Мы столько прошли вместе, он мне столько отдал, стольким поделился, поделился практически бескорыстно, даже намёком не пожелав получить что либо взамен... Я всё это приняла и была рада, довольна и горда.... Мы... Я и Саша... Мы практически вышли на прямую, которая приведет нас обоих к звёздам вместе и рядом... Мы могли твёрдо выйти на прямую, которая будет вести нас по нашей почти столетней жизни вместе и рядом... И это могла я решать по древнему праву женщины, несущей двойную ответственность. И Саша... И он ни разу не показал мне, что приковывает меня к себе навсегда и будет очень недоволен, если я выберу другого мужчину. Он понимал, что это будет мой выбор, который он должен уважать и он был готов уважать мой новый выбор даже ценой душевной боли, даже ценой периода непереносимого одиночества... Он никогда не считал меня моей личной собственностью... Я была абсолютно свободна даже тогда, когда он был рядом. Господи, как он это умел делать естественно и незаметно и как ему было должно быть больно в глубине его сути...
Я была свободна даже наедине с ним. Я была вольна встречаться с кем угодно... Много ли мужчин согласились с тем, что их подруга день за днём контактирует с десятками других мужчин?... Он согласился с этим моим правом, поскольку полностью и безоглядно доверял мне. Он, вероятно, допускал возможность моего ухода к Ричарду, к моей первой любви, хотя, вполне возможно, не знал даже о его существовании... Он просто знал, что я прошла через чувство первой любви, как и всякий житель нашей планеты...
И он ни разу не дал мне понять, что его может требовательно ждать и желать другая, которую он, может быть, в глубине души и сейчас, после её гибели, продолжает любить... И она его, безусловно, помнила и любила все это время пока рядом с ним была я.... И она, может быть, даже очень может быть, знала или догадывалась, что Александр — не один, что он рядом со мной, с другой женщиной... И, зная это или догадываясь об этом, она всё же распорядилась в своем завещании направить сверхсрочное сообщение о своей гибели ему, Саше, в первую очередь, ничего не объясняя другим людям. Это ли не доказательство её настоящей любви к нему и его искреннего чувства к ней? А я... А я, не разобравшись предварительно и предельно досконально в ситуации, глубоко оскорбила Сашу несправедливым подозрением... А эта девушка терпела моё присутствие рядом с любимым и я знаю, какая это страшная мука... Она погибла, помня о нём до конца и заблаговременно распорядившись в завещании сразу вызвать его, если с ней случится беда... И он в любом случае улетел бы...
Саша бы улетел к ней в любом случае и я обязана была понять, что улетая к ней, он сделает все, чтобы я не страдала сильно, чтобы была по-прежнему защищена и обеспечена всем необходимым. А она, вполне возможно, могла чувствовать неотвратимость собственной гибели и в заблаговременно составленном завещании потребовала его экстренного прибытия и обеспечения самого полного инкогнито... Так бывает...
Таково было её право, но разве... разве она не хотела жить, помня и любя, жалея его, как всякая достойная женщина. Пусть они были очень разными, но любовь и жалость не спрашивают о разности. И он её жалел и любил, и она его, и это всё было все это время, пока он был со мной и я была с ним... Я только теперь с предельной полнотой узнаю, кто была первой любовью Александра.
И первой, кто имела все права на него, является она... Она, безусловно, была готова подарить ему детей, продолжить его жизнь во времени. Сколько надежд и желаний было в этой девушке, которая, конечно же, не была равна Саше по возможностям. Но разве чувства спрашивают о равенстве?
И вот — реальное настоящее извещение о её гибели... Фактически — вызов первого уровня обязательности, настоящий вызов группы "А". Теперь мне понятно, почему уже долгое время Александр ходит как башня, закованная в броню... Только Михаилу, вероятно, он открылся... И мне ничего не сказал... Конечно, не хотел по давней привычке меня волновать и беспокоить, ведь это настолько внутреннее личное дело, что требовать отчёта в этом — просто преступно... И вот теперь я его обидела настолько, что не уверена в том, что он простит меня когда ни будь... — так думала Виктория, пока её тело, потрясённое прочтённым, пребывало в спасительной расслабленности и неподвижности. — Теперь мне понятно, почему он отсутствовал больше чем полторы недели и мне все и каждый отказывались назвать истинную, точную, действительную причину его отсутствия... Каждый изворачивался как мог, говорили и "срочная работа", и "срочный вызов" и "срочный экспериментальный полёт"...
И это все — по его личному желанию делалось, он хотел и в этот тяжелейший для него самого момент оградить меня от волнений... И это тогда, когда он сам был в критическом душевном состоянии, когда не ему меня, а мне его надо было бы прикрывать, жалеть, обеспечивать и страховать. Когда не ему ко мне, а мне к нему нужно было бежать со всех ног, едва только он пересёк границу КПП Космоцентра. А я? А я, как последняя непроходимая дура возгордилась и возомнила, что он, мужчина, должен после такого потрясения предстать передо мной и не меньше чем покаяться невесть в чём. В чём, собственно, он должен был каяться?! В том, что любил другую раньше, чем меня? Или, может быть, в том, что не может совместить в душе горе и радость сейчас, после утраты?! И он должен был за это передо мной каяться?! И я не отмела самой возможности и необходимости такого сценария?!... И я прождала столько дней его появления, дав самой себе самую полную возможность оскорбиться его неявкой!... И я... я сыграла роль обиженной собственницы... и это оказалось живо и здорово и потом, много позже, после того, как сама, с огромным трудом... боже, как он сопротивлялся, как ему было тяжело вскрывать броню, защищавшую его от психических перегрузок после пережитого.... Я таки сломала воздвигнутый им вал льда, сломала лёд отчуждения. Господи, Витка, тебе просто не может быть теперь и в будущем никакого прощения никогда... Ты можешь вполне понять, что ты его реально потеряла. По-те-ря-ла. — Виктория повторила это слово про себя, вслушиваясь в его погребальную безысходность. — Он не шёл на контакт с тобой после возвращения, потому что, без всякого сомнения, чётко предвидел твою негативную реакцию а ты, Витка, именно ты не пришла к нему на помощь в тот чёрный для него день прибытия вызова.... Не Михаилу, а тебе нужно было быть в тот момент в номере Александра... И он понял, ощутил твое бессилие и замкнулся, заледенел. Он смог, вероятно, предельно чётко и ясно понять, что здесь ты — не Навигационная Звезда, а простая, немного тупая, глупая и ослеплённая эмоциями не самого лучшего ряда женщина.
И он заледенел.... Может быть, этот лёд был спасением для него самого от такого срыва? Может быть, мне самой не следовало торопиться его ломать? Может, надо было дать ему время и не давить, не спешить с восстановлением отношений, если уж с первого дня после его появления я не смогла толком и сразу понять в чём дело? Может быть, мне следовало сразу уйти? И какой вопрос он хотел мне задать, я теперь вряд ли узнаю...
Может, он просто хотел исповедаться мне, впервые за долгие месяцы совместного пути, облегчить душу передо мной, женщиной, а не перед кем другим, прежде всего — перед Лосевым? Он за всё истекшее время нашего знакомства ни разу не взвалил на меня своих внутренних личностных проблем, решая раз за разом только мои... И ничего никогда не говорил из того, что действительно у него на душе. Ведь такое Михаил понимает автоматически, как мужчина, и ему не надо ничего такого объяснять. Он знал и чувствовал, что следует всё же объяснить многое именно мне, женщине, и, вероятно, очень, очень хотел этого.
А я... А я оскорбилась самой мыслью, что не я — центр его Вселенной... И вот теперь наступила развязка — он снова замкнулся... Он снова замкнулся, наверное, оскорбившись самой мыслью, что не следует теперь хотя бы на йоту доверять женщине свои мужские проблемы и переживания. Нет, вне всякого сомнения он теперь не верит ни мне, ни любой другой женщине. Он не верит мне и любой другой женщине так же, как не верил никому из моих сестёр по полу, с очень, вероятно, давних пор.
О, я понимаю, как он был холоден со своими подругами в школе, ведь они видели в нём и, прежде всего, завидную партию для себя и просто — очень надёжного и цельного человека. И ведь он действительно был таким, но тогда, после встречи с Леной, хватившей наркотиков, — Виктория и сама не поняла, откуда ей вдруг стали ведомы такие подробности взаимоотношений Иванова и Соколовой, — он закаменел, мои сёстры по полу, даже самые прекрасные, красивые и умные, были просто сметены с его охраняемых секторов... Вполне вероятно, что он допускал их к себе только на уровень служебного общения. А ведь им хотелось и желалось гораздо большего! Большего, глубокого и лучшего.
А ведь он в таких вопросах с тех пор — настоящая скала и вот он, золотой универсал, золотой человек, становится гранитно-базальтовой скалой и пребывает в таком неестественном состоянии почти что до встречи со мной на перроне. Я-то сразу ощутила холод, исходивший от этого человека и адресованный персонально мне, как женщине. Он спиной чувствовал мое присутствие и не хотел ничего, кроме оказания помощи. Господи, я до сих пор отчётливо чувствую этот холод.
Какой же холодный Саша был вначале и со мной... Он только страховал, обеспечивал и защищал меня... И не более того. Он не идёт на прямой физический полный контакт даже сейчас, когда прошло столько времени и мы почти всегда вместе и рядом. Вместе и рядом... Были, были, Виктория, были вместе и рядом. Но теперь он не будет рядом с тобой, поскольку не верит в твою высоту, Виктория. Он не верит ни в тебя, ни тебе, и тем более — как женщине и как своей бывшей главной подруге. Бывшей... А раз так — ты одна теперь. И он — один.
Но он... Он теперь — не один! Он — личность не менее видная. И мои сёстры по полу своего не упустят! Ведь раньше я привычно и запрограммированно блокировала к нему доступ, исключая служебный, а теперь... Теперь меня рядом нет и вот теперь... И теперь рядом с ним может быть сотня девушек... И теперь они своего не упустят, ведь он имеет ныне полное право чувствовать себя абсолютно свободным... И теперь и он может выбрать любую другую, любую другую, но... но не меня... Даже охранять меня он не может, поскольку между нами нет теперь полного доверия. А дружить со мной и любить меня ему теперь, вероятно, незачем. И он может снова замкнуться и стать скалой, но особая прочная скальная порода будет с твоей стороны, Вика, с твоей стороны....
Для него, как и для любого мужчины работа — всё... Он погрузится в неё, и она привычно спасёт его. А я?!... А я вот, осталась впервые за долгое время совершенно одна... И, чувствую, что теперь я одна очень надолго... Господи, только не снова это одиночество.. только не это... Только не Михаил сзади в позиции скрытой охраны и сопровождения... Господи, Сашу, только Сашу хочу... Что я только не сделаю, чтобы его вернуть, чтобы он снова оттаял... Господи, только бы мне исправить эту ошибку...
Навигационная Звезда называется... Господи, да ты, Витка, просто не имеешь никакого права на это прозвище после случившегося... Последний в списке обломок астероида ты, а не Навигационная звезда... Он ведь — личность видная, золотой универсал и замкомандира потока управления, на него шестеро девчат-командиров ой какие ясные взгляды бросают, да и с других потоков по нему, ой, многие сохнут... Я же это знаю, видела и чувствовала не раз, а потому это не обман, такое отношение к нему со стороны моих коллег и подруг — факт.
Они, конечно, разные и по-разному относятся к нему. И не каждая считает себя ему подходящей. Он ведь — сложный человек. Но в первую очередь его примут и поймут прямые коллеги по потоку и факультету... Конечно же, они... Они — командиры, ему ровня и по профессиональным возможностям и по профилю подготовки, и даже, очень может быть, по психологической устойчивости. Уж они-то точно ныть, скулить и играть обиженных и брошенных не будут. Они просто поймут его так, как надо, так, как он хочет... Они-то поймут... А я?!
Теперь вот, по моей собственной милости место рядом с ним неожиданно и надолго освободилось... И свято место пусто не бывает... Чудовищно... И когда... Когда ещё я услышу его тихое "Виктоша"... Господи, да что же я такое наделала?!..."
Постепенно Виктория приходила в себя после потрясения. Костёр догорел и день вступал в свои права. Она встала и несколько часов ходила кругами по поляне, собираясь с мыслями. Упаковав вещи, Виктория не спеша, непривычно тяжёлым и медленным шагом направилась по тропинке, выводящей прямо к просёлку. В полдень она добралась до станции монорельса и почти без чувств опустилась в кресло в одноместном купе. Не было сил ехать в заполненном незнакомыми людьми кресельном общем вагоне. Не было сил, хотя её состояние и недоступность в этот момент понял бы самый необразованный в вопросах психологии человек... Не было сил...
Пока тело пребывало в спасительной расслабленности, мозг выводил из спящего состояния аварийные резервы и на платформу станции "Космоцентр" ступила девушка, твердо решившая потерять себя в напряжённейшей работе, объёмы которой были непосильны большинству из самых одарённых и подготовленных офицеров и рядовых сотрудников Астрофлота Земли.
Второкурсники-сержанты учтиво козырнули и незамедлительно пропустили свою старшую коллегу на территорию. Вскоре Белова уже была в своей комнате в курсантском общежитии. Пересмотрев все информационные источники, Виктория нигде не нашла следов пребывания Александра. С одной харьковской астрочастью её всё же упорно не желали соединять, учтиво отвечая, что адресат сам свяжется с ней, если найдёт нужным.
Михаил, с которым Александр связался по телесвязи из бешено несущегося гравилёта, с полувзгляда понял Александра. Сам ещё вольный казак, только выбиравший себе пару, он тем не менее, всегда прекрасно понимал состояние своего друга.
По прибытии в харьковскую астрочасть Командирской службы Дальнего космоса Александр побывал у командира части:
— Прошу разрешения, товарищ комкор. — Иванов приоткрыл дверь служебного кабинета командира.
— Заходите, Иванов. — высший офицер жестом пригласил младшего по званию зайти, ответил на уставное приветствие Александра и взглядом указал на кресло перед своим столом, но Иванов кивком головы отказался и остался стоять:
— Прошу дать мне срочную работу и разрешить ничего не объяснять. — произнёс Александр учтивым, но откровенно служебным тоном. Хозяин кабинета понял состояние своего коллеги и не стал выговаривать:
— Ладно. Стапельцентр в Ашхабаде вас устроит? — комкор сел.
— На сколько? — по лицу Александра было заметно, что этот вариант его устраивает.
— Там — наш филиал, сможете параллельно учиться в Космоцентре. Вижу, появляться в Московске не хотите.
— Да, товарищ комкор. Если возможно — на протяжении всего четвёртого курса.
— Хорошо. Идите в дежурную часть, оформляйте документы. Лосев подстрахует.
