— Да делай что хочешь... — ответила Пушинка, глядя куда-то в пространство.
До этого Заря видела Маленького Грома лишь мельком, ведь ей не хотелось мешать ему и Пушинке наслаждаться временем, проводимым вдвоём. Теперь же предстояло не просто познакомиться, но очень серьёзно поговорить. В глубине души Заря несколько робела перед деликатностью задачи, кроме того, Заря не знала, как тот к ней отнесётся. Не исключено, что тот будет обвинять Зарю в случившемся несчастье, да и сама она чувствовала себя в некотором роде виноватой — теперь ей уже казалось почти очевидным, что, увидев корабль, надо было хватать Пушинку за руку и бежать в город за подмогой. Тогда беды бы не случилось. Но теперь уже поздно об этом думать. И медлить нельзя. Вопрос стоял о жизни Пушинки.
Госпиталь находился на окраине города, где Заря до этого была только пару раз, так что ей пришлось немного поплутать. Впрочем, среди прямых улиц заблудиться всерьёз было сложно, да и она знала, что госпиталь окружал парк с деревьями и несколькими скамейками.
Именно на одной из этих скамеек Заре сказали ждать Маленького Грома, который должен был выйти через несколько минут. С грустью Заря смотрела на кроны деревьев вокруг и думала про себя, что всё это обманчиво. Ведь и когда они гуляли с Пушинкой по берегу моря, мир вокруг казался таким тихим и безмятежным, и кто мог предугадать, что творится в этом момент на "Верном Страже", чьё название казалось теперь насмешкой. Может, и сейчас в здании рядом кто-то умирает в мучениях, только досюда не доносятся крики... Тут она увидела подходившего к ней Маленького Грома и в смущении встала:
— Я Заря. Маленький Гром, ты помнишь меня?
— Да, смутно. Ты, вроде, работала с Пушинкой в столовой, а потом... ведь это вы вдвоём решили так не вовремя взойти на корабль?
— Да, это я... — ответила Заря, испытав в глубине души величайшее облегчение. Значит, он не знает, что она — агент Инти, и считает её такой же жертвой, как и Пушинку. Что ж, и к лучшему. Значит, не будет обвинять её ни в чём, а ей не придётся оправдываться.
— Маленький Гром, я только что была у Пушинки, ей сейчас очень плохо. Она чуть в петлю не залезла. Только ты сможешь её спасти! Приди к ней, скажи, что любишь её, что женишься... И тогда она найдёт силы оправиться от случившегося, будет жить... А если ты сейчас отвернёшься от неё, она погибнет, а ты... ты никогда потом не сможешь простить себе этого, и тоже никогда не сможешь быть счастлив... Не губи ни её, ни себя!
— Но я теперь не могу жениться на ней, — ответил Маленький Гром, глядя себе под ноги.
— Неужели ты разлюбил её из-за случившейся с ней беды?!
— Нет, не разлюбил, не в этом дело... Но теперь я не смогу быть ей мужем...
— Не разлюбил, но всё равно брезгуешь ею? Тебе непременно чистенькую и невинную подавай! Не понимаю я этой вашей мужской брезгливости. Какая женщина отречётся от мужа только потому, что он тяжело ранен? Да и даже если опозорен... Если женщина уверена, что он оклеветан напрасно, что он на самом деле невиновен, то и с рудников его ждёт, и в ссылку с ним едет. А ты, значит, позора боишься? Что кто-то тебе твоей бедой тыкать будет? А вот Старый Ягуар не побоялся чужих осуждений. Женился на своей невесте после такого, и даже её сына усыновил. И кто осмеливался его упрекать? Разве что такие мерзавцы, как Эспада, который ещё смел хвастаться, что у него постыдных семейных тайн нет?! Да лучше бы он на свет не родился! — сказав это, Заря поняла, что слишком разгорячилась, и сменила тон с гневного на просящий. — Маленький Гром, пойми, неужели... неужели Пушинка в тебе ошибалась, и ты... ты в трудной ситуации оказался неспособен поступить как мужчина.
— Ты ничего не поняла, Заря. Не в этом дело. Ведь вы с Пушинкой христианки, а я не могу... теперь уже тем более не могу креститься. А она... она даже сейчас молится своему Христу.
— Неужели? Ты уверен?
— Я знаю это.
— Откуда? Ведь ты же не был у неё?
— Знаешь, несмотря на рану, я пытался... я очень хотел её увидеть. Я тайно пробрался к её окну, заглянул и увидел, что она молится. Не стоя, как у нас положено молиться, а на коленях, как это положено у христиан. Я немного послушал, и понял, что всё безнадёжно.
— А о чём она молилась?
— О том, чтобы это Христос её простил... не знаю уж за что, она же перед ним, вроде, ни в чём не виновата.
— Когда это было?
— Вчера на закате.
— А вскоре после этого Картофелина её вытащила из петли. Значит, она о прощении самоубийства молилась.
— Христианам нельзя убивать себя?
— Да, это единственное, что никогда не прощается.
— А то, что с ней сделали христиане, их бог может простить?
— Увы.
— Значит, их бог способен простить насильников, но не их жертву?
— Получается, что так.
В гневе Маленький Гром сжал кулаки.
— Заря, как ты можешь поклоняться такому богу?
— Я не поклоняюсь ему.
— Значит, ты ему не молишься?
— Нет. Я уже не христианка.
— Прости... И давно ты в нём разочаровалась?
Заря на секунду поколебалась, потом сообразила, что ответить, чтобы можно было рассказывать не выдумывая.
— Знаешь, когда Томас занемог, меня послали в дом монахов ухаживать за ним. И вот, однажды, когда Томас заснул, измученный болезнью, я спросила Андреаса напрямую: "Послушай, если бог всемогущ, и достаточно лишь твёрдой веры, чтобы исцелить любой недуг, то почему болеет Томас? Ведь Господь властен исцелить любой недуг в мгновение ока!" Андреас мне ответил, что существуют болезни ко славе божией. Я поначалу не поняла, но он мне объяснил это так. Оказывается, что христианский бог не просто так допускает различные беды. Ему не нравится, когда у человека всё хорошо, когда он ни в чём не нуждается, и ему не на что жаловаться. Потому что тогда человек мало думает о боге. Даже если он христианин и молится регулярно, то делает это скорее по привычке, а не оттого, что чувствует перед богом себя никем и ничем. Только в несчастье человек может понять, как он жалок и бессилен, и из глубины отчаянья способен молиться от всего сердца.
— Не может быть... — поражённо вымолвил Маленький Гром, — может, ты что-то неправильно поняла?
— Нет, Андреас объяснял всё очень долго и обстоятельно. Он говорил, что прочёл это в одной книге, которая называлась, кажется, "О божьем городе"... Святой Августин, который её написал, много говорил о земных бедствиях, ибо в те времена его город захватили и разорили враги. Многие видели причину этого бедствия в том, что большинство жителей незадолго до этого приняли христианство, но Святой Августин возражал, что город разоряли враги и до этого, а в том раз, хотя город и был разорён, враги-христиане не стали разрушать христианских храмов, а до того языческие разрушали. Он приводил это как пример того, что христианство хоть и слабо, но смягчает нравы, хоть при этом сам признавал, что враги обесчестили многих добродетельных женщин. И говорил, что господь позволил этому свершиться во многом потому, чтобы добродетельным это было на пользу, так как уменьшало их гордость...
Маленький Гром был потрясён:
— Не может быть... я раньше думал, что боги ничем не различаются, ну те, что у нас, покровительствуют нашему народу, тот бог, что у христиан — христианам. Ну, я даже допускал, что бог христиан могущественнее, так как христиан больше, но я и представить себе не мог, что христианскому богу недостаточно, чтобы ему просто поклонялись. Это бог, которому нужно, чтобы красивая и гордая девушка превратилась в кусок окровавленной плоти... Чтобы вопила в отчаянии... Пушинка не должна поклоняться такому богу, или она погибнет!
— Ты прав. Маленький Гром, я взяла с собой карандаш и бумагу, чтобы ты смог написать ей всё, что сочтёшь нужным. Если тебе важно, чтобы тайна касалась только вас двоих, то я клянусь тебе, что не буду читать это. Но только, пожалуйста, найди сейчас слова....
Маленький Гром ничего не отвечал, только мял случайно попавшую к нему в руки ветку.
— Хочешь, я отойду, и не буду тебе мешать сосредоточиться.
— Ладно, хорошо... Давай сюда бумагу.
Заря протянула бумагу и отошла на одну из дальних тропинок сада. Она глядела на здание госпиталя и думала, что очень может быть, именно в этот момент там кто-то помирает, ведь не всем же повезло, как Маленькому Грому, получить сравнительно лёгкую рану. Заря представила себе христианского бога, спокойно взирающего с небес на людские страдания, и её передёрнуло от этой мысли. Хоть бы уж этот бог не мешал людям жить, как они хотят, если уж не помогает. Но ведь сколько зла приходит в мир через его адептов, и он их прощает, не останавливает. Или не прощает? Но тогда почему в явной форме не сообщает им об этом? Что вообще в голове у пиратов творилось, когда они творили своё черное дело? Ведь Пушинку насиловать было не обязательно даже чисто с прагматической точки зрения — невинная она бы стоила по любому дороже, а от насилия могла бы вообще умереть, а мертвую не продашь. И всё-таки они пошли на это... неужели все были настолько пьяны? Едва ли... Маленький Гром окликнул её, прервав размышления.
— Готово, — сказал он, протянув свёрнутый листок. Заря взяла его и уже хотела было попрощаться, но тот продолжил. — Знаешь, Заря, я первое время не понимал, как стало возможно то, что случилось. Потом мне люди Инти объяснили, когда я дал им показания... Но тебе, поскольку ты не родилась в нашем городе, это едва ли будет понятно.
— Всё равно расскажи.
— Хорошо... знаешь ведь, что у нас тут два народа, чиму и кечуа. Так вот, нас с детства учат, что все народы должны жить дружно, и мы стараемся так жить, но есть такие люди, которым это не нравится. Ведь наши предки воевали друг с другом, и кечуа под руководством инков когда-то покорили Чимор... и есть люди, которых этот факт оскорблял. Едва ли кто признается в этом вслух, его мало кто поймёт, но есть такие, кто долгие годы таил обиду в душе. Ведь во время Великой Войны было и такие, что помогал завоевателям. Кто-то был просто шкурник, но были и те, которые так мстили инкам и кечуа за нанесённые их предкам обиды. Конечно, после войны их за это покарали, но иные из их потомков до сих пор мечтают о мести. Эспада и его любимцы были из таких, хотя тщательно это скрывали. А христианство лишь развязало им руки для вербовки сторонников... Так мне это объяснили люди Инти.
— Понятно...
— Я не знаю, стоит мне говорить Пушинке или нет, но после того, как над ней надругались, меня вывели из отсека с пленниками и показали её... Платье на ней было разорвано, она была вся в крови и без сознания. А рядом стояла Морская Пена и смеялась.
— За что она с ней так?
— Морская Пена всех женщин ненавидит. По крайней мере, молодых и красивых. И меня она тоже ненавидит, хотя я об этом до того дня не знал.
— А тебя-то за что? Ты ведь ей лично ничего плохого не сделал...
— Когда меня привели, Морская Пена, смеясь, показала на Пушинку, и сказала: "Смотри, Маленький Гром, во что превратилась твоя невеста!" "За что вы с ней так? Она же теперь умрёт..." "За то, что я ненавижу вас всех, чистеньких и порядочных! Я знаю, что вы, которые женятся один раз и на всю жизнь, как завещал Манко Капак, перешёптываетесь у меня за спиной, что я грязная шлюха! Хотя сами, поставь вас перед выбором, оказываетесь ещё теми сволочами. Знаешь, зачем я тебя позвала — хочу предложить тебе жизнь и свободу с одним условием: ты здесь сейчас прямо при мне надругаешься над своей невестой!" От гнусности такого предложения я онемел, а Морская Пена продолжала: "Ведь если ты это сделаешь, то тебе ничего не останется, как к нам присоединиться. И ты станешь одним из нас!" "Что, слишком много ваших мы всё-таки покрошили?" — не удержался я от подколки. "Много, но дело не в этом. Даже из тех, кто убивал, отнюдь не все хотели ругаться над Пушинкой, но я их заставила", — "я" она произнесла с каким-то упоением. — "Да, я! Хоть и через Эспаду. Мне нравится, когда люди переступают через порядочность, отсутствием которой мне в глаза любят колоть! Послушай, а почему ты не хочешь ею овладеть? Ведь она ничего не почувствует даже! Может, так и умрёт, не узнав? Послушай, неужели, будучи женихом и невестой, вы никогда не позволяли себе..." — и она плотоядно усмехнулась. Мне стало до того противно, что я был готов скорее дать себя на куски разрезать, чем выполнить то, что она хотела. Я как-то слышал легенду белых людей о царице, превращавшей людей в свиней, а свинью белые люди почитают символом всего подлого и грязного, но та, вроде, меняла лишь внешний облик, а эта — нутро. Она за отказ стать сволочью меня поджарить даже хотела. Этого даже Эспада не выдержал, сказав, что хватит, пусть меня уведут. И меня увели обратно. Но я теперь понимаю, за что с нами так поступили: ещё задолго до этого дня люди, которые приняли христианство, стали мысленно отделять себя от остальных, давая волю тому дурному, что в них было подавлено идеалами инков. Стоило только эти идеалы отринуть — и вылезло всё дурное. Может, это и больнее всего. Может, было бы не так обидно, если бы пришли белые люди и сделали то же самое... Что ещё от них ожидать. Но когда это сделали те, кто знали Пушинку как мою невесту, кому она не раз кивала и приветливо улыбалась, считая своими... а они оказались даже хуже чужих... — говоря это, Маленький Гром теребил в руках веточку, — может, это её и мучает больше всего, но она этого не понимает... Ладно, иди. И передай её ответ как можно быстрее.
Получив от Маленького Грома записку, Пушинка прореагировала весьма бурно:
— "Отрекись от Христа, и мы снова будем вместе!" — вот что он пишет! — в порыве чувств она бросила записку на пол, — Но разве я могу пойти на это?!
— А что для тебя Христос? — постаралась спросить Заря как можно спокойнее.
— Тот, кто после смерти будет нас любить и простит нам всё, что мы сделали не так. Я теперь понимаю, что слишком много я успела натворить за жизнь, чтобы я могла не нуждаться в прощении...
— Ты?! Но разве ты сама сделала что-нибудь плохое? Разве ты кого-то убила, что-то украла?
— Нет, но разве дело в этом? Я понимаю, сколько во мне нечистоты. Ты никогда не верила во Христа по-настоящему, тебя подослали шпионить, и ты... тебе не понять... — Пушинка отвернулась и устремила взор куда-то в пространство
— Да, я не верила во Христа, если ты имеешь в виду под верой отречение ради него от того, что я люблю. Но когда-то я его уважала, а теперь... вот если бы тебя всё-таки не успели вынуть из петли, то ты бы могла погибнуть, и тебя бы твой Христос отправил бы жариться на сковородке. Хотя знал бы, что поступила так именно потому, что тебе было очень плохо. Но наказал бы тебя, а не тех, кто тебя до такого состояния довёл. Вернее, их бы, может, наказал, тоже, но тебя всё равно на сковородку отправил... Разве может быть такой бог нам судьёй? Разве можно говорить о вине перед ним? Или, может, ты ещё перед кем-то себя чувствуешь виноватой?
— Дело даже не в том, что я лично в чём-то виновата, но... та война... ведь она затронула весь наш народ. Нас всегда учили, что те, кто воевал на стороне инков, были правы, а те, кто за христиан — нет. Но Андреас объяснил мне, что в любом конфликте всегда виноваты обе стороны. Значит, какая-то доля вины лежит и на тех, кто сражался за инков. Ведь на стороне христиан были многие из тех, кого инки обидели. Враги инков свою долю вины искупили поражением, а мы? Те, что от этого выиграли? Мы о своей вине не задумывались. И потому не расплатились... Мой позор — расплата за это.
