Он был не единственным, кому нужно было поспать. Усталость навалилась на меня неожиданно — она всегда наваливалась тяжело, как стена. Я проспал два часа, мечтая о возвращении на Землю теплым весенним днем, о том, как сижу с женой в парке, о том, что миссия благополучно завершена и все, кого это касается, считают ее успешной. Когда проснулся, меланхоличные последствия сна преследовали меня в течение нескольких часов. Я ужасно хотел попасть домой.
Я нашел Галенку на месте пилота.
— У нас есть контакт, — сказала она, но по ее тону я понял, что не все новости хорошие.
— Как успехи?
— Он застрял, Дмитрий. Застрял там, внизу. Не может ни отступить, ни двигаться вперед.
— Черт.
Только тогда, когда "Прогресс" достиг корневого комплекса, стало очевидно, что у оболочки-4 не было твердой поверхности; что запутанная масса корней была, по сути, самой сферой. В этом клубке были пробелы, как в неплотно завязанном клубке ниток. "Прогресс" методично и бесстрашно пытался найти путь к тому, что находилось под ним. При первой попытке он прошел не более трети километра под номинальной поверхностью, прежде чем достиг сужения, через которое не смог пройти. Во время второй попытки, когда была выбрана другая точка входа, аппарат прошел километр под поверхностью, прежде чем столкнулся с аналогичным тупиком. Поскольку топливо было на исходе — его хватало только на то, чтобы вернуться на "Терешкову", и еще немного оставалось в запасе, — "Прогресс" решил предпринять последнюю попытку. Именно тогда он и застрял, увяз в чаще, как пуля в хрящах.
Галенка отправила "Прогрессу" команды, которые должны были быть переданы, когда откроется окно. Она велела ему использовать манипуляторы, чтобы попытаться оттолкнуться назад, и раскачать корпус реактивными двигателями в надежде, что он сможет освободиться. Это было лучшее, что можно было сделать, но она не была настроена оптимистично. Мы прождали три часа, и к этому времени на Байконуре полностью оценили ситуацию. Затем открылось окно, и "Прогресс" сообщил, что он по-прежнему плотно завяз, несмотря на выполнение инструкций Галенки.
— Прежде чем ты скажешь, что я должна была прислушаться к тебе, — сказала она. — Я действительно прислушалась. Но возвращать его обратно было неправильным решением, учитывая то, что я знала на тот момент.
— Полностью согласен с тобой, Галенка. Никто тебя не винит.
— Давай посмотрим, что скажут на Байконуре, когда мы вернемся, не так ли?
— Наверняка они будут настроены снисходительно. Объем собранных нами данных...
— Не сопоставим с физическими образцами, которые мы сейчас потеряли.
— Может быть.
— Может быть, что? Я перепробовала все, что описано в инструкциях. Знаю, на что способен этот "Прогресс", Дмитрий. Он не сможет высвободиться.
— У нас есть "Союз", — сказал я.
— Он нужен нам, чтобы вернуться домой. В любом случае, "Союз" не оборудован для дистанционного управления или взятия проб.
— Я не думал о дистанционном управлении. Подумал, что мы долетим на "Союзе" до самого конца. Он такого же размера, как "Прогресс", верно? У него похожие возможности?
— Плюс-минус. — По ее тону я понял, что она не очень-то с энтузиазмом восприняла мою идею. — И что потом?
— Мы достигаем "Прогресса" или приближаемся к нему настолько, насколько это возможно, не застревая при этом. Затем выходим из корабля в открытый космос. Это среда с микрогравитацией, поэтому мы должны иметь возможность передвигаться без особых трудностей. Пытаться освободить "Прогресс" будет слишком рискованно, но ничто не помешает нам перенести образцы. На борту "Союза" достаточно места, чтобы доставить их обратно на "Терешкову".
Она тяжело дышала, как будто только что закончила тренировку. — Это не было запланировано. Этого не было в инструкциях. Никто никогда не упоминал о полете на "Союзе".
— Это всегда было не оговоренным вариантом. Как думаешь, Галенка, почему они послали нас сюда? Чтобы следить за ходом работ в режиме реального времени? Это, конечно, одна из причин, но не только.
— Это слишком опасно.
— Так и было, но теперь у нас есть гораздо более четкое представление о том, что находится внутри оболочки-3. Мы можем загрузить траекторию полета "Прогресса" и следовать по ней до конца.
— А если повредим "Союз"? Без него будет очень тяжело возвращаться домой.
— Почему мы должны повредить его? Мы прекрасно позаботимся о нем.
— Потому что от этого будут зависеть наши жизни. Ты внезапно стал очень смелым, Дмитрий. Не пойми меня неправильно, но это не то, чего я ожидала от тебя.
— Я не пытаюсь быть каким-то героем. У меня кровь стынет в жилах при мысли о том, чтобы запустить "Союз" в эту штуку. Но я знаю, как работают их мозги на Байконуре. К настоящему времени они наверняка уже подумали о варианте с "Союзом" и поняли, что это осуществимо.
— Но они не заставят нас это сделать.
— Нет, они так не работают. Но если мы не рассмотрим эту возможность, если не представим ее на рассмотрение, они будут очень, очень разочарованы. Еще больше будут разочарованы тем, что мы потеряли корабль-робот.
Я наблюдал, как она размышляет над моими словами. В данном случае Галенке ничего не оставалось, как признать, что я разбираюсь в политике Байконура лучше, чем она. Я проработал космонавтом дольше и видел, как наше начальство наказывает за неудачи. Лучшее, на что вы могли надеяться, — это тюремное заключение. Худшим было то, что, вернувшись в свой офис, вы обнаруживали бутылку водки и заряженный револьвер.
— Надеюсь, что ты прав, Дмитрий. Ради нас обоих.
— У нас нет выбора, — сказал я. — Поверь мне, Галенка. Ничто из того, что произойдет в "Матрешке, " не сравнится с тем, что они сделают с нами за то, что подвели свою страну.
Час спустя мы сообщили Байконуру о нашем решении. Два часа спустя мы получили их ответ. Я подошел к Якову и рассказал ему, что должно произойти.
— Ты можешь выпустить меня прямо сейчас, — сказал он через окно в переборке.
— Не раньше, чем мы вернемся.
— Ты все еще мне не доверяешь?
— Это просто не тот риск, на который мы можем себе позволить пойти.
— Не оставляй меня одного на "Терешковой". Я лучше полечу с вами, чем останусь здесь один.
— Боюсь, это не вариант. Нам нужно дополнительное место в "Союзе". Но я подключаюсь к твоему модулю. Ты сможешь общаться с Байконуром и с нами. Не будешь чувствовать себя оторванным от реальности.
— Теперь со мной все в порядке, — сказал Яков. — Пожалуйста, поверь мне. У меня был неудачный поворот, я запутался, но теперь все в порядке.
— Мне жаль.
Через час после этого мы проверяли наши скафандры и готовили "Союз" к отлету.
— Мне нужен хлеб, — говорит Неша. — Давайте прогуляемся.
— В такую погоду?
— Мне нужен хлеб. Если я не приду пораньше, мне ничего не достанется.
Я смотрю в окно на серо-белое небо. — Я мог бы принести его вам. Если бы вы дали мне немного денег и сказали, куда пойти. — Видя скептическое выражение ее лица, я добавляю: — Я бы вернулся.
— Мы пойдем вместе. Для меня это хорошая тренировка — выбраться из этого места. Если бы у меня не было дел, я бы, наверное, никогда не вышла из дома.
Неша надевает еще несколько слоев одежды и берет свое пальто. Ни одно из пальто Геннадия мне не подходит (все они слишком узкие в рукавах), поэтому я снова вынужден довольствоваться пальто доктора Кизима. По крайней мере, оно немного подсохло, и под ним у меня есть что-то теплое. Неша запирает свою квартиру, поворачивая ключи в трех разных замках, затем мы медленно идем к лифту, который все еще там, где я его оставил, на девятом этаже.
— Мне не следовало смеяться над вами, Дмитрий Иванов.
Двери лифта закрываются. — Смеяться надо мной?
— О музыкальной шкатулке. О том, что вы хотели мне подарить. Теперь, когда мы поговорили немного больше, вижу, что вы не такой сумасшедший, каким я вас себе представляла. Мне следовало бы знать лучше.
— Это понятно.
— Она действительно из "Матрешки"?
— С самого начала.
— Почему они позволили вам сохранить ее?
— Потому что не осознавали ее значимости. К тому времени, как мы вернулись, я уже понимал, что легкой дороги у нас не будет. Правда, которую мы узнали, была не из тех, которые хотели услышать наши политические руководители. Мы все были больны — идеальное оправдание для заключения в какое-нибудь безымянное медицинское учреждение, похожее на тюрьму или сумасшедший дом. Яков и Галенка заболели из-за радиационного облучения. Я был болен "Матрешкой" у себя в голове. Никого из нас больше не собирались выпускать на белый свет.
— Я читала газеты и видела телевизионные репортажи. На самом деле они никогда не лгали о том, что с вами случилось.
— В этом не было необходимости. Пока была причина не выводить нас на публику, они были счастливы.
Лифт завершает свой неуклюжий, неуверенный спуск. Мы выходим из здания и дальше на заснеженную улицу. Я остерегаюсь крадущихся "ЗИЛов" и мужчин в темных костюмах.
— Всю дорогу домой я не выпускал из рук музыкальную шкатулку. Когда они нашли ее, то предположили, что это одна из моих личных вещей — что-то, что я взял с собой на борт корабля, когда мы отлетали. Мысль о том, что это может быть артефакт, часть "Матрешки", никогда не приходила им в голову.
— И вам никогда не приходило в голову рассказать им об этом?
— Они бы ее уничтожили. Поэтому я держал ее при себе все время, пока находился в больнице. Единственным человеком, которому я ее показывал, был доктор Кизим, и не думаю, что даже он поверил, откуда она взялась.
— Вы, должно быть, доверяли ему.
— В подобном месте кому-то надо доверять. Точно так же, как я доверяю вам сейчас. Музыкальная шкатулка теперь ваша. В ваших руках частичка будущего.
Она достает ее из кармана пальто. До этого момента я понятия не имел, что она взяла ее с собой.
— Мелодия, которую она издает... — Она начинает крутить маленькую ручку, и ноты начинают звенеть. Мы на улице, но вокруг нет никого, кто мог бы заметить пожилую женщину с маленькой металлической коробочкой в руках или спросить, почему она поворачивает ручку на боку. — Мне кажется, я знаю эту песню. В ней есть что-то знакомое, не так ли? Что-то русское?
— Как вы всегда говорили. Но, пожалуйста, не включайте ее сейчас. У меня от нее болит голова.
Она перестает крутить ручку и прячет музыкальную шкатулку в карман. Мы идем дальше в тишине, пока не оказываемся перед торговым комплексом, где Неша надеется найти себе хлеб. Снаружи, каким бы грязным и заброшенным он ни казался, уже толпятся люди. Их темная зимняя одежда превращает их в бесформенную, усталую массу. Наш премьер улыбается с нависающего фасада многоквартирного дома, губы его шевелятся, но он не издает ни звука. Чайки, привлеченные мерцающими красками, отклевывают огромные куски от его лица.
— Если музыкальная шкатулка была в "Матрешке", то я была права насчет ее происхождения, — говорит Неша. — В конце концов, она действительно пришла из будущего.
— Они никогда вам не верили. Никогда не хотели вам верить.
Она поднимает взгляд на заляпанное птичьим пометом здание, на подвижное лицо премьера. — Мы живем в безупречной коллективизированной утопии. Но безупречное общество по определению не может эволюционировать. Если ситуация переходит из одного состояния в другое, значит, что-то было не так или не оптимально. Если ситуация ухудшается, значит, предпосылки для ухудшения уже были. Если ситуация улучшается, значит, есть возможности для улучшения. Сам факт того, что будущее отличается от настоящего... уже совершенно неприемлем.
— Все это заканчивается, — говорю я, понизив голос. — Меньше, чем за одну человеческую жизнь. Вот что я узнал внутри "Матрешки". Это и тот факт, что вы были правы с самого начала.
— Музыкальная шкатулка ничего не изменит.
— Только теперь вы знаете.
— У меня никогда не было сомнений. Даже в самые тяжелые дни, когда они наказывали меня через Геннадия. — Неша делает несколько шагов вперед. — Но все же. Это всегда было только гипотезой. Иметь твердые доказательства того, что я была... права... для меня это имеет значение.
— Это все, чего я когда-либо желал. Я чувствовал, что мы многим вам обязаны. Мне просто жаль, что потребовалось так много времени, чтобы связаться с вами.
— Вы сделали все, что могли, Дмитрий. В конце концов, вы добрались до меня. — Затем она снова лезет в карман и достает мелочь, которую отложила на хлеб.
— Чисто, — крикнул я от иллюминатора, когда мы отстыковались. — Пять метров. Десять метров. Пятнадцать. — В поле зрения появилась остальная часть корабля, серебристая под неопрятным одеялом из светоотражающей пленки. Это был горько-сладкий момент. Я месяцами с нетерпением ждал этого момента, но всегда предполагал, что это произойдет в конце миссии, когда мы будем входить на "Союзе" обратно в атмосферу Земли.
— Мы поворачиваем, — сказала Галенка. Она сидела в командирском кресле, одетая в свой скафандр для выхода в открытый космос, но пока без шлема и перчаток.
Я почувствовал, как "Союз" вращается вокруг меня, когда он сориентировался на "Матрешку". Мы будем следовать за "Прогрессом" до самого конца, полагаясь на тот же алгоритм предотвращения столкновений, который так хорошо работал раньше. Я продолжал убеждать себя, что нет никаких причин для того, чтобы сейчас он перестал работать, только потому, что мы были на борту, но все равно не мог подавить свои страхи. Мои нервы были на пределе, даже когда речь шла всего лишь о роботе. Я все время думал об этом американском зонде, разрезанном надвое, развалившемся на две идеально ровные половинки. Интересно, подумал я, что бы мы почувствовали, если бы наткнулись на одну из этих бесконечно острых линий поля? Заметили бы мы это сразу? Была бы боль или просто внезапное онемение половины тела от холода?
Как бы то ни было, мы пролетели через оболочку-1 и оболочку-2 без происшествий. Все это время поддерживали связь с "Терешковой", и все это время "Терешкова" поддерживала связь с роем микроспутников. Когда в оболочке-3 открывались и закрывались окна, программа "Прогресса" сообщала о продолжении своего существования и функциональности. С момента нашего отлета с ним ничего не происходило. Он застрял, но в остальном был работоспособным и неповрежденным.
Я хватался за каждую крупицу утешения. "Матрешка" не притронулась к роботу. Она никак не показала, что заметила его. Разве это не сулит нам удачу? Если она не возражала против одного постороннего предмета, у нее не было причин возражать против другого, особенно если мы сами приложим все усилия, чтобы не застрять.
Галенка затормозила над оболочкой-3. В условиях микрогравитации "Матрешки" "Союзу" требовался лишь легкий толчок двигателей ориентации, чтобы удержаться на месте.
— Тебе лучше пристегнуться, Дмитрий. Когда откроется окно, я дам газу. Это будет похоже на катапультирование из самолета, только сильнее.
Я убедился, что крепко сижу на своем сиденье. — Я готов. Как думаешь, сколько это займет времени?
