— Почему не нужен?
— Потому что, Государь... Солнце больше не делится по утрам со мной своей силой. Значит, мужем я стать я ей не смогу.
Асеро с тревогой подумал, что и у него после избиения та же проблема. Может, пройдёт, а может и нет, и неизвестно, есть ли у лекарей средства от такого... Вслух же сказал только:
— В Кито хорошие лекаря, надеюсь, они помогут. И всё-таки надо подумать о том, как вызволить Мышку. Они ведь её тут совсем со света сжить могут... Или продадут в рабство. Я знаю, что в других землях так делают — опозорят девушку силой или обманом, а потом продают её, ведь семье обесчещенная не нужна. Это называется ошлюхивание. Вот потому они это и сделали с ней ещё у тебя на глазах — чтобы тебе тоже была не нужна. Но я верю в тебя, ты не из тех, кто способен бросить любимую в беде.
— Государь, а ты знаешь, как распутать весь этот узел?
— Если честно, пока нет. Я вообще не ожидал такого. Особенно от учителя...что он за ошлюхивание будет.
— Ты человек образованный, ты многое понимаешь лучше меня.
— А ты не думай, что раз образованный, то знаю ответы на все вопросы. Атауальпа тоже был образованный, но про разбойников-свинопасов его никто не учил.
— Ну, тебя-то учили!
— Учили! — мрачно сказал Асеро. — Учили, что такие заводятся в грязи и неустроенности, а если обеспечить народу чистую и сытную жизнь, если есть возможность удовлетворить своё честолюбие служа Родине, то таких заводиться не должно. А, оказывается, ошиблись они. Ведь у Золотого Лука было всё — и возможность сытно есть и неплохо одеваться, и школа, и даже карьерные перспективы... Но он предпочёл разрушить государство, которое это давало, и ради чего? Откуда это взялось?
— Ясно же откуда. Учитель их так научил.
— Так-то оно так, но кто научил такому самого учителя? На курсах подготовки? Может быть, конечно, но и там его едва ли учили такого в открытую...
— Не знаю. До этих курсов он ничего такого не говорил. Может, конечно, и до того склонен был и скрывал, но потом всё это в учёные слова облечено было, значит, можно стало... И нигде, кроме как там, он такому научиться не мог.
Асеро с тревогой задумался. На курсах для будущих учителей в Куско преподавал не кто-нибудь, а сам Наимудрейший. Уж что-то, но преподавать насилие и издевательства в качестве методов воспитания он едва ли мог. Конечно, если тут свито вражье гнездо, то молодой учитель мог выступать его связным под предлогом курсов. Но всё-таки с этим вопросом ещё как-то разбираться надо... Что там говорила Мать-Земля? Что её и сестру обесчестили на глазах у всех, и что одной из целей этого было напугать Верховного Амаута, угрожая, что если он не пойдёт на сотрудничество, то его дочерям грозит то же самое. Конечно, тот человек слабый и скорее всего согласился, но если его пришлось ломать таким образом, значит, он всё-таки не был с ними заодно с самого начала. Да и вообще он человек довольно несмелый и осторожный. Он скорее предпочтёт деликатно закрыть глаза на что-то, нежели поднять скандал. И к положению выше своего не стремился. И так в общем-то высокое. Так что подозревать его в заговорах не было оснований. Но всё-таки стояло за этим что-то очень тухлое и нехорошее. И скорее всего, Наимудрейший если не знал об этом, то догадывался. И прикрывал, надеясь так уйти от проблем.
— Конечно, мне потом от Тапира отдельно влетело. А перед судом он ко мне заявился, и меня связали. Он так всегда делает, когда что-то важное, где я помешать могу. Например, распределение продуктов. Ведь он получает всё за меня, и самые лучшие куски себе забирает. Особенно одежду. С тех пор, как я осиротел, у меня обновки не было, хожу в том, что от отца осталось... А он не только себе берёт, но и своих любимцев одаривает. Вот и удобно им всем было меня в сумасшедшие рядить, но не убивать.
— А развязал тебя кто? После нескольких часов связанным ты бы так быстро ко мне не прибежал бы.
— Верно. Меня Птичий Коготь развязал, только просил не высовываться, чтобы его не выдать.
Асеро подумал, что Птичий Коготь мог и вчерашний разговор частично передать, ну что же, тем лучше. Вслух он сказал:
— Ладно, боюсь, меня скоро хватятся. Так что, Фасолевый Стебель, сам понимаешь, что я и рад бы тебе помочь, но могу немногое. Власти у меня теперь никакой нет, а положение скользкое, в любой момент убить могут. Надежда у меня одна — если меня через два-три дня свои хватятся и пришлют сюда выяснять, в чём дело. Тогда, возможно, у меня будет достаточно сил, чтобы навести здесь порядок. Но уезжать вам с Мышкой всё равно отсюда надо. Так что в первую очередь тебе нужно попытаться с ней связаться. Кто его знает, что там с ней дома творят... Даже если со скандалом её извлечёшь, хуже ей уже не сделаешь. А со мной свяжись или прямо, или через Розу, или через Птичьего Когтя. Я постараюсь поосторожнее, и спать буду подальше от окна.
В этот момент в дверь постучали, и послышался голос Розы:
— Папа, ты здесь?
— Здесь, ты одна?
— Да, открывай.
Обменявшись взглядами с Фасолевым Стеблем, Асеро открыл дверь. Роза, увидев юношу, нисколько не испугалась.
— Беги, — сказала она ему, — скоро старейшина вернётся, а он будет не рад, если застанет тебя здесь. Золотого Лука нигде не видно, Тукан с семейкой отнекиваются, но скорее всего, знают, где он. Или догадываются. Судьи сейчас совещаться ушли, но кто знает, что будет дальше.
Фасолевый Стебель подчинился.
Роза сказала:
— Папа, я думала, с тобой опять что случилось. Иди в дом, скоро ужин уже готов будет. Давай, я тебе помогу руки помыть, у них тут нет рукомойника, старый разбили, новый никак не досуг заказать было... Так что на руки полью, вот мыло.
Намыливая руки, Асеро сказал:
— Послушай, Роза, я всё-таки вот чего не понимаю. Ну, допустим, всего о своём сыне старейшина мог не знать. Но что-то до него должно было доходить. Сама понимаешь, дать предупреждение тебя не трогать он мог, только зная, что тот склонен к распутству... И неужели совсем не пытался воздействовать на это?
— Мне Золотой Шнурок рассказывал, будто их учитель говорил, что умеренное распутство для юноши ? норма...
— Глупости, я же был юношей, меня никогда на такое не тянуло.
— Золотого Шнурка тоже не тянуло, но его учитель считал просто слабым и больным.
— Ну, в моём здоровье в юности сомневаться не приходится. Иначе как бы я воевал? И потом тебя и сестёр твоих как-то зачал. Да и Золотого Шнурка в охрану взяли, значит, здоровье более-менее в норме было.
— Золотой Шнурок, кстати, очень был удивлён, когда понял, что ты такой... Им там учитель говорил, что все, кто хоть чего-то в жизни достиг, непременно распутники, половая слабость и высокое положение несовместимы.
— Нравственная чистота не равна половой слабости. Но допустим даже, и доказали бы, что отсутствие подобного рода желаний от некоей половой слабости. Бывают мужчины и более темпераментные, чем я. Но это вовсе не значит приставаний ко всем подряд. Я не амаута, не могу судить об естественности, но вот если бы обнаружилось, что для людей естественно ходить голыми, ночевать под открытым небом и справлять нужду где ни попадя, неужели кто-то стал бы так себя вести, ориентируясь на естественность? Всё наше воспитание было основано на том, что если есть дурные склонности, их надо преодолевать. А тут учитель учил калечить и позорить людей по собственной прихоти!
— Отец, мне самой всё это кажется каким-то безумием... Но... разве это не говорит о том, что ты не знал народной жизни?
Асеро вздохнул:
— Может, и не знал. В годы моего детства такого не было, и я представить себе не мог, что может быть.
— Сейчас мы со старухой Медной Зеленью объясняли жене старейшины, Онцилле, что её сын натворил. Она сперва не верила, потом в обморок упала. Я понимаю, что ей нелегко было такое выслушать. Когда твой родной сын чуть не искалечил другого твоего сына, а дочь обрёк на позор рабства... Не знаю, что бы чувствовала на её месте. Нам пришлось с малышом возиться и ужин готовить.
— Конечно, родителей Золотого Лука только пожалеть можно, но всё-таки не могу понять их слепоты. Если бы мой сын кого-то обижал, я бы всеми силами старался это пресечь, а не закрывал бы глаза. Впрочем, тут и на убийство глаза трусливо закрывают.
Дом старейшины изнутри опять напомнил Асеро о детстве. Даже запах здесь походил на привычный запах дома из детства. Бывший Первый Инка тут же сообразил, где кухня и столовая, а где спальни. Всё-таки удобно, что строили в Тавантисуйю по стандартам. Да и вещи, которые производились централизованно, были везде примерно одинаковыми. Для многих иностранцев это казалось ужасом — как же так, везде всё одинаковое, так и люди от этого одинаковыми станут? Но ведь даже в этой семье уже все разные. Даже братья-двойняшки и то полные противоположности. Попавшая в лапы какого-то неведомого каньяри Стрела, судя по всему, была тоже хорошей девушкой. С плохой Роза бы дружить не стала, Роза в людях разборчива, это не Лилия, которая могла связаться с мутным типом из любопытства, не видя в этом никакой опасности. А есть ещё Топорик, которому только десять лет, и который ещё неизвестно каким вырастет, на него бабушка и брат пытались по-разному влиять. Хотя на суде вон как выступил...
Роза сказала, что есть ещё девочки двух и шести лет, и новорожденный малыш, имя которому ещё даже не придумали. Немудрено, что мать тут замоталась с тремя младшими, так что ей не до воспитания старших, да и Розе она обрадовалась как помощнице, но при этом не видела нужды что-то узнавать про саму Розу. Стирает пелёнки и ладно. Именно из-за этой бесконечной стирки Роза не могла выйти посмотреть суд, и выбежала только тогда, когда чуть было не стало слишком поздно.
Про состав семьи Роза кратко рассказала ему в столовой. Тем не менее, хотя еда стояла на столе, никто больше в столовую не выходил, а Асеро неловко было начинать есть одному, потому они с Розой пошли выяснять, что случилось.
Зайдя в жилую комнату, Асеро увидел такую картину: женщина, видимо жена старейшины, кормила грудью малыша, а старуха и Топорик стояли рядом и, кажется, пытались её уговаривать. Девочки возились на ковре в той же комнате.
Так как женщина сидела в пол-оборота к двери, то она не видела Асеро и продолжала говорить, так как будто его нет:
— Не понимаю, зачем было приглашать его в дом? Что мы теперь, кормить его будем?
Старуха что-то хотела ответить, но тут подняла голову и увидела Асеро, да так и осталась стоять в смущении.
Тогда Асеро сам почёл за благо вмешаться в разговор:
— Давайте не будем ссориться и друг друга обвинять. Я не сомневаюсь, что у вас, как у представителей народа, есть в чём обвинить меня, а у меня есть в чём обвинить вас, но это сейчас глупо и бессмысленно. Того, что произошло, не изменишь, а надо думать о будущем.
Женщина недовольно ответила:
— А какое у тебя будущее? Повесят тебя завтра, да и всё.
— Уже навряд ли, Онцилла. Настроения народа поменялись. Разве что исподтишка прикончить могут попробовать.
— Тем хуже для нас — если ты уйдёшь отсюда живым, ты придёшь и отомстишь нам, вырежешь всю семью в наказание, — последние слова мать семейства произнесла с надрывным всхлипом.
— Да кто вам такое сказал?! Не собираюсь я вас за Золотого Лука наказывать, если вы, конечно, его укрывать дальше не будете. Да и укрывать было бы глупо — ведь вам-то он напакостил не меньше, чем мне. Вы же не сможете ему простить ни Золотого Шнурка, ни Стрелу. Во всяком случае, я на вашем месте не смог бы.
— А ты сам простишь Золотому Шнурку, что он с Розой целовался? Ведь было же такое! Ведь ты его в отместку или убить или оскопить должен.
Старуха добавила:
— Мы же понимаем, что такие люди, как ты, стоят над законом, и ты мог бы отдать на растерзание Инти даже своего ближайшего соратника и родственника вроде Киноа, если бы счёл это необходимым. Только вот тщательнее кадры надо было подбирать, сам-то Инти тоже небезупречен, только тебе говорить боялись, что он за непотребства творит, ведь он бы любого из жалующихся мог на каторге сгноить!
— Да кто вам такую чушь сказал?! Ну не может у нас никто единолично никого казнить. Даже я, даже Инти! И говорить мне никто ничего не боялся, если кто-то предпочитал поговорить со мной наедине, я всегда навстречу шёл. Золотой Шнурок мне был верен до конца, старался предупредить меня о заговоре, но не его вина, что не получилось. А что до того поцелуя... если юноша останется жив, то я их с Розой поженю. И буду счастлив иметь такого достойного зятя. Так что лучше вам будущего родственника накормить, напоить... — Асеро нарочно говорил в слегка шутливом тоне, понимая как важно сбить всеобщее напряжение.
— А может, ещё и в баньке выпарить? — съязвила Онцилла.
— Не откажусь, с меня семь потов во время этого судилища сошло, но это уж как вам удобно. Понимаю, что дрова для бани колоть некому, я не тот, что в былые времена, от ран не до конца оправился, так что не смогу...
— Да наколю я, отец! — сказала Роза, но мамаша её перебила:
— А может, ещё и чистую одежду из наших запасов себе потребуешь? Это наглость и грабёж!
Видно несчастная женщина с одной стороны понимала, что обвинять Асеро в том, что её сын Золотой Лук вырос чудовищем, как-то нелепо, чем тут Асеро виноват, но в то же время искала повод сорвать на Асеро свою досаду. Асеро ответил:
— Ну а когда Золотой Лук награбленными у меня дома вещами явился, это было ничего? Это ведь по его милости у меня теперь нет своей крыши над головой, и даже то, что надето — с чужого плеча. Спасибо ещё, добрые люди поделились.
— Вот к добрым людям и иди! — буркнула Онцилла.
— Да я бы рад, но у меня лошадь отняли, а как я пешком дойду? Так что уж потерпите одну ночь меня хотя бы. Кстати, хотел спросить — а кто придумал меня перед судом всю ночь связанным держать?
Старуха ответила:
— Кажется, Золотой Лук, но никто особенно не возражал. Ведь боялись, что ты сбежишь или причинишь кому-то вред.
— А то, что он Птичьему Когтю даже развязывать меня, чтобы выводить по нужде, запретил? Хотел, чтобы я перед судом вышел испачканный как младенец, и при таком позоре у меня едва ли был бы шанс склонить народные симпатии в свою пользу. Да и вообще так меня подставлять было низостью.
— Надо же... — сказала старуха, — а я как-то об этом не подумала. Я раньше читала в одном романе, как главного героя на день-два на дыбе подвешивали, и как-то не думала о такой деликатной проблеме. В книжках ведь про такое не пишут. А теперь подумала, и неприятно как-то.
— В книгах много про что не пишут, но мне казалось, что если ухаживаешь за малышами, это само собой разумеется.
— Но ведь сравнение связанного героя с обделавшимся младенцем... оно мне в голову не приходило в силу своей оскорбительности! И правильно, что не пишут. Думая о герое, думаешь о возвышенном, думая о младенце, думаешь о том, как его накормить и перепеленать.
— И потому возвышенного героя можно возвышенно морить голодом, — с иронией ответил Асеро.
