Сидят у огня двое богов. Двое мужчин. И молчат. Молчат так, как могут молчать только мужчины.
Когда Саурон уходил, Асклепий спросил:
-Да, кстати! А как ты бег лет замедлил?
-Нашел Время и попросил его помочь. И Время не отказал...
-Да-а-а! Как странно вяжутся судьбы миров и смертных... Не порвать... Прощай, брат мой! Удачи тебе! Зови, если что! А о просьбе твоей не забуду. И сам подумаю, и Ниэнну попрошу помочь.
-Ты ее видишь? — улыбнулся Саурон.
-Вижу иногда. Она свой мир не творит, странствует по всей Радуге. Ко мне заглядывает порой.
-Еще бы! Ее мир — вся Радуга. Она же — истарна. Стала истарной еще раньше, чем Единый! Когда увидишь — обязательно передай поклон от меня. И... от отца тоже. Я знаю, он бы не возражал.
"В этом мире я — Хозяин!"
(343 год Нашествия)
-Саурон, выручай! Я нашла ее, ту, о которой ты просил Ассклау! Но не могу сама забрать — там идет бой, а в твоем мире я слаба.
-Я понял. Благодарю, Великая!
-Не надо. Пожалуйста! У меня есть имя...
-Спасибо тебе, Ниэнна!
-Поспеши, Саурон! Она умирает!
-Теперь не умрет...
Четвертый век продолжается война, вырывается языками пламени из пепла, ломает судьбы, калечит души, режет по живому. Такая привычная, обычная, нормальная война. Тихая! Мирная! Почти...
"В первой луне, в день цзя-цзы, пятого года правления под девизом Синьдао командующий столичным округом Чжуан Гэ назначен начальником военного приказа" (из "Полной хроники лет Синьдао", Черная империя, 343 год от основания династии).
Вновь запылали деревни от Дзапсноу до Восточного моря, черный пепел укрыл поля. Вновь потянулись в леса беженцы. Вновь разнесся над миром плач детей, рыдания женщин да скрип тележных колес. Вновь жирело воронье. Белели кости на Перевале мертвых в Олтеркасте, где принял свой последний бой степной спецназ. Горел Арбад, и последние его защитники уходили в лес. Смерть косила полки и дивизии армии Сопротивления. Впервые с начала войны пришлось оставить Рыжегорское убежище, и впервые сапоги имперских солдат топали по могильным плитам княжеской усыпальницы. А далеко на севере, едва похоронив мужа, бросилась в пропасть с двумя малолетними детьми на руках Ульрика, последняя горная королева.
И неслось над миром страшное имя — Чжуан Гэ.
-Госпожа! Командование просит тебя прикрыть отступление из Брентоны!
-Чем? — сорванным голосом рявкнула Твати. — У меня в бригаде осталось всего семьсот всадников!
-Я понимаю... — начал было гонец, но Твати его оборвала на полуслове.
-Что ты понимаешь, мать твою? Степь кишит карателями. Там — сорок тысяч беженцев, а перед нами тридцать первый имперский корпус! Я же не волшебница!
-Там еще княжна с ними! — тихо сказал гонец.
-А княгиня? — забеспокоилась Твати.
-Княгини больше нет. Князь прикрывает отход из Рыжих гор, если еще жив, конечно.
Твати встала и отошла на несколько шагов.
-Госпожа! — окликнул ее гонец.
-Заткнись! Мне надо подумать.
Думала она недолго.
-Арро! Объяви воинам: мне нужны двести всадников здесь. Остальные будут защищать беженцев из Брентоны.
-Один у тебя уже есть.
-Нет, Арро! Ты возглавишь охрану. Постарайтесь живыми дотянуть до леса. Сбереги людей. С ними княжна.
-Сберегу, командир. И до леса дотянем. Я обещаю. Но ты-то...
-Брось, Арро! Какая разница — где принять смерть?
Всем им было ясно, что в бою с целым корпусом двести воинов не продержатся и десяти минут. Но за эти минуты беженцы сумеют переправиться через реку и разрушить за собой мост. Они должны были продержаться. И они продержались — на восьмой минуте боя имперские солдаты начали отступать.
Никто не знал тогда, что Чжуан Гэ, узнав обо всем, приказал отвести войска и дать беженцам уйти.
Из двухсот смертников выжило двенадцать. Они искали на поле боя тело своего командира. Долго и старательно искали. Твати нигде не было: ни среди живых, ни среди мертвых.
По полю боя шел высокий человек, одетый в черное. Казалось, что он не замечает, что происходит вокруг. Внимательный и сильный взгляд заметил бы, что его тоже никто не замечает. Наблюдателей такой силы, однако, там не было.
Человек осматривал поле боя метр за метром, заглядывая в лица мертвым, по ходу дела исцеляя раненых. Он кого-то искал.
-А! Вот она! — сказал сам себе Саурон. Века одиночества приучили его говорить сам с собой, и он даже не пытался избавиться от этой нелепой привычки.
Твати он нашел под мертвым конем, который, падая, придавил и ее.
Отшвырнув конскую тушу, Саурон внимательно осмотрел женщину. Под его взглядом переставали кровоточить раны, восстанавливалось дыхание...
-Да, это она. Я думал, что это будет вейр, или кто-нибудь из людей — северян, по крайней мере, а это — женщина, чернокожая, из Та-Сета. Но это — она. Даже, если б я не разглядел, Ниэнна не ошибается.
Легко подхватив женщину на руки, Саурон понес ее по полю на север, в степь.
-Добей меня.
Он чуть не уронил свою ношу. Переведя взгляд вниз, он увидел, что Твати пришла в себя.
-Ну да! Ты еще поживешь!
-Я не хочу жить.
Саурон сотворил валун, сел на него, посадив таким образом Твати себе на колени.
-Я знаю, Твати, — мягко сказал он. — Но ты должна жить. Без тебя... Ты же — видящая, Твати! Увидь, что будет, если ты сейчас умрешь! Или хотя бы свое будущее! Или... увидь победу, увидь свой храм...
-Не понимаю... — честно прошептала Твати. — Кто ты?
Саурон коротко рассмеялся.
-Ты права. Раз уж ты уже сидишь у меня на коленях, надо, по крайней мере, познакомиться. Меня зовут — Гортхауэр. Впрочем, у меня не одно имя.
-Твати! — церемонно представилась Твати и тоже рассмеялась, отчего ее горлом пошла кровь.
Саурон остановил кровь и недовольно спросил:
-Что смешного?
Твати хотела, было, объяснить, как смешно знакомиться по правилам этикета, уже сидя у мужчины на коленях. Но раздумала. А Саурон, усмехнувшись уголками рта, ничего ей не сказал.
-Пойдем! — вместо этого предложил он, снова поднимая ее на руки.
-Куда?
-К Эскельпу. У вас в Та-Сете его Оскильпой зовут. — И с этими словами он понес Твати дальше.
-Далеко?
-И да и нет. Трудно сказать. Его дом — бродячий, как и он сам.
-Не дотащишь на руках...
-Тебя-то? — усмехнулся Саурон. — Странная ты видящая. Можешь, а не видишь.
-Вижу, Гортхауэр, вижу. Только боюсь порой того, что вижу.
-Что поделаешь?... — вздохнул Саурон. — Это — страшный дар.
Неожиданно он замолчал, прислушиваясь. Лицо его окаменело, а глаза стали совершенно волчьими. Потом он осторожно положил Твати в траву и в ее голове прозвучал спокойный голос:
-Полежи тут. И ничего не бойся. У меня гости. Незваные.
Перед Гортхауэром возникли три женщины. Первой из них была древняя седая старуха в черном. Рядом с ней стояла женщина лет пятидесяти, одетая в синее платье. И чуть позади своих спутниц была юная светловолосая девушка в простом белом платье, перепоясанном ленточкой.
Вот так Твати впервые увидела Норн.
-Оставь ее, майа! Она принадлежит нам.
-Да? Ты не путаешь, старуха? Здесь все принадлежит мне! И ее жизнь тоже.
Дребезжащий смех Урд...
-Ты, никак, болен, а? Кто ты такой, чтобы противостоять Норнам?
И жуткий ледяной ответный смех:
-Я — хозяин. Убирайтесь вон!
Увещевающе заговорила Верданди:
-Ты не прав, Гортхауэр! Норны не посягают на твои права, на твой мир! Мы только хотим получить то, что наше по праву!
-Мне жаль. Но я вам ее не отдам. Она моя. Она умрет только тогда, когда я того захочу.
Если бы Твати знала, что некогда ее нового знакомца (и, что уж скрывать, спасителя) называли на Арте Жестоким, она бы только по его интонации поняла бы, насколько точным было это прозвище. Ему было не жаль. Ничего. Никого. Никогда. Не жаль.
-Ты восстаешь против Норн! Опомнись! — снова заговорила средняя Норна.
Саурон поднял руку. И где-то в западном море исчез в пучине остров. Только ветки пальм, плавающие всюду, только несколько оленей, тонущих один за другим... Зато лицо Урд перекосило от боли. Зато затряслась земля и жуткий шепот раскатился над юго-восточной равниной.
-Вам не выстоять против меня здесь. Если понадобится, я пущу в тартарары полмира, или весь мир! А потом все создам заново! В этом мире я — Хозяин!
А Твати с ужасом поняла, что этот Гортхауэр не блефует, что он сделает то, чем угрожает. Он ведь всегда держит слово. Возможно, не так, как надеются те, кому он давал это слово, но он слово держит.
Исчезли Норны. Саурон склонился над Твати. В ее глазах не было страха, только тревога. Не за себя — за весь мир.
-Все, Твати. Они ушли.
-Ты бы смог?
-Не спрашивай, Твати, — с болью сказал Саурон. — Смог бы. Но этот мир — мой. Мой ребенок. Легко ли убить своего ребенка? Как думаешь?
-Но ты же только что уничтожил его часть!
-Твати, пожалуйста! Не надо. Ты скоро все поймешь! — попросил Саурон. — Ты мне не веришь... Как мне убедить тебя?
Твати подумала.
-Скажи мне, могучий! Представь себе: тебя любит девушка. А ты любишь ее. Но она — смертная. Ты, если разгневаешься, можешь убить ее, не моргнув глазом! Что бы ты ей сказал?
Саурон улегся рядом с Твати и заговорил, глядя в небо:
"Ты ошиблась, видящая! Я не всегда держал свое слово, данное тем, кого любил... Не всегда мог сдержать. Я бы так ответил этой девушке:
Я не могу дать гарантий на будущее, ибо могу измениться. Некогда я был другим — наивным и восторженным мальчишкой, я все любил, меня переполняла сила. А ненависти я не ведал.
Потом, после потерь, боли и скорби, я стал Темным Властелином, перед именем которого дрожала Арда! Я менялся. Но нечто ужасное может изменить меня так, чтобы я поднял на тебя руку!
Я не могу обещать тебе... Но запомни одно: когда я подниму на тебя руку, когда перестану считать тебя равной, — это уже буду не я. Окончательно и навечно не я..."
Твати, не глядя, нашла его ладонь и слегка сжала ее своей.
-Я верю тебе, Гортхауэр. Прости меня...
С тоской глядя в небо, почти простонал Саурон — творец этого мира:
-Если б я мог сказать ей это! Если б я только мог!
-Скажи ей!
-Ее больше нет, Твати. Когда-то ее убили те, кто был очень уверен, что искореняет зло... — и добавил со злой и страшной усмешкой, цитируя чьи-то слова: — "дурную траву рвут с корнем".
-Душа не ведает смерти, Гортхауэр! Найди ее и скажи ей! — ответила Твати, сама себе удивляясь.
-Онне... Она меня не простит, Твати. Ты же не знаешь...
-Это ты не знаешь женщин, Гортхауэр! Если мы любим — мы все простим. Найди ее!
-Жаль, что ты не помнишь себя, — пробормотал Саурон.
-Что? — не расслышала Твати.
-Идем, говорю. Эскельп заждался, поди. И Ниэнна тоже.
"Почему я?"
Четверо сидели за столом, пили кофе, сваренный Ниэнной, заедали пирожками, испеченными Твати. Горел камин, расписывая стены причудливыми тенями, осторожно заглядывала в окна луна, любопытная, как все женщины. Шумел ветер в ветвях. Где-то ухал филин. Четверо сидели за столом.
Четверо: смертная женщина, двое богов и всемогущая истарна.
-И все-таки! Я не совсем понимаю — что от меня требуется? Почему бы вам не рассказать мне? Я, если честно, недолюбливаю игр втемную.
Оба бога дружно вздохнули.
-Детский вопрос! — буркнул, наконец, Эскельп. — Саурон! Раз уж ты все затеял — тебе и отвечать.
-Легко сказать! Если с начала начинать, то Твати не хватит жизни дослушать до конца.
-А ты попробуй! — посоветовала Твати. — Покороче. Кстати? А почему — Саурон?
-У меня много имен, Твати. Я же говорил тебе. Если покороче, то все равно тебе жизни не хватит.
-Тогда скажи мне вот что! Зачем тебе надо, чтобы я поговорила с твоим учителем? Это важно? Почему?
Саурон опять вздохнул.
-Помирать соберешься, предупреди меня! Я перерыв сделаю, — мрачно пошутил он. — Ну, слушай!
Рассказ о Творении
Вначале был Энтар — Всеотец. Его еще Хаосом называют. Задумал он создать Нечто из Ничего. И создал он истарнов, которых мыслил своими слугами, детьми, учениками.
Первым из истарнов стал Время. Но слишком много сил вложил в него Энтар. И стал Время равным Энтару во всем, перестав быть истарном.
Остальные же истарны покорны оставались воле Всеотца. И предложил им Энтар сотворить Нечто. Мыслил Всеотец, что творить они будут по Его Предначертанию. Но отвергли Предначертание истарны. Все, кроме Норн. И начали творить миры и учеников своих по своему разумению. Бессилен был Энтар помешать им, ибо он — Закон. Когда Закон нарушает себя, он гибнет. Тогда стал ждать Всеотец войны между истарнами, ибо война отменяет закон. Но, несмотря на ссоры и вражду, ни разу не дошли истарны до открытой войны, так же, как их ученики, как и ученики их учеников. Творениями своими проверяли они свою правоту.
Учеником истарна был Эрэ, именуемый в Арте Эру, или Илуватаром. Не был он уверен в Предначертании, и сотворил не мир, а полигон. Создал Валар, учеников своих, и поручил им творить Арту. Но не поведал им о сомнениях своих.
Старшим, и сильнейшим из Валар и был мой учитель, Мелькор. Он усомнился в Предначертании и начал творить мир, свободный от оков. И выступили против него Валар. Все, кроме одной — Ниэнны. Ибо ей одной поведал Эрэ о сомнениях своих и поручил удерживать Валар от войны. Дорогую цену заплатила Ниэнна за свой труд. Но не допустила она войну творцов равного уровня, и стала истарной даже раньше, чем ее творец — Эрэ.
Да! Война творцов одного уровня открыла бы путь в Радугу миров для Энтара. Но возможна была война меньших против Мелькора. И дважды проиграл ее Учитель, ибо не хотел уничтожать мир, который сам создал. В первый раз ему сломали крылья и отравили душу. Во второй раз его ослепили, сковали и выбросили вовне. И очень много времени прошло, прежде, чем я сумел его освободить.
А исцелить его невозможно — не желает он исцеления. И творцом он перестал быть. А путь для Энтара открыт! И открыл его я! Нам очень нужен Мелькор, его знания, его талант. Для этого его надо исцелить.
Я... Я творил этот мир, Твати! Творил, чтобы закрыть путь Энтару в Радугу миров. Но я сделал одну ошибку. Я не учел скорость лет. Я покинул этот мир всего на тысячу лет, а здесь прошли миллионы. И мир оказался на грани гибели. Я тогда нашел Время, попросил его о помощи. И Время не отказал. Но, тем самым, он нарушил свой же закон. И открыл путь для Энтара. Теперь Всеотец ждет Рагнарекка — последней битвы, когда мы сами уничтожим закон, данный нам нашими творцами. И тогда Энтар уничтожит все. Только одно нам остается — выиграть Рагнарекк! А для этого нам нужен Мелькор. Очень нужен! Не сломленный Мелькор, а Мелькор-истарн.
И ты, Твати, должна убедить его. Я не случайно не говорю тебе — что делать! Поговори с ним, с его женой. О жизни, не о деле! Он должен все понять сам.
Твати кивнула.
-Понятно. А почему — я? Вы — боги! Вы знаете и можете неизмеримо больше, чем я! Почему бы вам не убедить его?
