Готовностью умереть, но победить, французы не славились никогда, и теперь, лишившись, вдобавок, своего изначального огневого превосходства, они начали отворачивать, пытаясь разорвать дистанцию и фактически оставляя на съедение русским и потерявшие ход корабли, и второй авианосец, поврежденный, но все еще сражающийся, и свои легкие силы. Каждый спасался в одиночку, и если сохранившие ход и приличную фору в дистанции линкоры не преследовали, ограничившись несколькими залпами вдогонку, то на авианосец, крейсера и эсминцы, оставшиеся практически рядом, обрушилась совокупная мощь четырех русских кораблей. Именно в тот момент и прозвучал знаменитый "Приказ о пленных", ставший традицией для флота Нового Амстердама. Корабли его с тех пор не сдавались сами, а их экипажи считали сдающихся в плен врагов недостойными статуса человека.
Из огневого мешка сумел вырваться один-единственный крейсер, который, в свою очередь, изобразил таранный удар, а потом, пользуясь снижением эффективности огня русских из-за резкого маневра уклонения, в свою очередь резко изменил курс и проскочил. Конечно, досталось ему серьезно, но он проскочил, остальным так не повезло — русские не повторяли прежних ошибок, распределив цели и сосредоточенным огнем выбивая одного противника за другим. Это был уже не бой, а избиение. А покончив с легкими кораблями и всадив в авианосец не менее десятка торпед, от чего он просто развалился, русские взялись за потерявших ход французов, с которыми уже азартно перестреливались амстердамские крейсера.
Трофеями в том сражении стали два сильно поврежденных линкора, из которых, тем не менее, можно было собрать один боеспособный, благо корабли были однотипные, и авианосец. У него повреждения были незначительными, и экипаж уже практически закончил ремонт гиперпривода, когда "Эскалибур", подойдя "на пистолетный выстрел", выбросил две волны абордажников на десантных ботах. Теоретически, многочисленный экипаж авианосца мог оказать им сопротивление, и, возможно, отбиться, а выпустив собственные боты, даже нанести повреждения русскому флагману, однако делать все это пришлось бы под огнем бьющих в упор крупнокалиберных орудий. Французы предпочли сдаться — и ошиблись. Их просто вышвырнули в космос без скафандров, равно как и экипажи линкоров. Эскадра вторжения перестала существовать.
Позже, уже когда победители вернулись на Новый Амстердам, когда закончилось чествование победителей, плач родителей по погибшим детям и установка соответствующих ситуации памятных символов, а по корпусам искалеченных кораблей муравьями поползли рабочие, ужасающиеся масштабам предстоящего ремонта, выяснилось, что пленные все же есть. Целых четыре человека. Эти четверо были пилотами торпедоносцев, которые провели первую, самую удачную атаку французов, и они были несказанно удивлены тем, что их не только подобрали, но и отнеслись со всем возможным уважением. Для Соломина же в этом ничего удивительного как раз не было — психология русских успешно приживалась на Новом Амстердаме, и тяжелая, но решительная победа над превосходящим противником, очень этому способствовала. Дайте народу, людям, которые привыкли чувствовать себя ущербными и слабыми, возможность почувствовать себя героям, убедите их в собственных силах — и вы получите хищников, готовых зубами рвать кого угодно, но не вернуться в прежнее униженное состояние.
Через месяц примерно на Новый Амстердам прибыл новый французский посол — официально никакой войны не было, просто посольство Франции было эвакуировано, точнее, точнее, его служащие отозваны для консультаций, так это официально звучало. Впрочем, как раз в этом не было ничего удивительного, так произошло в большинстве посольств — знали, козлы, о грядущее драке. Ну, прибыл — и прибыл, его приняли не то чтобы тепло, но спокойно. Правда, на церемонии вручения верительных грамот Соломин поинтересовался, куда же делся предыдущий. Из многословного и витиеватого ответа посла (истинный дипломат, блин!) стало ясно, что тот снят с должности за допущенные ошибки. Проще говоря, за то, что не сумел правильно оценить оборонительный потенциал Нового Амстердама. Ну, то, что посольства во все времена связаны с разведкой, общеизвестно, возмущаться глупо и бессмысленно, поэтому Соломин воспринял смену дипломатов, как должное. В смысле, совершенно безразлично, враг есть враг, а как его зовут — так ли уж это важно?
Так вот, этот дипломат поинтересовался судьбой соотечественников и возможностью их депортации. Похоже, тот факт, что пленных не брали, его неприятно удивил, и он попытался выразить протест, на что получил вполне логичный и обоснованный ответ, что корабли без опознавательных знаков, осуществившие нападение без объявления войны на мирную планету, в общем-то, принято считать пиратскими. Ну и с их экипажами принято поступать, как с пиратами. Диктатор знает об этом, хе-хе, из первых рук. Так что, посол Франции готов признать, что военнослужащие его страны занимаются пиратством, причем с одобрения государства? И он готов это сделать в присутствии наблюдателей нейтрального государства? Присутствующие здесь же несколько русских офицеров, только что прибывших из Российской империи на Новый Амстердам в качестве инструкторов, с готовностью расправили плечи и надули щеки. Глядя на этот впечатляющий демарш, француз сдулся и моментально снял все претензии. На этом вопрос был исчерпан, и французы, наверняка решив припомнить это когда-нибудь позже, при случае, деликатно заткнулись.
Еще одним следствием победы явился впечатляющий наплыв на Новый Амстердам наемников и пиратов всех мастей. Одни, в первую очередь, пираты, интересовались возможностью сбыта трофеев, быстрого и качественного ремонта кораблей, а также отдыха для экипажей. Все эти услуги на планете оказывали, не интересуясь происхождением средств — государству нужны были деньги. К тому же, Соломин подходил по принятому в Российской империи принципу, что тот, кто не совершил преступления на территории государства, перед этим государством невиновен. А что же уж там он совершил за его рубежами — это только проблемы лично его и тех, кого он задел. Выдачи, в любом случае, не будет, хоть сотню запросов об экстрадиции присылайте. Это всегда возмущало соседей, особенно британцев, почему-то склонных забывать, что именно они ввели моду на такое поведение, и теперь пожинают плоды собственного хамства. Дипломаты, скрипя зубами, передавали ноту за нотой, а Соломин, в лучших традициях японцев, вежливо улыбался им и... игнорировал. Лезть же из-за такой мелочи в драку с имперским протекторатом никто пока не рисковал — всем еще памятен был жестокий урок, преподанный Франции, и что у Соломина в загашнике никто не знал.
Наемников больше интересовала возможность подработки — фон Шульц успел прорекламировать предложение Соломина, а после громких событий никто не сомневался, что серьезное предложение исходит, вдобавок, от серьезных людей. На Новом Амстердаме принимали всех, но не всех брали — проверяли новичков по полной программе, и на уровень подготовки, и на лояльность. Кстати, фон Шульц линкора не получил, да и остальные тоже. Явились бы до сражения, приняли бы в нем участие — тогда да, тогда пожалуйста, а теперь есть достаточно кандидатур из местных, прошедших крещение огнем и, соответственно, пользующихся доверием и уважением. Что же касается опыта и профессионализма, то они нарабатываются службой и подготовкой, для обеспечения которой прибыла команда инструкторов. Так что наемники к дележу чинов и орденов опоздали, и теперь им предстояло зарабатывать все это с нуля. Вот такая ситуация сложилась в молодом, но агрессивном государстве перед началом большой войны за передел границ.
Резиденция императора. Время не установлено.
— Я ведь говорил, что он справится.
— Справится, разумеется, я и не сомневался. Только не кажется ли тебе, что он слишком медлит?
— Не волнуйтесь. Как только у него появятся новые корабли, он многим устроит сладкую жизнь.
— Кто бы сомневался. Заодно мы отделаемся, наконец, от этого старья, что стоит в консервации и исправно требует деньги на поддержание систем в работоспособном состоянии. И наших вояк не убедишь, что это барахло нам уже просто ненужно — любят они большие игрушки.
— Ну, с этим не поспоришь. Кстати, Соломин мне сообщил, что готов купить у нас еще как минимум три крейсера типа "Поморник" и дивизион эсминцев. Денег у него пока хватает.
— Имеется такая возможность?
— Да, сейчас несколько эскадр перевооружается на новые корабли, и "Поморники", которые у них имеются, пойдут или на модернизацию, или, опять же, в консервацию. То же и с эсминцами. Думаю, стоит поделиться.
— Хорошо, подготовьте документы — я подпишу. И отправьте нашему общему другу распоряжение поторопиться...
Глава 3. Дипломатия по-русски
Громя огнем, сметая блеском стали
Пойдут машины в яростный заход
Когда суровый час войны настанет
И нас в атаку Родина пошлет...
(Марш советских танкистов)
Аэрокосмический истребитель, стремительная и изящная машина смерти, лихо прошел мимо орбитальной крепости и почти вертикально вошел в атмосферу точно на линии терминатора. Время подлета к цели составляло чуть более половины минуты, и перехватить нарушителя спокойствия было крайне затруднительно. Именно поэтому атака из крутого пикирования является для таких машин наиболее распространенным приемом при нанесении точечного удара по целям на планете. Сейчас целью истребителя была загородная резиденция диктатора Нового Амстердама, расположенная в глухом лесу, вдали от населенных пунктов.
Сопровождаемый яростными матюгами операторов ПВО, истребитель на головокружительной скорости прошел до самой земли, а потом резко замедлил ход. Ускорения при этом были такими, что пилоту полагалось, как минимум, потерять сознание, однако противоперегрузочная система отлично справилась со своей задачей, обеспечив пилоту абсолютный комфорт. Так, легкая продольная раскачка при смене курса, не более.
Перейдя в горизонтальный полет, истребитель скользнул над рекой, в точности повторяя все изгибы прихотливо петляющего русла, а потом сделал горку, перемахнув через высокий берег, и завис в рискованных полутора метрах от поверхности планеты, после чего с достоинством и неторопливой элегантностью его стреловидное тело опустилось на посадочные опоры. Еще пара минут неприятного потрескивания, которым всегда сопровождалось принудительное охлаждение корпуса, и блистер пилотской кабины плавно скользнул назад, а сам пилот привычно съехал по теплой обшивке, не пытаясь ставить ноги на ступени автоматически откинувшегося трапа. Верный признак человека, который освоил истребитель относительно недавно, но успел уже полетать — ни новички, ни ветераны так не делают. Те и другие пользуются трапом, просто одни потому, что осторожничают с непривычки, а другие не хотят случайно повредить ноги. Впрочем, на посадку так ни те, ни другие тоже не заходят. По аналогичным причинам, кстати.
Сняв с головы гермошлем, пилот ловко забросил его в кабину и с наслаждением тряхнул головой, заставив длинные, намного более длинные, чем предусмотрено уставом, блестящие волосы, до того собранные в узел на затылке, разлететься веером, на мгновение окружив голову темным, как вороново крыло, нимбом. После этого он, точнее, она, решительным шагом направилась к дому, дверь которого уже отворилась, открыв миру заспанное женское лицо.
— Это кто там... Бьянка, ты?
— Я, я, твое высочество. А кого ты ожидала увидеть? Тридцать три японца?
— Но откуда?
— Прибыла из империи, с авианосцем. Ему еще пол дня через систему тащиться, а я с капитаном договорилась, и он разрешил взять истребитель.
— Стоп. Тебе же еще сколько учиться? Три года или четыре? Год же только прошел...
— Ускоренный курс. Нас всех так вот гоняли. Инструкторы на маты изошли, зато летать научили. Один вообще сказал, что если бы их в свое время так дрючили, то они давно бы линкоры не строили — всех бы врагов истребителями разгоняли... Ай, да ладно тебе. Как вы тут?
— Ну, как, — улыбнулась Мэнола, погладив себя по начавшему округляться животу. — Живем, как видишь.
— Угу. Плодитесь и размножаетесь, — ехидно прокомментировала не страдающая избытком воспитания Бьянка. — Сколько уже?
— Седьмой месяц пошел. Врач говорит, мальчик будет.
— Ты молодец! Поздравляю! — Бьянка звонко чмокнула Мэнолу в щеку. — Где мужики?
— Спят еще. Они вчера допоздна пи... совещались. Теперь вот отсыпаются.
— Ты им хоть антидот приготовила?
— А как же — три порции.
— Стоп, а кто третий? Я понимаю муж твой, адмирал наш, а третий кто?
— Андрей. Ну, помнишь, офицер связи, молодой такой.
— Поняла. А он-то что здесь делал?
— Да примазывается иногда, со своей узкоглазой. Это еще что, вон, на той неделе вообще всем штабом гуляли, нас в городе оставили и гуляли. Мальчишник им, видите ли, устроить захотелось... в тесной мужской компании. У Мещевича день рождения был, вот они и свалили. А то, говорят, пойдем в ресторан и полгорода разнесем.
— Ну, это на них похоже. Шашлык-то хоть остался?
— Для тебя найдем. Адмирал лично руку приложил, а он всегда если готовит, то много. Стоп, а как ты узнала, где мы?
— А то я не знаю, куда вы на выходные сваливаете.
— Ладно, пойду будить мужиков. Вот адмирал обрадуется...
— Сомневаюсь, — чуть слышно, под нос пробормотала Бьянка, и уже громче добавила: — Не надо, пусть проспятся. Если уж их моя посадка не разбудила, то хорошо они вчера... посовещались.
Ну, тут она загнула, конечно, истребитель садился практически бесшумно, но Мэнола согласно кивнула:
— Это точно. Песни орали, сволочи... Ну, не орали, но на гитаре наяривали с чувством. Пока не пристыдила, что двум женщинам на сносях заснуть не дают, даже и на время не смотрели. Мужчины, что с них взять... Только анализы, и те плохие.
— Это точно. А что, Мэй тоже...
— Ага. Третий месяц уже пошел. Ну все, теперь у Андрея точно жизнь холостяцкая кончится. Они ведь по этому поводу и пи... заседали.
— Весело тут у вас. А что, они еще не...
— Не-а, -мотнула головой Мэнола. — Он все юлил что-то, а она вчера с утра ему так и сказала: или женишься, мол, или разбегаемся.
— И он, значит, как честный человек... Да, пропал парень.
Собеседницы понимающе посмотрели друг на друга и синхронно рассмеялись. Смех получился что надо, во всяком случае, на втором этаже открылось окно, и сонный голос Джораева пробубнил:
— Это что там происходит? Ни свет, ни заря... Имейте совесть, женщины!
Окно захлопнулась. Девчонки снова прыснули, на сей раз тихонько, в кулачки.
— Как он у тебя?
— Ничего, цивилизуется помаленьку. Это ведь тяжело очень, из лейтенантов — и сразу в премьер-министры.
— Ничего, справится. Как они говорят — "я мужчина, я сильный, я выдержу".
— Справится, конечно. Это вначале был полный швах, а сейчас пообтерлись уже. Хотя твой — он, конечно, та еще сволочь, всю административную работу сгрузил на нас.
