Запалено дыша, словно промчавшись во весь опор не менее трех километров, неверными руками, почти машинально, отер лезвие ритуальным шелком, потому что — не мог иначе, потому что движение это оказалось вдруг необходимым ему, сел на землю, поскольку ноги стали совершенно ватными и отказывались держать тело.
— А! — сказали ему малое время спустя примчавшиеся на шум схватки. — Ты того, — высоковато ткнул. И рубил потом зря: он себе главну жилу в спине перехватил, — это когда крутился, значит, — так что все равно б кончился вот-вот. А ткнул того, — высоковато. Лучше б прям в лоб уцелил, — оно все равно вошла б. Пика-то. Это ж такие пики, что аж прям, можно сказать, не охота с ними, а прямое баловство.
— И не говорите, — вежливо поддакнул англичанин, хотя и поспевший снять шлем с забралом, но до сих пор так и не сумевший успокоить дыхание, — одно сущее издевательство и обман трудящихся. Вот со штуцером двенадцатого калибра, с помоста, метров со ста, по слону, когда рядом егерь тамошний, для подстраховки, — это да, это охота. Не поверишь, — слона на зад сажает. Или на бок валит, — это смотря как умудришься попасть...
— Охотился? — С явной завистью спросил Геша, принявший Майклов треп за чистую монету.
— Нет. — Правдивый Островитянин с серьезным видом помотал головой. — Но у меня масса героических друзей, которые с горящими глазами рассказывали о своих подвигах.
— А-а-а, — протянул Геша с некоторым, как Майклу показалось, разочарованием, и спросил, — на нумер-то — пойдешь? Или хватит с тебя для первого раза? Без привычки-то?
Всех мыслей и чувств, посетивших англичанина за краткий миг между вопросом — и собственным его утвердительным кивком, пожалуй, и не передать. Казалось ему, что это вовсе даже и не он кивает, и что-то внутри металось и выло в смертельном ужасе от этого едва заметного кивка, но кивнул все-таки.
— Ну пошли тогда, штоль. А то братва вот-вот зачать должна. Загон-то. Ты, главное, другой раз пику-то, — ниже держи. На коленку пади, — и держи, как кнехты в кино, видел, — "Александр Невский"? Во! Он понизу гребет, так ты ему между глаз... А того лучше, — в сторону отскочи — и меть под лопатку. Так оно всего вернее. Ты, главное...
Большей нелепости, более нелепой беды, да какой там, — беды, нелепой почти катастрофы нельзя было даже представить. Хотя, с другой стороны, если решить вдруг, что сам черт тебе не брат, и на тебя распространяется особое благоволение Всевышнего, что-то подобное следует считать, скорее, закономерным. Вот только что жизнь была прекрасна, настроение — самое радужное, а в голове роились планы на ближайшее будущее, один другого амбициознее, а спустя секунду... Нет, говорили же, что высшее мастерство в этом мире, — это умение вовремя остановиться, не искушать Провидение и, тем более, не гневить его, — да только очень, очень немногие умели следовать этой мудрости. Так что ему оставалось утешать себя, что он угодил в весьма почтенную компанию, включавшую в себя Александра, Дария, Наполеона, Гитлера и многих, многих других. Целые сонмища других теней, рангом поменьше, имена которых не были столь на слуху, но тоже очень, очень почтенных господ, военоначальников, политиков и бизнесменов, авантюристов и путешественников, шпионов и первооткрывателей Которые Были На Вершине, Но Не Смогли Вовремя Остановиться. И потянуло ж его, чер-рт и тр-рижды чер-р-рт, в эти чер-р-ртовы Столбы! Не хватило для полноты счастья еще одного чуда природы, еще одной местной достопримечательности. На то, чтобы угодить правой ногой между камнями на предательской осыпи и получить сложный перелом голени вместе с радикально изменившимся настроением в качестве бесплатного приложения потребовалось секунд десять-пятнадцать от силы. От полноты ощущений в глазах замигали призрачные звездочки, а во рту стало сладко, как после сахарозаменителя.
— Так, — сказал примчавшийся козлиными, вовсе неподходящими к его плотненькому телосложению и флегматичному нраву прыжками Сережа, узрев его белое, как бумага, лицо, — вижу, что доктора тут нужно прямо сюда. Если получится. Или все-таки попробуем слезть?
— Ох...
— Понятно. Давай я тебя тогда попробую устроить поудобнее.
Деловито, с уже знакомой Майклу силищей расшвырял камни, освобождая ногу, подложил под него замызганный ватник, которым продолжал неукоснительно пользоваться вопреки всем видимым резонам, и взялся за "комбат". О чем они разговаривали с Михаилом, он не слыхал, не до того было, но только уже через пятнадцать минут тот явился на своем "МиК — 5" и выдвинул антенну "верхней", — через "Близнеца", — связи. Отзыв пришел неожиданно быстро, с паузами, глядя на сброшенные "Постаментом" цифры, Михаил договорился с неизвестным и удивленно поднял брови:
— На-адо ж как... Подождите, я быстро...
И действительно, не прошло и нескольких минут, как воющая машина появилась снова. И тогда Михаил выгрузил доктора, высокого худого мужчину с растрепанной шевелюрой, саквояжем в руках и затуманенным, плавающим взором. Правду сказать, к этому времени первый шок прошел, и нога начала болеть нудной, дергающей болью, переходящей в почти нестерпимую при малейшей попытке чуть-чуть переменить положение, или вообще двинуть почти что чем угодно, — он и не подозревал, что в каждом его движении участвует одновременно столько разнообразных мышц, — так что было ему в тот момент не до подробностей. Доктор молча, со свистом дыша носом, закатал ему рукав и размашистым движением вогнал шприц примерно в бицепс. Снадобье подействовало на удивление быстро, — ничего похожего на морфин или героин, он был знаком с действием этих наркотиков, — просто тело как будто отнялось, потеряв способность чувствовать боль или прикосновение, жар или холод, а сознание, наоборот, стало невероятно ясным, отрешенным и каким-то возвышенным, устремленным к горним высям. Доктор тем временем выпрямился, выдохнул, достал из чемодана еще что-то такое, снова набрал воздуха и наклонился к пациенту. То, что он напялил на устрашающе опухшую, согнувшуюся в неположенном месте, чуть ли ни болтающуюся ногу прямо поверх штанов, показалось Майклу каким-то подобием вакуумной шины, но, похоже, на самом деле было чем-то другим: опять-таки выдохнув в сторону, врач подключил ее в электрический разъем "МиК"-а и она моментально затвердела, намертво зафиксировав голень. Пока все это продолжалось, Майкл с любопытством глядел на смелые манипуляции с собственной, гнущейся в любую сторону ногой как бы со стороны, только смутно догадываясь, что по-настоящему-то это должно быть ОЧЕНЬ больно. Тут доктор вдохнул, и островитянин впервые услыхал его сдавленный, направленный в сторону голос:
— Пой-ехали ф-ф сторожку...
— Может, — в Красноярск все-таки?
— Потом. — Мотнул головой эскулап. — Вот окажу первую помощь, — и айда... А то чего я в Красноярске не видел? Только что оттуда, можно сказать, только-только отдыхать начал, и тут — нате вам пожалуйста...
— У, бля, — сказал доктор, злобно тыкая пальцами в клавиши здешнего "Топаза", — допотопное-то все какое... Я уж отвыкать начал от такого. У вас ничего поприличнее нет?
— "Дорожный — 2", — любезно ответил Михаил, — на базе "УС — 35". Принести?
Медик присвистнул:
— Бога-ато... Живут же люди. Так что принести. И кабель с антенны киньте.
— У меня беспроводная. Так что я включу, а вы наберете услугу, — и все.
— От беспроводных систем, — врач назидательно поднял палец, — бывает рак. Понимаете? Бывает, — хотя ни у кого еще не был... Шутка. Так что п-плюем...
Подключившись, залез на шкаф, сдернул с него серый ящик и выдрал оттуда упакованное в прозрачный пластик корытце с разъемом. Вообще его движения, в принципе — достаточно точные, производили впечатление каких-то излишне размашистых, выполняемых с излишней амплитудой. Островитянин, чувствовавший себя чем-то вроде воздушного шарика, невесомого, надутого теплым воздухом и не то, чтобы беззаботного, а как-то не способного испытывать настоящую заботу, и осторожно наблюдавший за всей этой бурной деятельностью из Мирового Закоулка, в который загнала его лошадиная доза "фрактанала", вдруг почти неожиданно для себя тихонько сказал:
— Доктор, а вы пьяный...
— Знаю. Ну и что?
— А вы считаете это нормальным?
— А что такого? Говна-то, — закрытый перелом, даже от столбняка не прививать...
У англичанина на этот счет имелось свое мнение, и в других обстоятельствах он не преминул бы решительно на нем настоять, но как раз сейчас у него не было сил, и он позорно подчинился, безразлично подозревая, что успеет об этом здорово пожалеть.
"Бз-з-з!" — нудно звенела допотопная "прялка", набивая сброшенные из клиники последовательности, врач щелкал клавишами и матерился сквозь зубы, поминая "прялку", ее родню в восходящем колене, прочую здешнюю аппаратуру, родню аппаратуры, все вместе. Тем не менее, часа через полтора необходимые приготовления, похоже, были закончены, врач довольно крякнул, хлебнул из карманной фляжки Средний Глоток, крякнул еще раз, в другой тональности, и глянул на пациента глазом одновременно и повеселевшим и помутившимся. "Шина" на ноге вдруг напряглась и задвигалась, в голени отчетливо хряпнуло, лекарь, глядя то на экран, то на него, орудовал рукояткой, и, подчинясь ей, шина вытягивалась, сокращалась, всяко изгибалась, а под конец, до предела вытянувшись, даже разомкнулась на четыре продольных штанги. Тогда врач подошел к нему с капельницей и иглой наперевес. Майкл глянул на него так, что он все понял:
— Да мыл я руки, мыл, не беспокойтесь! Не умею по-другому...
— Скажите честно, вы вообще-то — врач?
— Потомственный. Звать Смирнов Григорий Михалыч... Целый кандидат наук. Как раз ортопед. Так что вам, можно сказать, — повезло.
— Ну коне-ечно! Вот объясните мне, — чего вы добиваетесь, вместо того, чтоб доставить меня в госпиталь?
— А вам оно и ни к чему — понимать... У, мать иху, чем охлаждать-то? Неужто водой холодной придется поливать? А!
Выскочив из комнаты, он принес мятую алюминиевую миску, полную льда, соскобленного в морозилке тридцатилетней "Оки".
— На! Садись, — и держи левой рукой на переломе, не то перегреется...
Его бурная пьяная деятельность невольно подчиняла, буквально гипнотизировала, и Майкл, чувствуя, что участвует в самом нелепом событии своей нелепой жизни, тоже подчинился. Вялая рука не ощущала холода, но каким-то образом все-таки держала раритетный сосуд на месте опухоли. Доктор орлиным взором всматривался в экран, но спустя некоторое время голова его начинала склоняться под действием беспощадной силы тяжести, он встряхивался, подбирался, грозно сводил брови, насильственно устремляя в экран утомленный взор, и спустя десять минут все начиналось сначала.
— Миша, — неощутимым голосом тихо позвал англичанин, — а вы уверены, что он отдает себе отчет в своих действиях?
— Это неважно. Все равно сделает как надо. Да не бойся, я его, совершенно случайно, знаю: он вполне-вполне на уровне...
— Да он же — в лоскуты...
— Я пригляжу.
— Миша, при всем уважении к вам, — вы же не доктор. Как вы присмотрите?
— Я — ветеринар. Так что замечу, если он упорет какой-нибудь уж совершеннейший косяк. Вроде того случая, — знаешь? — когда больному по всем правилам искусства со всем мастерством и профессионализмом ампутировали не ту ногу. Из разряда медицинских баек-страшилок...
— Спасибо, — вежливо поблагодарил Островитянин со всей возможной в его состоянии ядовитостью, — вы как никто можете утешить и поддержать в трудную минуту.
Пару раз Михаил покидал комнату, чтобы нагрести новой наледи в миску, потому что прежний снег таял с поразительной скоростью. Врачеватель на своем посту стал приходить в себя почаще, так, что, можно сказать, бодрствовал большую часть времени. Часа через два он щелкнул чем-то, а когда еще через пятнадцать минут шина вдруг стала свободной, подошел, размашистым движением, как саблю — из ножен, выхватил иглу из вены, стащил шину и заявил категорически:
— Все!
— Что — все?
— Когда кончится действие лекарства, можешь вставать. А еще можешь, наоборот, вставать прямо сейчас, пока действие лекарства не кончилось. Как хотите. Предупреждаю только, препарат перестает действовать сразу, все — или ничего, знаете? Это может оказаться немного слишком.
— Как?
— Лучше за ручку, но можно и без посторонней помощи. Чего вы на меня так смотрите? Кость — срастили, надкостницу — починили, — он загибал пальцы, — фасции на мышцах восстановили, сосуды — соединили, фибрин лишний из гематомы убрали. Неделю поболит, и еще на месяц вы обеспечены синяком, зеленяком, желтяком во всю голень... Аутогемотерапия называется, очень пользительно для иммунитета.
Все еще не понимая, Майкл посмотрел на да, припухшую, с синевой, но совершенно целую ногу, осторожно пошевелил пальцами, согнул в колене, зачем-то пощупал. Нога была целой и, по крайней мере с виду, вполне пригодной к использованию.
— И... как?
— Да никак! — Доктор глянул на него в упор взором, выдающим почти уже полную трезвость, равно как и то, что он этому обстоятельству совсем не рад. — Пьянка, между прочим, по поводу защиты не чьей-нибудь, а моей диссертации, как начали четыре дня назад, как начали, тут решили на природе продолжить, чтоб, значит, проветриться малость, а тут на тебе... Мои — та-ам! — Он махнул рукой, доставая фляжку и делая Глоток Побольше. — А я тут с вами... Пойду я.
— Погодите, сейчас отвезу. Слышал, что доктор сказал? Вставай давай, пошли в машину, Снежный Барс херов, не хрен тут валяться, дома полежишь!
Майк, глядя на ноги просто для того, чтобы убедиться, что они есть, осторожно спустил их на пол, попытался встать, но закачался, размахивая руками наподобие крыльев, и был подхвачен под руку неслышно возникшим Сережей. Ощущение от ходьбы под фрактаналом... трудно было с чем-нибудь сравнить. Как будто живого человека, — подвесили посередине гигантской надувной куклы и заставили идти. Двигая зыбкими надувными ногами и не чуя почвы под собой. Даже Сережина помощь ощущалась совершенно дико, не как некая опора, помогающая двигаться, а как совершенно внешняя сила вроде той, что поддерживала в воздухе праведников. Пару раз он все-таки невзначай заваливался, но и заваливался-то чужим, не чувствующим падения телом.
— Скажите, доктор, что у вас за обезболивающее? Дело в том, что я, случайно, немного разбираюсь, но не слыхал ни о чем подобном. На нем совершенно спокойно можно сделать миллиарда три-четыре, а, может, и больше...
— А, — доктор только что сделал Чуть Менее, Чем Средний глоток и оттого захихикал, — это и впрямь забавная история. У молодежи от четырнадцати до двадцати двух появилось такое модное увлечение, — берут Черную Книгу, которая на самом деле никакая не книга, а подпольный справочник по психоактивным веществам на магнитном носителе, со структурными формулами, действием и прочим, модифицируют молекулу какой-нибудь отравы, производят и спорят на какую-нибудь дрянь, как она подействует в такой-то дозе.
— А потом?
— А потом вмазываются полученным продуктом.
