— Ты и твои проповеди, — фыркнул Адам. Отступив на пару шагов, он присел на единственный нетронутый столик. — В старом Белом Клыке была шутка, что даже твоя отрубленная голова будет читать мораль своему убийце.
— И ты решил это проверить?
— Ага, — легко согласился Адам.
Он мог представить пять лет назад, как Адам убивает в гневе и из ненависти, но никогда — вот так — легко и свободно, словно чужая жизнь не значила вообще ничего.
Гира вскинул голову еще выше, подставляя горло:
— Ну так давай, не тяни.
Мгновение Адам молчал, лаская большим пальцем цубу клинка. Стало так тихо, что Гира слышал жужжание аварийных ламп, собственное тяжелое дыхание, скрип веревок, которые его глупое тело, не слушая разум, упрямо пыталось разорвать. Наконец, оставив рукоять в покое, Адам со вздохом снял маску.
— Не сейчас, учитель, — усталые зеленые глаза, с тяжелыми синими мешками поймали взгляд Гиры и впервые старый журналист смог разглядеть в бывшем ученике не двуногого зверя, безжалостного лидера банды убийц, но человека. — Чуть позже.
— Зачем, Адам?.. — чувствуя, как скрипит горечью на зубах каждый звук, спросил Гира. Адам, Сиенна, весь Белый Клык... это была незаживающая рана на его сердце, которая начинала сочиться кровью каждый раз, когда что-то напоминало о расколе. — Я понимаю позицию Сиенны — не соглашаюсь, но понимаю — но то, что делаешь ты... Ладно, с Гленн у тебя получилось выйти сухим из воды, но ССТ?..
— Это намного проще, чем кажется на первый взгляд, — ухмыльнулся Адам. — Да, башня, по общему мнению, одно из самых защищенных мест Королевства, и это правда. Вопрос в том — от чего защищенная: шпионаж, скрытное проникновение, кибератаки? Не стоит даже пытаться. Прямой штурм? Я видел шахты, которые было труднее захватывать.
Он вел себя странно, но Гира никак не мог подобрать слово. Расслабленный?.. Почти добродушный? Спокойный?
— И тут все становится интересным. У нас в руках — башня ССТ, ключевая точка связи между Королевствами, бизнес-центр, престижный ресторан... и куча посетителей, среди которых даже жена советника Реда. Они успели изолировать сервера, перекрыть все такой броней, что даже аура не вдруг возьмет, но у моих новых друзей, оказывается, есть спец, который может взломать все, что угодно, дай только время: очередной мужик, которого Атлас выкинул после того, как он сделал за них всю работу. С другой стороны — мы не можем отсюда выйти, никак, и никакие заложники нас не спасут.
"Фаталистичный" — понял Гира. Адам выглядел как человек, поставивший все на один единственный шанс: и вот уже кости брошены, вот ударились об игральный стол, сухо стуча друг о друга, катятся все дальше и дальше... и все, что осталось — ждать, когда они остановятся: "глазами змеи" или "вагонами".*
Все или ничего.
...Да, это очень подходило Адаму.
— А там, — ученик махнул рукой в сторону окон, — не могут позволить себе согласиться на любые требования, которые там сейчас выдвигают мои ребята. Единственное, что им остается — убить нас всех, не считаясь с потерями. Однако... для этого надо отдать приказ, — Адам презрительно фыркнул, — поместить свое имя, репутацию и карьеру на карту, взять на себя ответственность за любые жертвы среди заложников, которые будут обязательно, не говоря уже о том, что я могу распилить эту башню пополам, если дать возможность. Они решаться, конечно... но будут тянуть до последнего.
— И тогда... что?
Белые зубы сверкнули в алом свете волчьим оскалом:
— И тогда Белый Клык станет меньшей из их проблем, и нам хватит времени на все. Я крал Прах не просто так, Гира.
Гира зажмурился, пережидая приступ головокружения — следствие попытки сесть поудобнее. Было сложно думать, собрать воедино умирающие в боли и слабости мысли, даже вспомнить, о чем зашла речь удалось не сразу.
"Меня беспокоит, что я не знаю, зачем Адаму столько Праха, — сказала ему Блейк прямо перед катастрофой в Гленн. — Белый Клык гребет все без разбору, но на черный рынок попадает только низкокачественный — оружейный он оставляет себе, и это намного больше, чем нужно всему боевому крылу".
Что лучше всего умеет делать чистый оружейный Прах?
Взрываться.
— Стены, — наконец, прохрипел Гира, подобрав единственный сценарий, для которого захват ССТ переставал быть самой большой проблемой Вейл.
— Сегодня единственный день за полгода, когда из столицы отправляется три конвоя, и нам пришлось очень постараться, чтобы они добрались до стен в одно и тоже время. Все даже почти законно — мы действительно везем Прах, в конце концов. Просто немного не тот, что в декларации.
— Зачем... — начал Гира, но мучительно закашлялся, словно теркой проталкивая сухой воздух в пересохшее горло.
— Чтобы взорвать стены, разумеется. Видишь ли, на границах скопилось столько Гримм...
— Нет. Зачем... о чем ты думал вообще?!
Адам откинулся назад, опираясь на локти, запрокинул голову к потолку, словно что-то искал и тихо ответил — все тем же отстраненным, пустым голосом:
— О нашей истории. Ты сам заставлял меня учить ее, и ни хрена не в объеме школьной программы. Откуда мы и когда, как получилось, что люди сломали нас, и как мы вернули свободу. Во время Великой Войны, когда стало совсем плохо, Королевства послали в бой фавнов. Они обещали нам свободу и права — если мы поможем им одолеть Атлас. И мы сделали это — бок о бок с солдатами сокрушили для них врага, но когда вернулись домой... Королевства попытались обмануть нас — они тянули время, тормозили вроде бы запущенные процессы, пытались загнать нас обратно в дерьмо. Тогда фавны, те, кто умирал, убивал и терял друзей за свободу не согласились с этим, вспыхнула Революция прав, и только после этого Королевства запустили процесс по-настоящему: болезненный и длинный, но постоянный. Знаешь, чему нас должна была научить эта история?
Гира попытался ответить, но Адам опустил голову, и журналист сдержался, заглянув темно-зеленые омуты его глаз, обманчиво спокойные, но с легионом демонов под поверхностью.
— Права не даются. Их нельзя заслужить. Нельзя дождаться. Нельзя выпросить. Их можно взять только силой, вырвать с боем из холодеющих рук тех, кому они принадлежали до этого. Так было раньше, и так будет всегда.
Адам легко соскочил со стола, подхватив меч, зашагал перед Гирой туда-сюда, и словно с каждым словом пробуждался от своей фаталистичной меланхолии: все пружинистей становился шаг, тверже — голос, и демоны в омутах, что прятались под поверхностью, танцевали в зеленых глазах все быстрее:
— Мертвы уже те, кто видел Великую Войну и Революцию, старики на пороге смерти — те, кто был еще совсем ребенком. Мы потеряли импульс, Гира, растратили обеспеченный силой кредит, что заработали в те годы. Что изменилось в жизни фавнов за последние десять лет? Какую по-настоящему значимую победу одержал ты или кто-то еще? Мы топчемся на месте, потому что Королевства забыли, какими могут быть фавны. Потому что они привыкли к таким, какие мы сейчас, какими сделали нас десятилетия мира и ты: готовыми терпеть, ворчать и огрызаться, громко лаять, но никогда, никогда! не кусать.
Он остановился перед Гирой, нагнулся, что посмотреть наставнику в глаза и широко оскалился — совсем не по-человечьи, не зубастой улыбкой, а настоящим звериным оскалом, словно готовя челюсти сокрушить глотку врага:
— Они забыли о том, что наш мир хрупок, и как легко сломать его. Они выстроили дворцы и решили, что золото защитит их от фавнов, но дворцы никогда не будут в безопасности там, где несчастливы хижины.
Мгновение они смотрели друг другу в глаза. Гира узнал собственную цитату, но молчал, твердо встретив танцующих демонов, и с каждой секундой Адам хмурился все сильнее.
— Почему ты молчишь? — наконец выплюнул он. — У Гиры Белладонны наконец закончились слова?
Гира лишь покачал головой, наконец опустив пристальный взгляд.
— Слова не помогут тебе, Адам, — с искренней горечью прохрипел он. — Слишком поздно. И... я не сказал этого раньше, но говорю сейчас: у меня больше нет ученика. Нет друга и соратника, пусть и триста раз бывшего. Есть только бешеный зверь, которого надо остановить.
— И кто же будет меня останавливать? Королевства? Они так же трусливы, как ты.
"Это или он, или я, Гира" — вспомнилось старому фавну.
В ее совершенно сухих золотых глазах было много скрытого гнева, океан упрямой решимости, капелька черной ненависти, немой вызов всем, кто встанет на пути.
" ... Потому что это тот бой, который я выбрала, и никто не будет вести его, кроме меня"
— Найдется, кому.
Адам рассмеялся, сухим, лающим смехом.
— Ты говоришь о Блейк. О, Гира, я нисколько не сомневаюсь, что она попытается. Она придет сюда, одна, и знаешь, почему?
Схватив журналиста за подбородок, Адам силой заставил Гиру посмотреть себе в глаза, и улыбка его становилась шире с каждым словом:
— Ей плевать на жизни этих толстосумов также, как мне. Она ненавидит их также сильно, как я. Мы с ней не так уж и отличаемся, учитель.
Краем глаза, за спиной Адама, Гира различил черную тень. В самом дальнем конце огромного зала для приемов, она совершенно бесшумно скользила меж сломанных столов и стульев, щепок и осколков разбитой посуды, медленно и осторожно выбирая дорогу.
"Ты опять встречался с этой бешеной? — хмуро спросил его шеф полиции Черного моря, когда Гира передал ему флешку. — Ты в курсе вообще, как она добыла все эти данные? На, полюбуйся! Это она делает тем, кого называла друзьями "
О н бросил Гире полицейский отчет — лишь один из многих, как догадался фавн; парню очень сильно повезет, если он не будет жить на лекарствах всю оставшуюся жизнь .
— Сегодня ты ее друг. А завтра?..
— Все это время она была самой большой занозой в моей заднице, куда больше, чем этот слепой громила. Она всегда знала, что мы сделаем и как, и знаешь, почему?
Тень замерла на середине пути, и наверно, впервые с момента появления посмотрела прямо на них. Золотой глаз мерцал в такт мигающему алому свету, и Гире на надо было всматриваться, чтобы знать, какую эмоцию выражал ее взгляд. Адам безошибочно бил в самое уязвимое место и самый ядовитый страх.
— Она одна из нас. И всегда будет.
Тонкая девичья фигура у окна, подсвеченная желтым светом фонарей . Обхватив себя за плечи, она мелко дрожала, как на исповеди, делясь переживаниями о том, что бы подумала ее мама, узнай , кем стала ее дочь.
"Я думаю, что твоя мама любила тебя, Блейк. И любовь не отрекается".
— Она в тысячу раз лучше тебя, — ответил Гира и потребовалась вся его выдержка, чтобы не посмотреть на Блейк прямо, удержав взгляд на Адаме.
Адам насмешливо фыркнул. Отпустив подбородок Гиры, он выпрямился и отступил, но старый журналист упрямо смотрел прямо на него, зная, что Адам не захочет отводить взгляд первым.
И, тем более, оборачиваться.
— Я всегда думал, что Блейк заменит меня. Ну, когда меня все же зарубят где-нибудь. У нее есть голова на плечах, желание изменить мир и сила, чтобы заставить это произойти. Ей не хватало лишь трех вещей: решимости идти до конца, готовности быть жестокой и умения по-настоящему ненавидеть.
Адам улыбнулся и Гире стало не по себе: не было в этой улыбки ни злобы для врага, ни ненависти для предателя — только гордость учителя, который наконец готов выпустить своего ученика в мир.
— Я нахожу очень ироничным то, что Блейк обрела все эти качества, лишь уйдя от меня. Все, что она делала последние месяцы — брала свое право силой. Право решать, как фавны будут бороться за свои права. Право решать, какое наказание понесет преступник.
Его рука легла на рукоять меча, так, чтобы со спины не было видно движения, и гордая улыбка превратилась в предвкушающий оскал. Все, что успел Гира — набрать воздуха в легкие, чтобы предупредить Блейк, но крик умер на губах, когда ледяное лезвие прижалось к шее, так быстро, что старый журналист не смог разглядеть даже начало движения.
— Право решать, кому жить, а кому умереть, — закончил Адам. — И сейчас она пришла сюда, чтобы доказать мои слова, и взять свое право силой из холодных рук того, кому оно принадлежало раньше. Одна.
Он легко провернулся на носках, почти протанцевал вокруг Гиры, оказавшись за его спиной; алое лезвие не сдвинулось ни на миллиметр, надежно приковывая Блейк к тому месту, где застало ее приветствие Адама:
— Привет, котенок.
Единственное, что ответила на это Блейк — подняла тесак в боевую позицию; единственный глаз разъяренно сверкнул сквозь щели черной маски.
— Что же ты молчишь?
— Мне нечего тебе сказать, Адам, — ровным голосом ответила девушка. — Поэтому оставь старика в покое, заткнись и сражайся.
— Видишь, учитель? — хмыкнул Адам за его спиной. — Она понимает то, с чем никак не можешь смириться ты. Твои слова ничего не значат, если у тебя нет силы, чтобы заставить их слушать. И даже если сегодня я умру — она останется. И продолжит начатое.
Блейк шагнула вперед и Адам шевельнул лезвием, пуская по шее Гиры тонкую струйку крови, заставив девушку замереть.
— Тебе, может, и нечего сказать, зато мне — есть. Поэтому замри и слушай, котенок, время для последнего урока.
Клинок вновь шевельнулся, поднимаясь по шее вверх, филигранно снимая почти микронный слой кожи с шеи Гиры.
— Все это время я никак не мог решить, чего мне хочется больше — отрубить тебе голову или дать повышение. Ты действовала именно так, как я всегда от тебя хотел — расчетливо и жестко, не боясь оставлять после себя сломанные тела. И когда я увидел все это, то кое-что понял... это моя ошибка, Блейк. Я был слишком мягок с тобой. Я пытался нагружать тебя постепенно, дать время привыкнуть и приспособиться, когда мне нужно было взять тебя за шкирку и зашвырнуть на середину озера. Оказавшись в одиночестве, против намного превосходящей тебя силы... ты сделала именно то, чему я тебя учил: ответила на жестокость — жестокостью и силой на силу.
Лезвие уперлось в подбородок, заставляя Гира задрать голову. Стараясь не обращать внимания на холодную смерть, придавившую пульсирующую артерию, старый журналист поймал взгляд Блейк и беззвучно сказал, надеясь, что она поймет по губам: "не слушай его".
— Ты разочаровала меня лишь однажды — когда выбрала спасти шлюху Шни вместо того, чтобы попытаться убить меня. Я надеюсь, ты понимаешь: все, что я сделал с тех пор — на твоей совести. У тебя был шанс закончить все прямо там и тогда, но ты струсила, и я продолжил. Каждая смерть, каждая сломанная жизнь... все это твоя вина.
Блейк едва заметно вздрогнула, закусила губу... и сделала то, чего никогда... никогда! нельзя делать в таких ситуациях — отвела взгляд.
— Поэтому я хочу дать тебе второй шанс.
