— А у вас получилось?
— Нам гораздо разумнее было сосредоточиться на том, в чем мы были хороши. Данные указывали на то, что элементы внешнего слоя — оболочки-1 — были связаны друг с другом каким-то силовым полем. Все это создавало ощущение вдоха и выдоха, компоненты двигались так, словно были связаны сложной паутиной эластичных нитей. — Она обхватывает пальцами невидимый шар и заставляет его раздуваться и сжиматься. — Дело в том, что звезды тоже дышат. Режимы пульсации в звезде солнечного типа отличаются от режимов пульсации в "Матрешке". Но мы все равно могли бы использовать те же методы, те же инструменты и уловки, чтобы справиться с ними. И, конечно, во всем этом был смысл. Составьте карту пульсаций в звезде, и вы сможете исследовать ее глубинные слои точно так же, как землетрясения рассказывают нам о строении Земли. Мы ожидали, что пульсации "Матрешки" могут рассказать нам что-то и о ее внутренней части.
— Думаю, вы понятия не имели, что на самом деле найдете.
Неша издает короткий ироничный смешок. — Конечно, нет. Я вообще не думала в таких терминах. Просто думала о частотах, гармониках, анализе Фурье, каустических поверхностях. Не думала о гребаной музыке.
— Расскажите мне, что вы почувствовали.
— Когда впервые провела анализ и поняла, что пульсации можно разделить на ноты в западной хроматической гамме? Как будто я стала жертвой злого розыгрыша, когда кто-то в отделе перепутал данные.
— И когда вы поняли, что вас не разыгрывают?
— Я все еще не верила в это — по крайней мере, с самого начала. Подумала, что, должно быть, где-то напортачила в своем анализе, ввела несуществующие гармоники. Разобрала инструментарий на части и собрала его заново. Та же история — ноты, аккорды, мелодия и контрапункт. Музыка. Именно тогда я начала принимать реальность происходящего. С чем бы мы ни имели дело — что бы ни обнаружило нас — это было не то, что мы предполагали. Это было не просто какое-то глупое изобретение, какой-то инопланетный эквивалент зондов, которые мы посылали. "Матрешка" была машиной другого типа. Чем-то достаточно умным и сложным, чтобы петь самой себе. Или, возможно, для нас. — Неша колеблется и смотрит на меня недрогнувшим взглядом. — И это была наша музыка. Русская музыка.
— Знаю, — говорю я. — Она не выходила у меня из головы с тех пор, как я вернулся.
Никто еще так глубоко не погружался.
"Прогресс" углубился в "Матрешку" на пятьдесят километров — преодолел два слоя орбитальных препятствий, каждый из которых был глубиной в десять километров, и два открытых пространства толщиной по пятнадцать километров. Впереди была самая трудная часть его путешествия. Хотя о существовании оболочки-3 было известно со времени второго появления, точных данных об условиях под ней не существовало.
На самом деле этот барьер представлял собой пару плотно прилегающих друг к другу сфер, одна из которых была немного меньше другой. Материал оболочки был таким же темным, как и все, с чем мы уже сталкивались, но — к счастью для нас — в сферах были отверстия, несколько десятков круглых отверстий шириной от одного до трех километров, расположенных в совершенно случайном порядке. Расположение отверстий в обеих сферах было одинаковым, но поскольку они вращались с разной скоростью, по разным, медленно прецессирующим осям, отверстия совпадали лишь изредка. Через эти окна можно было заглянуть в сердце "Матрешки". Сквозь мерцающие щели в оболочке-3 пробивалось сине-зеленое свечение, намекая на светящиеся глубины.
Вскоре мы узнаем.
— Как у него дела? — спросила Галенка с места пилота. Я только что вернулся с орбитального корабля, где осматривал Якова. Надел медицинскую манжету на его запястье, чтобы Байконур мог проанализировать химический состав его крови.
— С прошлого раза мало что изменилось. Он просто смотрит на меня. Ничего не говорит и не делает.
— Нам следует увеличить дозу лекарств. — Она постучала по клавишам, настраивая один из ракурсов камеры "Прогресса". Удерживала позицию, подвесив его в нескольких километрах над оболочкой-3. Сказала, едва шевеля губами: — Погрузить его в кому, пока он нам действительно не понадобится.
— Я разговаривал с Байконуром. Они рекомендуют держать его на текущей дозировке, пока не проведут некоторые анализы.
— Им легко говорить, они на другом конце Солнечной системы.
— Они эксперты, а не мы.
— Если ты так говоришь.
— Думаю, мы должны позволить им разобраться с этим. Не то чтобы у нас не было других забот, не так ли?
— В этом ты прав, товарищ.
— Ты рада, что ведешь корабль внутрь? Ты уже давно в этом кресле.
— Это то, ради чего мы пришли. В любом случае, системы технического обслуживания сдыхают как мухи — даю этому кораблю около шести часов, прежде чем он погибнет у нас на глазах. Думаю, сейчас или никогда.
Я мог только преклониться перед ее высшей мудростью в этом вопросе.
За годы, прошедшие с момента последнего явления, сложное движение сфер было подвергнуто тщательному изучению. Составление карты дыр во внутренней сфере стало настоящим триумфом. Несмотря на это, так и не был разработан надежный алгоритм, который мог бы с какой-либо точностью предсказать события, связанные с окном. Сферы непредсказуемо замедлялись и ускорялись, что делало бессмысленными долгосрочные прогнозы. Если не было видно окна, движение внутренней сферы было невозможно измерить. Радар отражался от безупречной поверхности, как будто объект был неподвижен.
Все, что могла сделать Галенка, — это дождаться начала события "двойное окно", а затем попытаться ввести в него корабль, надеясь, что отверстие останется открытым достаточно долго, чтобы "Прогресс" успел пройти. Анализ всех доступных данных показал, что такие события происходили в среднем один раз в каждые семьдесят две минуты. Но это было всего лишь среднее значение. События "двойное окно" могли произойти с интервалом в несколько минут, или же до следующего события могло пройти десять часов ожидания. Сроки были сжатыми — "Прогресс" должен был начать движение в течение нескольких секунд после открытия двойного окна, тогда у него был шанс проскочить. Я не завидовал Галенке, которая сидела там, держа палец на управлении двигателем, как снайпер, ожидающий, когда его противник дернется.
В итоге полезное окно, до которого она могла дотянуться за отведенное время, открылось в течение сорока минут после нашего разговора. Глядя через ее плечо на экраны, я едва ли мог заметить какие-либо изменения в оболочке-3. Только когда "Прогресс" уже был направлен — двигаясь слишком быстро, чтобы остановиться или изменить курс, — проблеск сине-зеленого света убедил меня в том, что окно действительно открывается. Даже тогда казалось маловероятным, что корабль-робот успеет проскочить сквозь мигающий глаз.
Конечно, именно это и произошло. Только легкая складка в уголке рта Галенки свидетельствовала о том, что на данный момент ей стало легче дышать. Мы оба знали, что этот триумф может оказаться чрезвычайно недолгим, поскольку "Прогрессу" теперь будет еще труднее поддерживать связь с "Терешковой". Поскольку ни один искусственный сигнал не мог проникнуть в оболочку-3, связь могла осуществляться только при открытом двойном окне, в каком бы направлении оно ни находилось. Для перехвата этих импульсных сообщений и передачи их дальше на "Терешкову" предназначалось множество микроспутников-ретрансляторов, размещенных вокруг "Матрешки". Почти оборванные нити управления космическим кораблем-роботом будут все больше и больше полагаться на автономное принятие решений бортовыми компьютерами.
Я знал, что разработчики миссии предусмотрели все возможные варианты развития событий, каждый сценарий, который они только могли придумать. Я также знал, что никто из этих разработчиков всерьез не ожидал, что секреты "Матрешки" будут иметь хоть малейшее сходство с их фантазиями. Если бы это произошло, они были бы жестоко разочарованы.
Камера заднего вида показала, как за "Прогрессом" закрывается окно. Внутренняя поверхность оболочки-3 была такой же безжалостно темной, как и ее внешняя сторона, но все остальное сияло. Я задрожал от почти религиозного экстаза. Вскоре тайны, раскрытые здесь, окажутся в руках всего человечества, но пока — на восхитительный и драгоценный промежуток времени — этой привилегии удостоились только две души: Галенка и я. Ни одно другое мыслящее существо не заглядывало так далеко.
Под оболочкой-3 находился еще один пустой объем — промежуток-3. Затем была еще одна сфера. Мы смотрели на центральную шестидесятикилометровую часть "Матрешки", располагаясь в трех четвертях пути до того, что находилось в ее сердце. Оболочка-4 совсем не была похожа на те темные механизмы, через которые мы уже проходили. Она больше походила на колючий фрукт, отвратительно развитую бактерию или какое-то фантастически сложное коралловое образование. Поверхность сферы была едва видна, теряясь под колючими наростами из спиц, зазубрин и витых рогов единорога, простиравшихся на многие километры в пустом пространстве. Кружевные нити материи соединяли вплетенные друг в друга шипы. Мышечные структуры, похожие на корни огромных деревьев, оплетали основания самых крупных наростов. Все это сияло сине-зеленым светом, словно стеклянная скульптура, подсвеченная изнутри. Свет колебался и пульсировал. Оболочка-4 выглядела не как что-то, что было спроектировано и построено, а скорее как нечто, что росло дико и непредсказуемо. Это было чудесно и пугающе.
Затем сигнал оборвался. Теперь "Прогресс" шел сам по себе, полагаясь на свой врожденный ум.
— Ты молодчина, — сказал я Галенке.
Она ничего не сказала. Уже спала. Ее голова не откинулась в невесомости, челюсть не отвисла, но глаза были закрыты, а рука, сжимавшая джойстик, ослабла. Только тогда я понял, насколько она, должно быть, была измотана. Но я думал, что ее мечты были мирными. Она не провалила задание. Она не подвела Россию-матушку и Второй Союз.
Я оставил ее спящей, а затем провел два часа, занимаясь различными хозяйственными делами на борту "Терешковой". Поскольку мы могли использовать только антенну с низким коэффициентом усиления — антенна с высоким коэффициентом усиления вышла из строя вскоре после вылета, — данные, которые "Прогресс" уже отправил нам, необходимо было систематизировать и сжать, прежде чем отправлять их на Землю. Все данные, хранящиеся на борту "Терешковой", рано или поздно попадут домой — при условии, конечно, что мы их отправим, — но пока мне не терпелось показать Байконуру то, что я считал самым интересным. Все это время я проверял, нет ли обновлений о ходе выполнения, но никакого сигнала пока не обнаружилось.
Не дожидаясь, пока центр управления полетами подтвердит получение пакета данных, я разогрел себе немного еды, глотнул водки из своих личных запасов, а затем отнес еду в ту часть "Терешковой", которая была условно обозначена как общая зона отдыха. Это была самая яркая часть корабля, с пластиковыми цветами и украшениями, мишурой, фотографиями, открытками и детскими рисунками, развешанными по стенам. Я прислонился к стене и стал смотреть телевизор, просматривая различные каналы, одновременно отправляя в рот еду. Пропускал сериалы, викторины и ток-шоу, пока не попал на главный государственный новостной канал. "Терешкова" была главной новостью во время своего отлета, но выпала из заголовков во время долгого и утомительного круиза к "Матрешке". Теперь мы снова были на коне, вытесняя истории о неукротимой советской предприимчивости и смехотворных капиталистических неудачах.
Телеканал сообщил своим зрителям, что корабль успешно запустил роботизированный зонд через оболочки-1 и -2, что является триумфом, равным всему, что было достигнуто во время последних двух появлений, и который, как с уверенностью ожидалось, вскоре будет превзойден. Канал сообщил, что данные, уже возвращенные на Землю, являются щедрым вознаграждением, которое позволит занять самые проницательные умы на долгие годы. И не только Россия могла бы накапливать эти данные, поскольку с характерной для Союза щедростью они были бы переданы тем "некогда гордым" нациям, у которых теперь не было средств для полетов в космос. Неоднократно упоминались поименно отважные космонавты, собиравшие этот богатый урожай. Разумеется, ни слова не было сказано о том, как один из этих отважных космонавтов сошел с ума.
Я знал с холодной уверенностью, что они никогда не расскажут правду о Якове. Если он не поправится, то что-нибудь придумают — непредвиденную болезнь или несчастный случай с тяжелыми последствиями. Скорее убьют беднягу, чем признают, что мы люди.
— Я ходила к нему, — сказала Галенка, неожиданно напугав меня. Она вплыла в зону отдыха совершенно бесшумно. — Сейчас он разговаривает — почти в сознании. Хочет, чтобы мы выпустили его из модуля.
— Не стоит.
— Согласна. Но рано или поздно нам придется принять решение по нему.
— Что ж, сейчас спешить некуда. С тобой все в порядке?
— Хорошо, спасибо.
Она отдохнула меньше трех часов, но в условиях невесомости — даже после изнурительной работы — этого было достаточно. Это была полезная физиологическая адаптация, когда предстояло выполнить много работы, но это также означало, что десять дней в космосе могли ощущаться как тридцать на Земле. Или сто.
— Иди и поспи еще немного, если хочешь. Если что-то изменится, я тебя разбужу.
— Если что-то изменится.
Я пожал плечами. — Ты сделала все, что от тебя ожидали. Раз мы зашли так далеко...
— Да, мы должны гордиться собой. — Она уставилась на экран, ее глаза все еще были сонными.
— Они собираются солгать о Якове.
— Знаю.
— Когда вернемся домой, нас заставят придерживаться этой истории.
— Конечно. — Она произнесла это с полным смирением, как будто это было самое меньшее, чего кто-либо из нас мог ожидать.
Вскоре нам наскучили новости и телевизор. Пока Галенка отвечала на письма друзей и родственников, я вернулся, чтобы лично проверить состояние Якова. К нашему разочарованию, с Байконура по-прежнему не было никаких конкретных рекомендаций, кроме продолжения приема лекарств. Я почувствовал, что они не хотят, чтобы на их руках была кровь, если с ним что-то пойдет не так. Они были рады позволить нам взять на себя ответственность за нашего больного товарища, даже если в итоге мы его убьем.
— Выпусти меня, Дмитрий. Теперь я в порядке.
Я посмотрел на него сквозь бронированное стекло люка в переборке. Покачав головой, я почувствовал себя врачом, который ставит страшный диагноз.
— Пока тебе придется оставаться там. Мне жаль. Но мы не можем рисковать тем, что ты снова попытаешься открыть люк.
— Я признаю, что сейчас это не симуляция. Признаю, что мы действительно в космосе. — Его голос доносился через решетку динамика, металлический и далекий. — Ты веришь мне, не так ли, Дмитрий?
— Увидимся позже, Яков.
— По крайней мере, дай мне поговорить с Байконуром.
Я приложил ладонь к стеклу. — Позже, друг. А пока отдохни немного.
Я отвернулся, прежде чем он успел ответить.
