."
— У тебя есть другая? — Виктория инстинктивно стала холодной и моментально отстранилась, продолжая говорить, но уже не глядя в лицо сидевшему напротив Александру. — И ты, конечно же, хочешь быстренько развязать себе руки... Порезвился у одной и пошел гулять к другой... Что ж, мне это очень хорошо знакомо. Полагаю дальнейший разговор — беспочвенен и в нем нет ни малейшей необходимости. — она построила кокон психологической недоступности и замолчала, психологически отдалившись.
Александр посуровел. Тирада Виктории быстро вывела его из недавно обретённого относительно устойчивого равновесия. Виду он не подал, смутно понимая, что все это — только эмоции, а не голос разума. Виктория элементарно боится. Выстроившиеся в определённом порядке мысли мнгновенно подсказали порядок действий и Иванов весь подобрался, подготовившись убыть с этого места в кратчайшие сроки. На стоявший неподалёку гравилёт он не смотрел, но мысленно мерил расстояние от костра до его кабины.
Наконец его губы разомкнулись и раздался жёсткий, не допускающий ни малейших возражений голос, каким, в общении с Викторией он ещё не пользовался никогда. И вот теперь...
— Полагаю, что после того, как ты прервала меня несправедливым обвинением, нам действительно не о чем говорить. Ты не дала мне договорить и объяснить ситуацию, что весьма стандартно и для меня неприемлемо. А потому, — голос Александра крепчал с каждым слогом. — с этого момента мы — только очень дальние знакомые. — Юноша встал, быстро принимаясь за сбор своих вещей. Затем он ненадолго скрылся в шатре. Выйдя из палатки с рюкзаком и укладками, он продолжал. — Свой знак, тот, что у тебя есть, я аннулирую, так что видеться придётся только в очень и очень официальной обстановке по очень большой необходимости и непременно при многочисленных свидетелях. — в его голосе теперь не чувствовалось и тени шутливости.
Виктория замерла, впервые видя Александра, мгновенно облачившегося в непроницаемую для неё броню и ставшего похожим на боевого робота. Иванов между тем продолжал говорить нисколько не повышая и не понижая громкость и не изменяя тон голоса:
— Я убываю в астрочасть на срочную работу и очень прошу: с этого момента меня больше никоим образом не разыскивать и не беспокоить. Всё. — Александр повернулся спиной и быстрым шагом направился к своему двухместному гравилёту.
Через минуту юркая машина стрелой летела в Харьков, в астрочасть, куда руководители Космоцентра приписали Александра. В тот момент Иванов даже не обратил внимания на то, что Харьков — украинский город и может быть связан с Викторией. Для него Виктория перестала играть прежнюю огромную роль.
Вика онемела от скорости, с какой проделал всё это Александр. Зашелестевшие едва слышно двигатели уходившей в небо машины вывели её из оцепенения и она, не имея сил даже подняться и сделать несколько шагов к взлетавшему гравилёту, разревелась в голос, не обращая внимания на костёр и на весело плясавшие языки пламени... Но Александр не стал включать экраны обзора и смотреть в сферические зеркала заднего вида. Его рука судорожно впилась в пластик рукоятки управления и машина, опоясавшаяся самой полной гирляндой взлётных огней оповещения, — был момент, когда Иванов хотел включить и полагавшийся машинам сотрудников офицерского корпуса Астроконтингента Земли синий "султан" на крыше, — ввинтилась в магистральный поток под предельно допустимым углом, оставляя Викторию далеко внизу и сзади.
Шумевшая неподалеку от стоянки река равнодушно слушала девичьи всхлипывания.
Впервые за долгие годы Александр дал существенную слабину и мышцы теперь действовали автоматически, спасая мозг от дополнительной работы. Гравилёт набрал разрешённую скорость и по главному эшелону полетел к цели. О том, что творилось с Викторией после его отлёта Александр старался не думать, хотя вполне чётко представлял силу её переживаний.
Виктория просидела у костра до утра, снова и снова прокручивая в памяти все происшедшее за эти несколько месяцев... Да, она снова не сумела удержать эмоции под контролем, что было непозволительной роскошью. Она снова, но теперь — откровенно походя и бездумно, слишком поспешно обидела Александра и на этот раз — по-крупному и надолго. Бежать куда-либо, звать и умолять было бесполезно: Александр был задет ею за живое и теперь предстояло испить чашу раскаяния до конца.
Какое она имела право забыть основополагающие постулаты Свода Межличностных отношений в части, касающейся глубоких и точных чувств?!... Она, женщина, на практике совершила самую женскую из всех возможных ошибок: импульсивно захотела прибрать к рукам и объявить своей исключительной собственностью мужчину — другую личность, имеющую полное право на свою жизнь и ни разу не посягнувшую на её собственную жизнь свыше определённых пределов...
Сколько раз только голос или само присутствие Александра спасали её от душевных кризисов, сколько раз его руки давали ей энергию, нежность и тепло, сколько раз его взгляды поднимали её из руин и собирали по кусочкам воедино?!... И вот теперь... Теперь она сыграла в самом полном масштабе незавидную роль обиженной собственницы... Глупо до невозможности...— Виктория в душе корила себя самым полным набором уничижительных слов и это словесное самоистязание доставляло ей слабое удовлетворение.
Она отвлеклась от своих невесёлых мыслей и внимательно огляделась вокруг, внезапно вспомнив о своей привычке постоянно собирать материалы для сравнительного анализа ситуации.
Александр собрался столь стремительно, что забыл одну из папок. Вот она, полуоткрытая, лежит на туристском разогревателе... Снедаемая любопытством, Виктория потянулась к папке и взяла её в руки. Из створок с лёгким шелестом выпал листок пластика с несколькими убористыми строчками. Взгляд Вики упёрся в эти строчки и, добравшись до последней точки, погас. Виктория без чувств свалилась на пол палатки.
"Как я могла?!... — в полусне, даже не пытаясь бороться с подступающей обжигающей всё нутро волной жаркой горечи, думала Белова. — Ведь он же — человек, он может и имеет полное право любить кого угодно!... Я же тоже могу любить свою первую любовь?! И он ни разу даже не спросил о том, кого я считаю первой любовью... Он знал, что это — сугубо внутренняя личная, абсолютно секретная для всех, кроме самых близких родственников информация и не стал нарушать её тайность. Может быть он даже посчитал, что для наших взаимоотношений это не имеет принципиального значения... Что бы там ни было, он не видел в этом препятствия...
А я? Почему я могу так относиться к другому человеку, ведь он же — не вещь и не моя личная собственность?... Какой уж тут совместный путь?! Какая теперь может быть с его стороны теперь помощь и поддержка?! Боже, неужели прав был мыслитель, сказав, что не мужчины собственники, а мы, женщины, самые большие и рьяные собственницы, постоянно боящиеся потерять попавшего в наши личные сети мужчину...
Боже, ну ладно там все и любые мои сестры по полу, им это позволительно по определению, но я, Навигационная Звезда, водящая за собой роту едва ли не самых подготовленных агентов Российской Академии Планетной Безопасности и заставляющая невесть почему, вроде как непонятным невесть когда выставленным авансом охранять себя лучше Президента Еврорегиона... Я, офицер Астрофлота и астронавигатор допустила подобную глупость?!.... Это просто непростительно и особенно — по отношению к Александру, к Саше, к Сашочку!... Боже!...
