Он, говоря 'люди', вообще разницы между всеми живущими в Империи явно не делал. Это сразу становилось заметно. Но у меня как раз назрел еще один вопрос:
— А кем был Властелин до... преобразования?
— Средней руки демоном, вероятно. Здесь у меня нет уверенности — есть только несколько обрывков старинного романа. Когда-то мне читал их Гнорр.
Гнорром звали Мастера Знаний.
— Наизусть читал, — меж тем продолжил Император. — И изрядно навеселе — и больше мне уговорить его повторить те истории так и не удалось.
— А ты человек? — сама не зная зачем, спросила я.
Улыбка пропала. Мужчина в кресле оперся локтями о колено, переплел пальцы рук, и оперся о них подбородком. Он долго молча на меня смотрел. Не давил, не заставлял пожалеть о вопросе, вообще не пытался воздействовать — и именно поэтому мне стало... не по себе. Зачем я спросила?
— Ты знаешь, как я стал Императором?
После смерти предшественника. В результате игры моей Империи.
— Я знаю, что к этому привело, — отозвалась я, наконец, осторожно.
— Когда Азра умер, он успел разрушить венец. Так говорили. На самом деле — его нигде не могли найти. Венец — это ободок, ритуальный символ, и сосредоточение наследия того, кого сменил Азра на троне. Доступ к информации есть только у Императора и его преемника, — он замолчал, глядя в стену.
Я не мешала его раздумьям. Потом, помедлив, протянула руку и осторожно сжала его ладонь. Каэрдвен вздрогнул, посмотрел на меня. Взгляд был... Какой-то не такой. Как у ребенка. У очень рано повзрослевшего ребенка. Или это ритуал так действовал?..
— Вириэль, венец невозможно украсть, — сказал он, наконец.
Поднялся, мягко высвободив свою руку, и встряхнул головой, вновь превращаясь в уже известного мне высокомерного владыку Империи. Причем тут венец?!
— Любой Император бессмертен. Как мэйны — не стареет. Но вообще я бастард. Моя мать была ночной бабочкой Аскольда, у границы степи. Племянник прежнего Императора попал в плен, и был оставлен племенами умирать. Она его спасла. Выходила. Согрела постель... — неприятная ухмылка. — А он, через два года, когда про нее и не вспоминал, послал убийц, которые ее не убили даже, ослепили и изуродовали, а ребенка забрали. Отец выяснил, что я — единственный наследник, который у него вообще может быть. Джулиан — сын совсем другого человека. Того, с кем моя мать прожила еще восемь лет, прежде чем нашла свою смерть.
— Единственный наследник? — вопрос вырвался сам собой; может, еще и потому, что я была наслышана о похождениях предыдущего Императора.
— Прежнего Императора и его род прокляли. Ты ведь в курсе? Проклятие коснулось всех законных наследников. Император обязан быть способным дать жизнь ребенку. Из живых и не затронутых проклятьем остался только я, — помедлив, сказал Каэрдвен раньше, чем я даже подумала бы спросить: — Моя мать умерла счастливой. Отец Джу ее любил.
Теперь понятно, почему он столько всего прощает брату. Рассказ был трогательным и даже, в чем-то, замечательным. Вот только... Почему — сейчас? Для чего все это? В то, что Император что-то делает случайно, мне не верилось ни на грамм. Может, у меня и вправду капитальная нехватка окситоцина образовалась, но факт оставался фактом. Каэрдвен в глубокой задумчивости рассматривал небо за окном, а я пыталась одновременно проанализировать его слова и понять их подоплеку. Самый очевидный ответ — вызвать доверие. В принципе, большинство женщин и вправду реагируют на откровенность, а уж 'слабость' сильного мужчины, которую дозволяют лицезреть только им — это вообще как призовая ленточка. Так же полезно, значимо — и эффективно. С другой стороны — если всех и всегда во всем подозревать, то это уже не паранойя, это хуже. Наверное, я действительно несколько странная — но для меня незаслуженная обида хуже паранойи. Думаете, власть имущие не обижаются? Алуриан говорил, что власть закаляет, ожесточает и помогает оставаться спокойным в любой ситуации — если приходит более-менее обосновано. Вопрос обоснованности можно обдумать потом. Но, если вкратце, ситуация такова. Власть вынуждает подключаться к социально-общественному механизму, состоящему из негласных и гласных правил, различных сфер влияния и воздействия, и так далее. Любой социальный механизм — потенциально управляем, иначе бы среди дипломатов и политиков так высоко не ценились личное обаяние и харизма, зачастую одним своим наличием позволяющие добиться определенных существенных результатов. 'За красивые глаза' — фраза как раз из этой области, на мой взгляд. Хотя, при отсутствии везения, подобного рода подарки некоторым приходится подтверждать и в постели, о таком думать я не хочу. Полагаю, тот же секс — это личное дело каждого, пока этот каждый не выносит его на люди. А уж вопрос ценности человека не только как набора генетически удачных решений, но и личности — вопрос еще более спорный. Каждому свое, как говорится. Ну да вернемся к обиде. В ходе вступления в социум, у любого индивидуума (я не психолог, если что, так что никакой профессиональной терминологии) вырабатываются, а, точнее, нарабатываются, шаблоны — удачные модели поведения, когда-либо в прошлом уже подтверждавшие свою эффективность. Так вот, реакции на обиду — это примеры применения таких моделей с учетом социально одобряемых реалий. Другое дело, что общества бывают разные, как и круг общения. Для Императора наиболее близки — волей неволей — цивилизованная, или цивильная, как иногда говорят, модель поведения. А в ней реакцией на обиду могут быть:
— игнорирование (работает по принципу 'слона не оскорбляет лай ничтожной шавки')
— высмеивание ('это кто тут рот раскрыл, раз двух слов связать не может?')
— благодарности за жизненный урок ('бесплатный безвредный опыт')
— вызов на дуэль либо простое убийство — в зависимости от степени и предмета обиды, а также благородства и ярости 'пострадавшего'
— обман (притворство, сокрытие своих ощущений, вплоть до сохранения видимости дружбы)
— страдания.
А, есть еще скандал, злость, ругань — но все эти способы куда менее приемлемы с точки зрения общественного сознания. У каждого из вышеназванных способов свои плюсы и минусы, и 'сложность применения'. Но правило для них общее — для всех, пожалуй, кроме страдания. Чем чаще отрабатывается, тем легче дается и меньших усилий требует. Император, как Властелин Империи, он же, ее символ и честь, не может показать, насколько глубоко ранен тем или иным событием — а потому, если страдает, то молча и незаметно. Хм, подавленные эмоции приводят к депрессии и сумасшествию, но не суть. Дуэли ему тоже не позволены — по закону, в Империи нет никого, кто был бы ему равен по статусу, и даже обнаженный клинок, направленный острием на особу королевской крови, может повлечь трибунал и казнь. Высмеивание требует либо определенной роли в обществе — а Император-шут отнюдь не всегда уместен, — либо заразительного чувства юмора. Желательно, не черного. Что Владыке, при такой работе, крайне сложно сохранить. А еще этот способ крайне действенен. Иногда чрезмерно. Благодарность Императора — слишком высокая награда (да, не случайно именно 'высокая' — от нее практической пользы никакой, зато какой престиж!), чтобы бросаться ею без повода. В итоге, в арсенале остаются игнорирование и притворство во всех его вариантах. Однообразие же, как известно, надоедает. Как итог — постоянный стресс, лишь усугубляемый автоматически прилагаемой к короне паранойей. Так может он делать все это просто от одиночества, потому что ТОЖЕ прошел тот ритуал, и хочет мне верить? И насколько сильно он хочет, чтобы в это верила я? Зачем?
Вопросам в голове становилось откровенно тесно.
Все-таки война — серьезная тема, и волей-неволей в отсутствие активных действий настраивает на серьезный лад. Занудствую, одним словом.
— А что за Сверкающие Пределы они взяли? — решила отвлечь его от раздумий и заодно переключиться сама я.
Муж выпрямился, поднялся из кресла.
— Мэйны в Империи живут повсеместно. И столица у них одна — та, где мы сейчас, — легкий жест в сторону города внизу за окном, далеко и чуть левее. — А вот княжеские 'наделы' — разные. И называют они их по-разному. По сути, это замки и города при них, целиком и полностью принадлежащие главе клана, иногда — рода, если состояние позволяет. Своя армия, свои земли, свои села вокруг, и свои налоги. Автономия.
Он поднялся, подошел к расстеленной мною карте.
— Смотри, — ладонь низко прошлась над бумагой, пальцы чуть подрагивали, будто он гладил нечто невидимое, распластанное по листу.
И вдруг карта разделилась, ее трехмерная копия поднялась в воздух. Так я не умела. Моим творениям недоставало этой четкости и яркости.
Заметив мое нескрываемое восхищение, муж улыбнулся.
— Так, — он медленно повторил жест, — так и так, — закончил, плавно и резко одновременно взмахнув ладонью, будто разрывал что-то.
Карта погасла. Он посмотрел на меня.
— Попробуй. Тебе в доспехе не жарко?
Я посмотрела на его тонкую тунику и, прежде чем подойти к карте, отправила магией в свою комнату поножи и наручи, оставив только панцирные пластины на груди и спине, со специальной шнуровкой по бокам, и накладками на бедра. Подошла, даже потрогала карту. Вздохнула, избавляясь от нерешительности. А вдруг не получится? Тьма, не получится так — создам, как привыкла. Мысль, в очередной раз, отрезвила.
Я провела ладонью над картой. Руку чуть кольнуло. Плавно вверх, будто утягивая за собой нащупанные нити, и резко дернуть, как бы их обрывая. Супруг, стоя напротив, с интересом щурил глаза. Сначала ничего не происходило. Но стоило Каэрдвену приоткрыть рот, кажется, собираясь меня подбодрить, а мне едва не закипеть, как чайник, от злости, как вдруг под потолком что-то ярко вспыхнуло, черная молния ударила в бумагу на столе, но не сожгла — та... вдруг потекла, наполняясь символами, какими-то значками, разрастаясь вширь, и складываясь одновременно. Бумага, прежде чем Император отдернул мои пальцы от нее, показалась живой, теплой. Левый край казался темнее правого. Причем, присмотревшись, я поняла, что полоса света медленно сдвигается. И рамка слева не рамка вовсе, а продолжение карты, свернутой вдвое — на моих глазах на черном фоне значки вспыхивали красным, синим, желтым — будто россыпь драгоценных камней. Взгляд сам собой нашел дворец. Маленький кружочек, неожиданно обретший объем и цвета. Мою руку будто тянуло что-то. Все, что успел Император — это схватить меня за плечо, а потом все вокруг вспыхнуло и... мы очутились на самом шпиле самой высокой башни дворца, откуда открывался великолепный обзор на приближавшийся со стороны гор грозовой фронт.
Мы оба, как ребятня, дружно ойкнули, и инстинктивно схватились за шпиль, обнаружив, что начали соскальзывать по ажурной кровле. Сначала хотели хвататься друг за друга, но вовремя одумались. Несолидно и вообще... Каэрдвен заторможено посмотрел вниз — крыша, башня, и двор далеко внизу. Потом вверх — небо без конца и края и далекие облака. Солнце высветило его лицо, коснулось бликами волос. В лицо ударил прохладный ветер.
— Так что ты... — стуча зубами от восторга напополам с холодом, пробурчала я, — хотел показать?
Пару секунд Каэрдвен привыкал к моей логике. Потом — рассмеялся. Легко и звонко, как мальчишка. Ничего недостойней и нелепей, чем застрявший на башне и хохочущий Император, я бы не могла себе и представить. А он выглядел абсолютно счастливым. С усилием оборвал смех, хотя улыбка осталась прятаться у кромки ресниц.
— Я хотел показать тебе схему расположения мэйнийских владений, — выговорил с усилием. — Но так даже лучше.
И больше ничего объяснять не стал. Да и не сделал — такого, о чем рассказать можно. Но что-то случилось — и вокруг нас у самого горизонта зажглись линии, складываясь в семилучевую звезду.
— Пределы — это семь замков-застав, первая линия обороны Монсальвата, традиционные вотчины мэйнов, — тихо и просто проговорил супруг, покачиваясь на ветру, как крайне антикварный флюгер, упорно указывавший на юг своей наиболее выпяченной частью. Я захихикала. Мне было проще — я-то привыкла лазить, где придется. Вот как Арньес тренировал — так и привыкла. А он...
Каэрдвен склонил голову на бок, приподнял бровь. Высокомерный до кончиков ногтей, элегантный, невозмутимый, ироничный — он составлял такой контраст самому себе на этой злосчастной башне, что я не выдержала. Смех перерос в хохот
— Меня еще никто, — помолчав, признался мой муж чуть слышно, каким-то низким, совсем не своим голосом, и вдруг поперхнулся, — не затаскивал на совещание на шпиль моего дворца, — закончил он негромко, откашлявшись.
Положил свои руки поверх моих, мягко разжал мои пальцы, до того судорожно стискивавшие золоченую медь, обнял невесомо, и откинулся назад, легко, будто в затяжном прыжке, оттолкнувшись от края крыши.
Мы падали. Солнце выглянуло из-за туч, осветило двор под нами, утонуло в глазах Каэрдвена. Лучи обвились вокруг него, будто нежное пламя, утешая, ласкаясь. И засияли, будто способны были излучать свечение сами по себе. Свет вокруг Императора сгустился, подобно облаку, потом изменился, будто ладонь, с щемящей нежностью мягко опускающая его на землю. И меня вместе с ним.
Ёган Лорх, Командор отряда ловцов Комиссии по надзору
Само существование спецназа — кашу маслом не испортишь, а летучий отряд Комиссии от перемены названия сути не изменит — мало напоминает привычную обывательскую. Ну, это как посмотреть, конечно...
Жен-детей нет. Это один из трех пунктов договора, подписываемого при вступлении в должность. Родственников тоже. В отряд идут только сироты да те, кому нечего терять. Некоторым не везет вдвойне.
Коллектив — чисто мужской. При специфике работы не тот у спецов уровень, чтобы им психологов подбирали, да и не всякая женщина потянет такую работу. Посылать же такую, что потянет — себе дороже. Ей и другое предназначение можно найти. При уровне развития магии вопрос естественной красоты теряет свою актуальность, а и пластические хирурги почти все некроманты по второму образованию, и своего не упустят. В спецслужбах работают профессионалы. Жертв да подарки присылать? Чревато. И как еще примут, среагируют? Нет уж, пусть лучше иногда нарушают, тут, в случае чего, и ликвидировать проще. Да и не поощряет Империя Света излишнюю жестокость. Так что начальство привычно пропускало целые страницы отчетов полевых агентов о посещениях отрядом веселых домов да периодически устраевымых загулах. В их личную жизнь и вовсе не лезли. Кто там, с кем спит... Знают и знают. А без причины ворошить незачем.
У отряда, какое-то время волей-неволей прослужившего под командованием нынешней Императрицы, когда-то, как и у всех, была сначала казарма. Всего отрядов было более сотни, разбросанных по всей Империи, но в столице служили лишь шесть. И каждому принадлежало нечто вроде благоустроенного барака, оформленного вроде флигеля близ дворцовых хозяйственных сооружений. Еще год назад командор Лорх пошел дальше. Они, как раз в день появления в группе Вика, в ту пору встрепанного и диковатого мальчишки, лишенного как передних зубов, так и тени доверия к кому бы то ни было, скинулись да построили себе на улочке неподалеку сруб. Трехэтажная изба, сад вокруг, прудик, опять же. Полигон, импровизированный плац, конюшня — в общем, все честь по чести. Район был служивый, так что, не смотря на дурную славу Комиссии, проблем особых не было. Трактирчик, все больше выпивку подававший, открыли, огород при доме разбили. Домашние работы многим не в радость, а тут всяко да душу греет.
