— Может ли когда-нибудь появиться достаточно людей, чтобы заселить эту глушь? — сказал он, растроганный видом. И все же, запах костра и жареного мяса наполнял воздух. Люди уже населяли ее, какими бы малочисленными и разбросанными в разных местах они ни были.
Камерон покачал головой в размышлении.
— Они прибывают, — сказал он. — И продолжают прибывать. Моя родня приехала из Шотландии. Как и вы, — добавил он, на миг блеснув зубами из-под бороды. — И ручаюсь, не собираетесь возвращаться назад.
На это Джейми улыбнулся, но ничего не ответил, хотя в животе появилось странное чувство при мысли о сказанном. Он не собирался возвращаться. Он попрощался с Шотландией на борту "Артемиды", полностью осознавая, что это, скорей всего, последний его взгляд на родину. И все же, мысль о том, что он никогда больше не ступит на родную землю, по-настоящему не приходила ему в голову до сего момента.
Они встрепенулись, услышав крики: "Скотчи, Скотчи", и Джейми, повернувшись, последовал за Камероном назад в деревню, все время ощущая восхитительную, пугающую пустоту позади себя — и еще более пугающую пустоту внутри.
* * *
ОНИ КУРИЛИ ТОЙ НОЧЬЮ после пиршества, совершив торжественный обряд в честь сделки Джейми и приема Камерона. Когда трубка дважды обошла всех собравшихся вокруг костра, они принялись рассказывать истории.
Истории о набегах и битвах. Изнуренный событиями дня, с все еще гудящей головой, захмелевший от елового пива и обильной еды, и слегка одурманенный дымом, Джейми намеревался лишь слушать. Возможно, это была мысль о Шотландии, случайно вызванная замечанием Камерона. Но в какой-то момент нахлынули воспоминания, и когда в очередной раз наступила выжидающая тишина, он был удивлен услышать собственный голос, рассказывающий им о Каллодене.
— И тут у стены я увидел человека, которого знал, по имени МакАллистер, окруженного полчищем врагов. Он сражался с пистолем и мечом, но оба вышли из строя — его клинок был сломан, его щит разбит вдребезги на груди.
Резкий запах трубки достиг его, он взял ее и глубоко затянулся, словно вдыхая воздух верескового поля, наполненного дождем и дымом того дня.
— А враги все приближались, желая убить его, и он поднял кусок металла, дышло от телеги, и им убил шестерых, — он поднял обе руки, растопырив пальцы для наглядности, — шестерых, прежде чем они, наконец, застрелили его.
Возгласы благоговения и цоканье языком в одобрение встретили этот рассказ.
— А ты сам, Убийца Медведя, скольких людей убил в этой битве?
Дым обжег ему легкие и попал в глаза, и на мгновение он почувствовал горький дым пушечного огня, а не сладкий табак. Он увидел — реально увидел — Алистера МакАллистера, лежащего мертвым у его ног, среди тел в красных мундирах. Часть его головы раздроблена, а округлый изгиб плеча полностью просвечивался сквозь рубашку, такую мокрую, что она намертво прилипла к нему.
Он был там, на поле; влага и холод не более чем слабый отблеск на его коже, дождь хлещет по его лицу, его собственная рубашка намокает и тут же высыхает прямо на нем, от накала его ярости.
А потом он уже не стоял на Друмосси, и осознал это секунду спустя по подавленным вздохам вокруг себя. Он увидел лицо Роберта Высокое Дерево, все его морщины поползли вверх от изумления, и лишь затем посмотрел вниз, увидев, что все его десять пальцев разжались и сжались, а четыре пальца правой руки разжимаются вновь, практически без его ведома. Большой палец заколебался в нерешительности. Он зачарованно наблюдал за этим, а затем, окончательно придя в себя, попытался сжать руку так крепко, как только мог, и обхватил ее левой рукой, как будто хотел задушить воспоминание, пронзившее с такой нервирующей внезапностью его ладонь.
Он поднял глаза и увидел Высокое Дерево, пристально вглядывающегося в его лицо, и он видел, как темные старческие глаза стали жесткими, затем сузились под нахмурившимися бровями — а после, старик взял трубку, глубоко затянулся, и, наклонившись вперед, выпустил дым прямо в Джейми. Высокое Дерево повторил это дважды, и среди собравшихся прошел гул тихого, уважительного одобрения.
Он взял трубку и повторил этот уважительный жест, затем передал ее следующему, отказавшись продолжать рассказ.
Они не заставляли его, словно признавая и уважая тот шок, в котором он пребывал.
Шок. Даже не это. Он находился в неописуемом изумлении. Осторожно, нехотя, он украдкой обернулся на ту картинку об Алистере. Боже, она была все еще там.
Он понял, что задержал дыхание, не желая вдыхать вонь крови и разорванных кишок. Он сделал вдох, ощущая легкий дым и медный привкус закаленных в боях тел, и ему захотелось зарыдать, охваченному внезапной тоской по резкому, холодному воздуху Шотландии, пропитанному ароматами торфа и дрока.
Александр Камерон сказал ему что-то, но он не смог ответить. Йен, заметив его заминку, потянулся вперед, чтобы ответить, и они засмеялись. Йен взглянул на него с любопытством, но затем вернулся к беседе, начав рассказывать историю о знаменитой игре лакросс, в которую он играл с могавками. Предоставив окутанного дымом Джейми самому себе.
Четырнадцать человек. И он не помнил ни единого лица. А этот случайный большой палец, неуверенно поднимавшийся? Что он имел в виду? Что он сражался еще с одним, но не уверен, что убил парня?
Он боялся даже подумать о том, чтобы вспомнить. Не был уверен, что с этим делать. Но в то же время, осознавал в себе чувство благоговейного трепета. И несмотря ни на что, был благодарен за возвращение этой незначительной мелочи.
* * *
УЖЕ БЫЛО ОЧЕНЬ ПОЗДНО, и большинство мужчин отправились в свои дома, или уютно расположились на ночлег вокруг огня. Йен оставил свое место у костра и уже не возвращался. Камерон все еще был здесь и курил трубку, на этот раз свою, правда, он по очереди делился ею с Птицей.
— Есть одна вещь, о которой я хочу вам рассказать, — внезапно произнес Джейми, посреди полусонной тишины. — Вам обоим, — Птица, опьяненный табаком, вопросительно поднял бровь.
Он не знал, что собирался говорить об этом. Он думал сперва обождать, понаблюдать, что со временем произойдет — и, может быть, вообще не говорить ничего. Возможно, это произошло из-за близости дома, интимности момента, или от опьянения табаком. А возможно, это было из-за родства душ изгнанников, которых ожидает похожая судьба. Но он заговорил; теперь уже ему ничего не оставалось, как рассказать им все, что он знает.
— Женщины моей семьи... — он запнулся, не находя подходящего слова на чероки. — Из тех, которые видят во снах то, что должно произойти, — он бросил взгляд на Камерона, который, казалось, сходу понял его и закрыл глаза, чтобы вдохнуть дыма в легкие.
— У них есть видения, значит? — спросил он мягко.
Джейми кивнул — такое объяснение подходило, как и любое другое.
— Они видели одну вещь, касающуюся цалаги. Они обе — моя жена и дочь — видели эту вещь.
При этих словах, внимание Птицы обострилось. Сны считались очень важными; а если один и тот же сон делили несколько человек, это считалось незаурядным, а посему чрезвычайно важным.
— Мне печально говорить об этом, — сказал Джейми, и это было правдой. — Шестьдесят лет пройдет с этого дня, и цалаги будут изгнаны со своей земли и отправлены в другое место. Многие умрут в пути, поэтому дорогу, по которой они пройдут, станут называть... — он искал слово "слезы", не нашел, и докончил, — тропа, где они рыдали.
Губы Птицы сжались, словно он собирался затянуться, но трубка продолжала дымиться в его руках.
— Кто это сделает? — спросил он. — Кто посмеет?
Джейми сделал глубокий вдох. Здесь и заключалась сложность. Впрочем, все оказалось гораздо проще, чем он предполагал, теперь, когда он добрался до сути.
— Это будут бледнолицые, — сказал он. — Но не подданные короля Георга.
— Французы? — Камерон говорил с оттенком недоверия, но, тем не менее, нахмурился, пытаясь понять, каким же образом это может произойти. — Или они имели в виду испанцев? Испанцы намного ближе, но их мало, — Испания все еще владела сельским югом Джорджии, и частью Вест-Индии, но англичане твердо контролировали Джорджию. Шансы наступления испанцев на север были ничтожны.
— Нет. Не испанцы, и не французы, — он хотел, чтобы Йен был здесь, по многим причинам. Но парня не было, и ему приходилось пробиваться сквозь цалаги, который был интересным языком, но на котором он мог говорить только в настоящем времени — и в очень ограниченном будущем. — То, что они говорят мне — то, что говорят мои женщины, — он изо всех сил старался подобрать более мягкие слова. — Событие, которое они видят во сне, это событие обязательно сбудется, если оно касается многих людей. Но они считают, что оно может не сбыться, если это касается нескольких, или одного.
Птица заморгал в замешательстве. И не удивительно. Помрачнев, Джейми попытался объяснить снова.
— Есть большие события, а есть маленькие события. Большое событие, это такое событие, как война, или возвышение великого вождя — хотя он один человек, он возвышается за счет голосов многих. Если моим женщинам снятся большие события, тогда они сбудутся. Но в любом большом событии участвует множество людей. Одни говорят — делай это, другие — делай то. — Джейми сделал зигзаг рукой то в одну, то в другую сторону, и Птица кивнул. — Итак, если многие говорят "сделай это", — он резко метнул пальцами влево, — тогда это происходит. Но что будет с теми, кто говорит "сделай то"? — он дернул большим пальцем вправо. — Эти люди могут избрать иной путь.
Птица издал звук "хм, хм, хм!", как обычно делал, поражаясь чему-либо.
— Так что, возможно, кто-то не пойдет? — резко спросил Камерон. — Кто-то сможет избежать этого?
— Надеюсь, что так, — просто сказал Джейми.
Они посидели немного в тишине, каждый из них смотрел на огонь, каждый видел собственные образы — будущего, или прошлого.
— Эта твоя жена, — наконец сказал Птица, в глубоком раздумье, — ты много заплатил за нее?
— Я заплатил за нее почти всем, что имел, — сказал Джейми криво, что заставило остальных засмеяться. — Но она того стоила.
* * *
УЖЕ БЫЛО ОЧЕНЬ ПОЗДНО, когда он, наконец, пошел в дом для гостей. Луна взошла, и у неба был вид глубокого спокойствия, звезды переговаривались друг с другом в бесконечной ночи. У него болела каждая мышца в теле, и он так устал, что споткнулся прямо на пороге. Несмотря на это, его инстинкты все еще работали, и он скорее почувствовал, нежели увидел, как кто-то пошевелился в тени спальной кушетки.
Боже, Птица никак не успокоится. Ладно, сегодня ночью это уже не имеет значения — он может лежать голым с целой стайкой женщин и спать безмятежно. Слишком обессиленный, чтобы раздражаться ее присутствием, он попытался изо всех сил выказать вежливую благодарность женщине. В этот момент она поднялась.
Свет от костра показал ему пожилую женщину. Волосы заплетены в седые косы, платье из белой оленьей кожи разукрашено красками и иглами дикобраза. Он узнал в ней Зовущую-в-Лесу, одетую в свой самый лучший наряд. Чувство юмора Птицы на этот раз перешло все границы — он отправил к Джейми свою мать!
Весь словарный запас цалаги покинул его. Он открыл рот, но лишь уставился на нее. Она улыбнулась, очень легко, и протянула ему руку.
— Подойди и ляг, Убийца Медведя, — сказала она. Ее голос был добрым и хрипловатым. — Я пришла вычесать змей из твоих волос.
Она потянула его, неспособного к сопротивлению, к кушетке, и заставила лечь, положив голову ей на колени. И действительно, она расплела его волосы и разложила их на своих коленях. Ее касания успокаивали гудение в его голове и болезненную шишку на лбу.
Он не имел ни малейшего понятия, сколько ей было лет, но ее пальцы были мускулистые и неутомимые, двигаясь маленькими, ритмичными кругами по коже головы, по его вискам, за ушами, вплоть до кости у основания черепа. Она бросила зубровку и какие-то другие травы в огонь; отверстие дымохода было хорошо видно, и он заметил белый дым, поднимающийся вверх струящимся столбом, очень спокойный, но с чувством постоянного движения в нем.
Она что-то напевала про себя, или просто шептала какую-то песню, слова слишком неразборчивы, чтобы понять. Он наблюдал, как молчаливые фигуры устремлялись ввысь в облаке дыма, и чувствовал, как его тело тяжелеет, конечности наполняются мокрым песком, и его тело превращается в набитый песком мешок посреди текущего потока.
— Говори, Убийца Медведя, — сказала она очень тихо, обрывая свое песнопение. Она держала в руках деревянную расческу, он чувствовал, как округленные изношенные зубцы ласкали его кожу.
— Я не могу вызвать твои слова к себе, — сказал он, подбирая каждое слово цалаги, и поэтому говоря очень медленно. Она слегка фыркнула в ответ.
— Слова не имеют значения, как и язык на котором ты говоришь, — сказала она. — Просто говори. Я пойму.
И он, запинаясь, начал говорить — на гэльском, так как это был единственный язык, не требовавший никаких усилий. Он понял, что должен говорить о том, что накопилось у него в душе и начал с Шотландии, с Каллодена. Горя. Потери. Страха.
И говоря, возвращался от прошлого к будущему, где видел те же три, вновь мелькающих призрака, холодные существа выходят к нему из тумана, взирая на него пустыми глазами.
Среди них стоял кое-кто еще — Джек Рэндалл — по обе стороны от самого Джейми, сбивая с толку. Его глаза не были пустыми. Они были живыми и полными решимости, на расплывающемся лице. Убил он его все-таки, или нет? Если убил, то это призрак следует по его пятам? А если нет, была ли это мысль о неудовлетворенной мести, преследующей его, насмехающейся над его несовершенной памятью.
Но говоря, он, казалось, немного приподнялся над своим телом, и увидел себя, спокойного, с открытыми глазами, устремленными вверх, вокруг лица — темный пылающий ореол волос с серебристыми локонами, выдающими его возраст. И тут он увидел, что просто был, где-то посередине, обособленно. И совершенно один. В полном спокойствии.
— Я не держу зла в сердце, — сказал он, слыша, как его голос медленно возвращается откуда-то издалека. — Это зло не тревожит меня. Может, будут другие, но не это. Не здесь. Не сейчас.
— Я понимаю, — прошептала старуха и продолжила расчесывать его волосы, в то время как белый дым бесшумно поднимался через отверстие в небо.
Глава 45. ПОЗОР В КРОВИ.
Июнь 1774.
СИДЯ НА КОРТОЧКАХ, я откинулась на пятки и потянулась, уставшая, но довольная. Спина затекла, колени скрипели, как дверные петли, ногти на руках были сплошь облеплены грязью, а пряди волос прилипли к шее и щекам. Но молодые побеги стручковой фасоли, лука, репы и редиса были посажены, капуста прополота и прорежена, и дюжина больших кустов арахиса выкорчевана и развешена сушиться на заборе огорода в безопасности от хищных белок.
Я взглянула на солнце: оно все еще возвышалось над каштанами. Времени до ужина достаточно, чтобы выполнить еще парочку домашних дел. Я встала и окинула взглядом мое маленькое королевство, рассуждая, где лучше всего провести оставшееся время. Выдергивать кошачью мяту и мелиссу, которые угрожали поглотить дальний угол сада? Приволочь корзины хорошо перепревшего навоза из кучи за сараем? Нет, это мужская работа.
