— Признаться честно, где-то внутри я думал, что тебя можно спасти, что в тебе еще есть что-то светлое. Но нет, ты уже давно не человек.
— Я никогда им и не был.
— Но ты хочешь быть человеком. Глядя на живой мир со стороны ты ему завидуешь. Ты вечно врешь сам себе. Живешь в мрачной кровавой иллюзии боясь заметить мир вокруг. На самом деле в нашем мире есть много чего прекрасного, того что ласкает душу, наполняет внутри любовью и дарует смысл жизни. Я признаюсь, тоже не особо замечал все это. Но я хотя бы видел эту красоту. Порой, останавливаясь, я любовался снежными вершинами под сиянием луны, видел звезды сквозь шумящие на ветру сосновые кроны и даже отдыхал душой, глядя как счастливые родители ласкают свое маленькое забавное чадо. А тебе этого не понять. Ты привык видеть только насилие, аморальность и неадекватность — всю самую грязь, низшую прослойку нашего сложного, многослойного мира. Нет никакого ада вокруг. В аду здесь живешь только ты.
— Вам никогда не понять меня. У меня не было выбора...
— Ведь порой ты хочешь, пытаешься увидеть светлые стороны жизни но, чувствуя, как некая часть тебя выходит из-под контроля, становиться чуждой и враждебной, ты приходишь в ужас...
— Хватит! Замолчи!
— Теряя ощущение самого себя, ты сам себе причиняешь боль лишь бы почувствовать хоть что-то, хоть чем-то заполнить внутреннюю пустоту. Ты просто боишься признать, что мир вокруг он не только темный и дождливый, он еще светлый и сияющий, в идеале он черно-белый, никакой. Черного и ужасного вокруг хватает я не спорю, но светлого, прекрасного не меньше. От нас зависит то, каким является наш мир, от всех кроме тебя. От страха перед безумием ты не можешь мыслить свободно. Ты боишься смотреть на солнце или любоваться луной, потому что не умеешь понимать прекрасное и поэтому внушаешь себе, что вокруг царит ад и ничего не имеет значения.
— И как же ты думаешь, я таким стал? Думаешь, у меня был выбор? Я такой, каким меня сделали, вернее, сделал этот мир. И раз уж я стал чудовищем, так значит, такое допускается правилами нашего существования. Я как и все живу... существую. Так раз уж я чудовище то почему не имею права вести себя как чудовище? Ведь раз уж я такой ужасный существую, то почему не имею права ненавидеть этот мир, видеть в нем только темную сторону? Ведь кто-то должен это делать в черно-белом мире, не все же должны любоваться этим твоим солнцем. Раз мое существования допускается, то почему я не могу убивать, разрушать все вокруг — делать то, что мне свойственно?
— Опять эти тупые попытки самооправдания. Да брось! Ведь ты сам страдаешь от того чудовища что живет внутри. Слава богу, мы не животные и обладаем разумом. Наше главное отличие от несчастных животных в том, что у нас есть выбор. Глядя на ужасный мир вокруг мы понимаем, что не обязаны его терпеть.
— Суицид — и есть выбор, о котором ты говоришь?! — вновь расплылся в улыбке Ортопс.
— Я лишь предлагаю тебе помощь, — Фросрей развернулся к Ортопсу лицом. — Помоги мне, дай о себе хоть какие-нибудь зацепки, где искать упоминание о тебе. Любое проклятие это не более чем последствие былых грехов замкнутое в пространстве. Проклятие это загадка прошлого и, как и всякую загадку его можно разгадать. Определить механизм функционирования найти базовый элемент и воздействовать на него. Нет такого проклятия, которое нельзя разрушить. Я хочу освободить твою душу, я предлагаю спасение от этого кошмара. Помоги мне разгадать твою загадку. И я уйду из этого мира вместе с тобой, если хочешь.
— Если все проклятия так легко разрушить, то почему Чудовище Таргнера все еще в Армидее?
— Бывают исключения. Человек-волк это уникальное доселе невиданное проклятие. Он проклятие оставленное Духом, поэтому неподдающееся общей логике Тьмы и общей природе проклятий в целом. Боюсь это проклятие невозможно разгадать. Во всяком случае, не так просто.
— Я брожу по миру... по-моему уже вечность. Сильнейшие цивилизации разрушались у меня на глазах. Мир разрушался и восстанавливался снова. Тебе и не представить какой этой ужас — Армагеддон. Когда все вокруг умирает мучительно и страшно. А ты не подумал, что я тоже одно из таких проклятий-исключений и мою душу невозможно освободить?
— В твоей истории тоже замешаны Духи?
— Духи подобны богам они вне общих законов этой вселенной и поэтому творят что хотят, лишь только страх перед чем-то всевышним сдерживает их. Вопрос только в том, как долго этот страх будет воздействовать на них. Рано или поздно они ощутят свою вседозволенность. Нормальных Духов с каждым тысячелетием становится все меньше. Когда-нибудь этим богам, прячущимся в тени надоест терпеть этот безумный жестокий мир, они сойдут с ума. Наш мир висит на волоске, в шаге от хаоса и даже в шаге от смерти, но ты все равно пытаешься его спасти? Даже когда сам на пороге погибели. Ты говоришь о смерти как о спасении для меня, ты представляешь меня жертвой собственного безумия, но ты видишь лишь часть меня. А ведь в другой своей части я чудовище, — Ортопс будто застеснялся, закутался в плащ и скрылся в клубах дыма. Фросрей как обычно смотрел на этого психопата с недоумением.
— И это тоже часть меня, мое чудовище — это тоже я. Кто тебе сказал, что мне не нравится быть Ортопсом? Да иногда у меня бывают проблески, бывают даже приступы тошноты от очередного расчлененного тела, но это только иногда. Я с удовольствием утопил бы в крови остатки своей человеческой сущности, все эти слабости и чувства что еще живут во мне. С радостью остался бы только чудовищем. Потому что у меня есть все основания для этого. Да и смотрю я со стороны на этот мир, и мне совершенно не хочется быть его частью. Остатки моей человеческой сущности мучает мое безумие, и в этом споре моих половин я с удовольствием бы слился с безумием и окончательно стал тем, кем должен быть. Потому что мое безумие, оно родилось из гнева, из чувства мести, почти, как и у тебя. Ведь ты должен меня понимать. Только одно различие: твоим врагом были солдаты СБК мой же враг это весь мир, все человечество. Мой враг это весь этот ваш долбанный 'прекрасный живой мир', который существует и процветает вокруг, в то время как я мучаюсь в темноте. Это этот мир такое сделал со мной, меня изуродовали, и я вырвался на свободу только чтобы мстить. Мстить вполне заслуженно! Я чудовище! Хотя бы, потому что у меня нет выбора. После всего случившегося я не могу, да и не хочу меняться.
— Значит, наш поединок закончен, ты победил, — после небольшой паузы неожиданно заговорил Фросрей, Ортопс не сводя с мага своего безумного злобного взгляда, зааплодировал его словам. — Получается я как конченый придурок довел до массовой бойни, гибели десятков невинных жертв, причем от своих же рук. Вот это я подставился. Значит для меня все кончено. Ну, раз уж кончено, и делать мне на этом свете больше нечего, то, что мне мешает снова причинить тебе боль? Напоследок? — Фросрей демонстративно блеснув лезвием своего клинка, растворился, перейдя в сумеречное пространство.
Ликование быстро испарилось, сменившись неподдельным ужасом на лице Ортопса. Оглядываясь по сторонам, не зная, откуда ждать удара, он попятился назад. Он споткнулся, свалился на землю и в страхе быстро разломал свою грудину, взвыв от боли, сам боясь того что пробудил. Из него вырвалось облако красной газообразной материи, это облако обвило его, в то время как его собственная броня из красного стекла сначала будто расплавилась, стала жидкой, а затем обвиваемая облаком красного жужжащего газа начала увеличиваться в размерах. Задыхаясь, болезненно с криками Ортопс был поглощен разрастающимся красным стеклом, что покрывает его тело. Облако жужжащего газа вилось вокруг него, и материя красного стекла разрасталась, из чего-то бесформенного принимая свои законченные очертания. Вот спустя несколько секунд на земле лежало уже огромное красное чудовище, стеклянный великан — как называл его Фросрей. Хлипкое и немощное тело Ортопса было зажато где-то в центре, вместо сердца в груди этой огромной махины, вернее этого огромного костюма, мощного бронированного тела из того же органического стеклообразного вещества. Стеклообразная материя стала темной, не было никаких проблесков зажатого где-то там внутри немощного тела Ортопса. От основной личности в этом великане не осталось и следа. Во внутреннем плане это было уже совсем новое иное существо, безумное дикое, иная сущность или часть сложной многогранной личности Ортопса, которая пробуждалась, когда основной личности угрожала опасность. Это было способом его защиты. Этот великан не располагал воспоминаниями Ортопса, он ничего не знал о мире, не имел разума как такового. Он был подобен сторожевому псу, пробудившемуся только чтобы устранить опасность угрожающую основной личности. Видел цель и просто уничтожал ее, а уничтожив снова засыпал, давая Ортопсу овладеть телом. При этом Ортопс голосом из тела этой громадины помыкал им как собакой. Фросрей полагал, что стеклянный великан это есть концентрация, идеальное воплощение силы и гнева, что носил в себе Ортопс, олицетворение его внутреннего неконтролируемого зла, идеальное отражение одной из сторон этой сложной твари. Но он недооценивал сложности природы этого существа. Однако в чем-то логика Фросрея была верна. Если стеклянный великан это олицетворение всего безумия Ортопса, то значит, в нем должна быть скрыта еще одна форма, еще одна личность, выражающая его оставшуюся человеческую сущность в которой он, скорее всего слабый, немощный и жалкий. Ведь не просто так в древних манускриптах его имя значилось как Трехликий.
Стеклянный великан громоздко поднялся с земли, на которую минуту назад свалился перепуганный слабый Ортопс. В высоту это существо было около четырех — пяти метров, его голову покрывал огромный выпирающий на затылке уплотненный панцирь. Стеклянная маска треугольной формы образовывала лицо, глазные яблоки из того же бронированного стекла что и все тело, в центре которых имелись черные хрусталики зрачков. На треугольнике лица не было ничего кроме глаз. Поскольку рот отсутствовал, это существо всегда молчало, оно было просто не способно издавать звуки. Слышались только тяжелые долгие вдохи или выдохи через прорези похожие на жабры в районе лопаток на спине. Воздух был нужен не ему, а Ортопсу зажатому глубоко внутри него, где-то в середине его груди вместо сердца. Броня великана с головы до ног была иссечена переплетениями черных линий образующих абстрактные узоры. Все тело одна мощная броня, живым существом 'это' назвать было нельзя, это была своего рода машина порожденная Тьмой. Кончики его огромных стеклянных пальцев были увенчаны огромными когтями. Было в его образе что-то абстрактное, сюрреалистичное, непропорциональное. Из всего тела, в особенности из спины, торчали странные отростки, наросты, будто несформированные щупальца или застывшие брызги. Строение тела как у человека, однако, одна рука была больше и имела три пальца, вторая поменьше имела обычные пять пальцев. За спиной имелись огромные подобия крыльев, но летать это существо не умело. Сложенные за спиной будто крылья, отростки, использовались им как дополнительные листы 'стеклянной' брони. В случае необходимости это существо могло обтянуть дополнительной броней свою голову и грудь что делало его неостановимым, его удвоенная броня становилась просто непробиваемой, он мог проламывать собой стены любых крепостей. Вдобавок странный черный узор, покрывающий его тело. Эта тварь будто вырвалась из чьего-то безумного сна. Из самой глубины кошмаров Ортопса.
Огромная красная махина, встретившись со старым ненавистным врагом, сначала задергалась, запрыгала как обезьяна, издавая недовольное протяжное мычание. Затем подпрыгнув высоко, как только можно, с грохотом приземлившись на ноги, все же замерла, ожидая нападения мага. Листы дополнительной брони в виду ненадобности, закрепленные за его спиной, тихо подергивались как настоящие крылья. Черный дым, исходящий из окружающих руин обволакивал это существо. Оно уже встречалось с Фросреем, знало тактику сумеречного змея. Старый маг, как обычно решив вывести эту наполненную злобой махину из холодного спокойствия, возник перед ней метрах в двадцати. Стеклянный великан, как обычно снося все на своем пути, бросился на него. Маг исчез, перейдя в сумерки, красный гигант врезался в землю и кубарем прокатился по ней, влетев в горящий дом. Фросрей снова и снова возникая в разных местах, дразня эту дикую неосознанную тварь, исчезая у нее буквально из-под носа, привычно приводил это существо в бешенство. Красный гигант, быстро рассвирепев, гоняясь за магом издавая протяжные неописуемые стоны, разнес множество каркасов оставшихся от сгоревших домов пустого городка, что окружал место схватки. Успокаиваемый голосом Ортопса звучащим из его груди, он вроде сумел успокоиться. Под звук колыбельной, которую ему стал напевать Ортопс гигант, сумев подавить свой гнев, остановился, замер на месте, как и подобает в схватке с сумеречным странником и приготовился к удару врага. Фросрей возникнув на безопасном расстоянии, попытался снова его разозлить, заставить кинуться на себя, но ничего не получилось. Гигант, успокоенный колыбельной исполняемой заточенным внутри него Ортопсом, на провокации не поддавался. 'Эй ты, дубина, вот он я!' — кричал ему Фросрей, пытаясь его разозлить. В качестве ответа в тишине звучала только колыбельная, исполняемая мерзким голосом Ортопса, успокоенный гигант так и не двинулся с места.
Фросрей решил добраться до старых повреждений в броне врага, которые нанес ему сумеречным копьем во время былых поединков. Слава богу, пробоины, оставшиеся от былых схваток, хорошо знакомые магу так и остались на броне гиганта. Фросрей вывалился из сумеречного пространства буквально над головой великана. Маг хотел, упав сверху, нанести ему удар в область шеи, туда, где находился стык шейной и позвоночной пластин его 'стеклянного' панциря, там, где от удара сумеречного копья осталась главная брешь в его броне. Чудовище успело среагировать, своей огромной лапой попытавшись схватить мага. Фросрею пришлось снова раствориться, перейти в сумеречную зону. Тогда маг, возникнув у него за спиной, попытался добраться до другой менее значимой пробоины в его броне, также некогда нанесенной им при помощи сумеречного копья. Гигант успел среагировать, маг чтобы не быть раздавленным огромной лапой снова перешел в сумерки. Снова и снова Фросрей пытался вонзить лезвие своего клинка в трещины, имеющиеся в броне гиганта, оставшиеся от их предыдущих поединков. Великан под колыбельную Ортопса, подавляя свое безумие, стоял на месте, держа оборону, ожидая появления сумеречного змея, тщетно пытался схватить его, расшибить своей огромной лапой. Маг набирал обороты: нападал быстрее и интенсивнее, возникая из самых необычных мест.
Дополнительная броня великана отростками чудовищных крыльев продолжала оставаться за спиной. Обтягивая себя броней он становился менее подвижным, стать неповоротливой огромной махиной в схватке с сумеречным змеем было самоубийством, здесь нужна была не прочная броня, а наоборот скорость и реакция. В итоге Фросрей все же вонзил лезвие своего клинка, между пластинами его брони расковыряв былую рану, оставленную после их схватки несколько столетий назад. Внутри чудовища пульсировала боль, оно потеряло свое относительное спокойствие, будто сорвалось с цепи. Великан начал прыгать с места на место, стучать по земле кулаками от распирающей его злобы. Маг, находясь в сумеречной зоне из ее серой гаммы наблюдая истерику великана, как следует оттолкнувшись, совершил прыжок и в этой холодной серой невесомости без труда взмыв на нужное расстояние перешел обратно в физическую часть реальности, снова оказавшись над головой чудовища. Вновь упав на великана сверху, маг все же нанес ему сокрушающий удар, попав в место, в которое метил с самого начала. Его клинок вошел между двух пластин на стыке шеи и позвоночника. Сумев удержаться за клинок, по сути, повиснув на нем, маг весом собственного падающего тела сильнее раздвинул рану, так что поверхность брони треснула как стекло. Непривыкший к боли великан, издав протяжный стон, бросился бежать как обычно, по-другому спастись от мага сумеречника он не мог. Снося все на своем пути, громадина, растворилась в клубах дыма. Фросрей выйдя из сумерек, своеобразно попрощавшись со старым другом, решил больше его не преследовать. Он остался один в окружении тлеющих развалин, дыма и тел сотен людей убитых им в состоянии аффекта, со вспоротыми животами и перерезанными в его фирменном стиле шеями, вдобавок еще растоптанных лапами великана.
