Гарри кивнул.
Сириус вздохнул.
— Гарри, сегодня на суде было много всего. Много ужасных вещей, которые произошли с Питером, и вещей, которые ты видел... и вещей, которые ты не видел напрямую, но которые подразумевались.
— Я знаю... он... Волдеморт пытал его. То проклятие, которое он использовал...
— Круциатус, — уточнил Римус. — Это одно из Непростительных. Их три, и применение любого из них на живом человеке достаточно для пожизненного заключения в Азкабане.
— Это пыточное проклятие, Гарри, и, как ты видел до того, как дядя Римус заблокировал его для тебя, оно создает боль.
— Но как?
Сириус провел пальцами по волосам.
— Гарри, проклятие воздействует на все твое тело. Оно сгибает, растягивает и ломает его так, что ты и не знал, что твое тело может двигаться. Ощущение такое... как будто в тебя вонзается тысяча ножей, а электрический ток бьет тебя изнутри... это просто ужасно. Больнее, чем ты можешь себе представить.
— А Темная метка?
Римус колебался.
Сириус кивнул и посмотрел в глаза своему крестнику.
— Это форма темной магии, которую Волдеморт использовал, чтобы напугать людей во время войны. Она была жуткого зеленого цвета и висела над местом, где он совершил преступление, часто оставляя за собой тела. Это был знак того, что Волдеморт или его Пожиратели смерти побывали там. Это был самый страшный страх каждого во время войны — прийти домой и увидеть этот символ, парящий над твоим домом. До сегодняшнего дня, насколько мне известно, никто за пределами Пожирателей смерти не знал о клейме на коже его последователей. И Питер упомянул, что Волдеморт был умен в этом смысле: никто не знал имен более шести других Пожирателей смерти одновременно, сохраняя эксклюзивность и таинственность, и было чрезвычайно трудно выследить их всех. Кроме того, это не позволяло им сдавать друг друга, когда их поймают.
Ремус наклонился и поцеловал Гарри в лоб.
— Как насчет того, чтобы пойти наверх и попытаться немного поспать. Уже поздно, а сегодняшний день был эмоционально истощен для всех нас.
Гарри кивнул, пожелал отцам спокойной ночи и пошел наверх готовиться ко сну. Он быстро заснул, но сны уже ждали его.
Поначалу кошмар был знакомым, и Гарри сразу понял, что это было. Дядя Вернон пинал его, а затем произошла вспышка зеленого света, и Темная метка зависла над домом в Годриковой впадине, но когда он снова посмотрел вниз с неба, лицо Волдеморта упиралось в затылок Квиррелла. Питер хныкал на полу рядом с Квирреллом, а Волдеморт смотрел на него, вытянув руки, чтобы схватить его за горло и задушить, пока крик умолял вырваться наружу.
Крик разбудил его, и он задыхался, когда Сириус и Ремус вбежали в его спальню, а Мародер бешено лаял.
Нижняя губа Гарри задрожала, и он заставил себя не заплакать, когда Сириус заключил его в свои сильные объятия, крепко обнимая и нежно укачивая.
— Шшш, это просто плохой сон, Сохатик, просто плохой сон.
Гарри уткнулся лицом в плечо крестного отца и глубоко глотал воздух, его сердцебиение участилось, пока Римус проводил рукой по его спине длинными нежными движениями, а крестный отец бормотал ему на ухо ободряющие слова. Прошло несколько минут, но он успокоился и отстранился от крестного отца, повернувшись к Римусу, который вздохнул, когда тот обхватил его руками.
— Мне жаль.
— Шшш, — сказал Сириус. — Никогда не жалей, Сохатик. После сегодняшнего дня, как ты мог не увидеть плохой сон?
— Ты остался, дядя Рем.
Римус поцеловал его в висок.
— Нет такого места, где бы я предпочел быть.
Гарри кивнул, крепко обнял его, а затем отстранился, благодарно улыбаясь своим отцам, когда они устроились по обе стороны от него в кровати.
— Там был... зеленый свет, дядя Вернон, Волдеморт и Квиррелл, но Питер тоже был там.
Сириус кивнул, целуя лоб Гарри.
— Это был просто сон.
— Но...
— Нет, — сурово сказал Сириус. — Это был просто сон, Сохатик. Волдеморта больше нет. Сейчас он слишком слаб, чтобы что-то сделать, а Квиррелл мертв. Ты спас своих друзей и не дал Волдеморту получить философский камень, обрести бессмертие. Сейчас он слаб и жалок, и Мерлин надеюсь, что он таким и останется. Это был всего лишь сон.
— Я знаю, — сказал ему Гарри, потирая уставшие глаза.
Сириус снова поцеловал его в лоб.
— Гарри, когда ты будешь в школе, я хочу, чтобы ты использовал зеркало, чтобы позвать меня, если тебе приснится плохой сон. Я не хочу, чтобы ты переживал эти кошмары в одиночку.
— А если это будет каждую ночь и точно такой же сон?
— Мне все равно. Если понадобится, позвони мне. Я всегда рядом с тобой.
— Как и я, — сказал Ремус, проводя рукой по спине Гарри. — Днем или ночью.
Гарри крепко обнял отца, ощущение сильных рук Сириуса успокаивало его и заставляло чувствовать себя в безопасности и любимым.
— Я знаю это.
Сириус долго обнимал его, целуя в макушку, прежде чем отстраниться, и улыбнулся, когда Гарри просто повернулся, чтобы снова обнять Ремуса.
— Как ты думаешь, ты можешь вернуться ко сну или нам стоит спуститься вниз и выпить горячего шоколада?
Гарри улыбнулся ему полуулыбкой.
— Горячий шоколад.
Сириус улыбнулся и встал, взяв с тумбочки очки Гарри и передав их сыну.
— Хорошо, горячий шоколад. А потом в постель.
Гарри благодарно кивнул и последовал за своим крестным отцом из спальни, рука Ремуса обняла его за плечи. Но он знал, что, когда он снова заснет, его мысли все равно будут беспокойными, он только надеялся, что горячий шоколад поможет удержать кошмары на расстоянии.
* * *
Когда Гарри вернулся в Хогвартс на следующий день, он нашел своих друзей в общей комнате Гриффиндора и быстро отвел Рона, Гермиону и Невилла в сторону, чтобы рассказать им обо всем. Когда он объяснил, что Ремус скрыл от него большую часть одного воспоминания из-за его жестокого характера, Гермиона только вздохнула.
— Можно подумать, что Сами Знаете Кто хотел, чтобы он нравился людям, — сказал Рон с извращенным выражением лица. — Пытать кого-то до тех пор, пока он не согласится перейти на твою сторону, не кажется эффективным способом донести свою точку зрения.
Невилл кивнул.
— Беллатриса Лестрейндж... она причинила боль всем.
Гарри сочувственно улыбнулся своему другу.
— И еще некоторым. Гермиона, ты в порядке?
Она кивнула, вытирая слезы с глаз.
— Да. Это просто так ужасно. Мне жаль его. Он не хотел делать такой выбор, но он чувствовал себя в ловушке, как будто у него не было другого выхода, и посмотрите, что с ним случилось.
Рон скрестил руки на груди и покачал головой.
— Он предпочел свою собственную жизнь жизни своих друзей. Это эгоистично! У него был лучший выбор! Он мог рассказать своим друзьям о том, что с ним происходит, и они бы защитили его!
Гермиона взяла его руку в свою.
— Большинство людей выбрали бы выживание, Рон, это основная человеческая природа. Это не делает его эгоистом за то, что он не хочет умирать.
Рон покачал головой.
— Я понимаю, что он не хотел умирать, Гермиона, но предать людей, которых он любил больше всего? Я бы никогда не смог! Я бы предпочел умереть! Он должен был рассказать своим друзьям.
— Он хотел, но они заставили его дать Непреложный обет.
Глаза Невилла расширились.
— Заставили его принести клятву вдобавок ко всему? Ты сказал, что это было ужасно?
Гарри кивнул.
— Более чем ужасно. Дядя Ремус многое от меня скрывал, и я сначала злился, но то, что я видел, было... так ужасно, что я не могу представить себе ничего хуже, да и не хочу. Его пытали, его насиловали, его психологически терроризировали, я понимаю, как он уступил и сделал свой выбор, даже если я с ним не согласен.
Гермиона кивнула, ее рука все еще прикрывала рот в шоке.
— Но теперь он отправится в тюрьму?
— Он уже там. Тонкс сказала дяде Сириусу и мне сегодня утром, что его перевезли и поместили в камеру в девять часов утра.
— И он действительно был приговорен к почти двум тысячам лет заключения в Азкабане? — спросил Невилл.
— Да. Только те жизни, которых он лишил, получили по сто лет каждая. Он умрет в тюрьме.
— Почему он следил за Сириусом? — спросила Гермиона, ее карие глаза смотрели на него. — Ты узнал?
— Официально нет, — признался Гарри. — Но мы думаем, что это потому, что он устал жить в бегах, жить с чувством вины, и быть вынужденным прятаться, как крыса. Дядя Римус считает, что он выбрал дядю Сириуса, потому что тот вспыльчив, и он надеялся, что дядя Сириус сделает за него работу и заберет его жизнь.
Рон выдохнул длинный воздух.
— Он хотел умереть?
Гарри кивнул.
— Да, но дядя Сириус говорит, что он слишком большой трус, чтобы лишить себя жизни, поэтому он рад, что его приговорили к смерти в Азкабане, потому что Поцелуй слишком хорош для него.
— Поцелуй? — спросила Гермиона, ее бровь сморщилась. — Не думаю, что я когда-либо сталкивалась с этим термином раньше.
Рон почесал подбородок, пока говорил.
— Дементоры, которые охраняют тюрьму, питаются человеческими душами, и когда заключенного приговаривают к смерти, они целуют его и высасывают душу из его тела. Папа говорит, что жить без души — хуже смерти.
Глаза Гермионы расширились.
— Это варварство!
— Чем это отличается от смертной казни, Гермиона? — спросил ее Гарри.
Она покачала головой.
— Потому что это смертная казнь, Гарри! Ты умираешь, и все кончено, что все равно варварство, но быть вынужденным жить без души... Я не знаю, разве это не кажется... как-то хуже?
Гарри вздохнул.
— Да... наверное, да. Признаю, это было очень тяжело принять. Думаю, я собираюсь отправиться в постель, попытаться очистить голову и... мне просто нужно подумать. Я плохо спал прошлой ночью.
Гермиона кивнула, наклоняясь, чтобы обнять его.
— Если мы тебе понадобимся...
— Я знаю, — сказал он с улыбкой. — Спасибо.
И когда он забрался в постель и закрыл глаза, он увидел зал суда и почувствовал жалость в глубине своего нутра.
Питер выбрал не ту сторону, и все, кого он знал и любил, пострадали из-за этого.
В том числе и он сам.
Это было то, что привело к тому, что Гарри почувствовал жалость, и он не был полностью уверен в том, как он к этому относится.
Этой ночью его снова мучили сны.
Он метался и ворочался, видения пыток Питера смешивались с его собственным прошлым, а голова Волдеморта появлялась на спине Квиррелла, когда Гарри пытался бежать. Он проснулся с колотящимся в груди сердцем и некоторое время лежал, борясь с желанием заплакать.
Через несколько минут он решил встать и спустился по лестнице в общую комнату. Он удивился, увидев Джинни, дремавшую у камина, и направился к ней, забравшись в кресло вместе с ней.
Она вздрогнула, когда он дотронулся до нее, и слабо улыбнулась ему.
— Привет, Гарри.
— Привет, — сказал он ей с улыбкой. — Не возражаешь, если я немного посижу с тобой?
Она покачала головой, с минуту наблюдая за ним.
— Плохой сон?
Он кивнул, почувствовав облегчение, когда она переплела свою руку с его.
— Как прошел суд?
— Его, конечно, отправили в Азкабан, но это было тяжело. — Он быстро объяснил, что произошло, за вычетом экстремальных графических деталей, и наблюдал, как расширились ее глаза. — Это было странно, Джин. Я имею в виду, я знал, что он был причиной смерти моих родителей, причиной, по которой дядя Сириус должен был отправиться в тюрьму, но... мне было жаль его. То, как Волдеморт манипулировал им и пытал его, заставляя делать то, что он хотел. Я жалел его, и я не знаю, могу ли я действительно ненавидеть его.
— Ненависть — суровое чувство, Гарри. Папа всегда говорил, что ненависть закрывает все хорошее, что в тебе есть. Он говорит, что способность любить и прощать — две самые лучшие черты в людях. Он говорит, что любить бабушку и чтобы она любила его в ответ, несмотря на ненависть, которая последовала за их выбором со стороны семьи бабушки, — это лучшее решение, которое он когда-либо принимал", — с улыбкой сказала ему Джинни. "А Билл говорит, что ненавидеть кого-либо — слишком тяжелая работа и не стоит затраченных усилий.
Гарри обнял ее.
— Спасибо, Джинни.
Джинни обняла его в ответ.
— Я ничего не сделала.
Он только крепче обнял ее.
— Ага, ты сделала.
Она улыбнулась, когда он удобно устроился рядом с ней.
— Прости меня за наш последний разговор, Гарри. Я не... Просто в последнее время я чувствую себя очень паршиво. Билл всегда говорил, что иногда лучше всего выписывать свои чувства и разочарования, но чем больше я выписываю их в дневник, тем хуже себя чувствую.
Гарри нахмурил брови, узнав крошечную черную книжку на столе рядом с ними.
— Джинни, ты уже говорила, что пишешь "Тому", потому что так звали предыдущего владельца, но почему все страницы пустые? Если ты пишешь ему, то где же твоя надпись?
Она замешкалась на мгновение, и он подумал, не собирается ли она ответить ему, но затем она медленно вздохнула, прежде чем заговорить.
— Когда я пишу свои мысли, они исчезают в книге, как будто их никогда и не было.
Гарри нахмурился.
— Тебе не кажется это странным?
Она кивнула.
— Сначала я испугалась, потому что папа всегда говорил мне, что нельзя доверять чему-либо, если ты не видишь, где оно хранит свой мозг, но потом...
— Но потом? — подсказал Гарри.
Джинни прикусила нижнюю губу.
— Но потом дневник ответил мне.
Гарри поднял бровь.
— Что? И это тебя не напугало?
Джинни пожала плечами.
— Он дает мне советы. Он мой друг, Гарри. Как друг по переписке. Что в этом может быть страшного?
Гарри потянулся за дневником, почувствовав облегчение от того, что его шрам остался нормальным при прикосновении, прежде чем он открыл его и посмотрел на пустые страницы.
— О чем ты пишешь Тому, что слишком личное, чтобы рассказывать своим братьям или друзьям?
Она пожала плечами.
— Мои надежды, мои мечты, мои страхи, мои мысли... Для этого и нужен дневник, Гарри. Я просто записываю свои чувства и то, каким был мой день.
— И тебя устраивает тот факт, что дневник, похоже, отвечает мне взаимностью? Не кажется ли это... не знаю, странным? Вы когда-нибудь раньше слышала о дневнике, который отвечает?
— Вот почему он особенный, Гарри! Том — это... друг.
Гарри только кивнул.
— Ну, как твой друг, ты скажешь мне, если Том снова скажет что-нибудь, что тебя обидит? Он уже несколько раз расстраивал тебя, Джинни, и это, по-моему, не очень хороший друг.
Джинни улыбнулась ему и поцеловала его в щеку.
— Это просто глупый дневник, Гарри. — Она встала и потянулась. — Я собираюсь отправиться в постель. Ты будешь в порядке?
Гарри кивнул, улыбаясь ей.
— Да. Спокойной ночи, Джинни.
— Спокойной ночи, Гарри.
Он сидел несколько минут, глядя на огонь.
Джинни была права, это был всего лишь дневник, и для нее было полезно записывать свои мысли и чувства так, как она это делала, он даже подумал, что иногда это даже раскрепощает. Он был просто параноиком, потому что дневник как-то спровоцировал боль в его шраме в тот раз. Он до сих пор не знал, что с этим делать.
