Он понял, что угадал, в тот момент, когда море огней у основания башни начало тревожно мерцать — словно рой каких-то мошек затмевал фонари и окна, а потом открывал, снова скрывал, плавно расширяясь в стремительном танце.
— Можешь ли ты представить, что я чувствую сейчас, Лео?
Директор не ответил. Суке в костюме не нужен был собеседник — только молчаливое ухо, которому можно было излить свое самодовольство, слушатель, который не мешал бы наслаждаться собственным голосом, полным почти сексуального экстаза.
— Три сильнейших страны мира: Вейл, Атлас, Мистраль. Обыватели, солдаты, чиновники, советники, директора, Охотники, генералы, преступники... даже Близнецы, оба, — каждый танцует под мою музыку.
Черный живой туман поднимался все выше, закручиваясь в циклопическую воронку, нависая над монстром кораблестроения Атласа: линкором Гантригор. От огромного корабля к воронке протянулись тонкие ниточки очередей зенитных орудий, флагман медленно разворачивался к новой угрозе, настолько очевидно не успевая, что на это было больно смотреть.
— Вы считали себя неуязвимыми. Такими охрененно умными, всемогущими и непогрешимыми, поплевывая на весь остальной мир из самого высокого окна своих золотых башен.
Темный смерч разбился на части, раздулся и потерял форму. Ненадолго — очень скоро стали видны две туманных руки, раздутое конусовидное туловище-воронка... огромная белая маска выплыла из глубин аморфного тела, зажглись в глубине черных провалов кровавые глаза, как два багровых прожектора.
— Но на самом деле вы такие же тупые, как и все, ослеплены гордыней и эгоизмом. Вы не допускаете даже мысли, что самое сердце вашей силы может обернуться против вас.
Гримм рванулся вперед, не обращая внимание на рвущие тело снаряды, обрушился на корабль, окутав Гантригор непроницаемым облаком тьмы... и начал таять, втягиваясь внутрь.
— Очень легко проглядеть черный туман в Черном море, текущий безлунной ночью по черным-черным улицам; его сложнее было найти, чем протащить в город — туда, где вы сами поразбивали все фонари в этой череде беспорядков и не озаботились заменить. Гейст — очень интересный Гримм, Лео, он славится тем, что может захватывать неодушевленные предметы и управлять ими. Доспехи, статуи, просто кучку камней или деревьев, собирая из них временное тело: и чем он древнее, тем больше и сложнее голем. Роботы еще... или, например... корабли.
Черный туман исчез, полностью скрывшись внутри Гантригора. Несколько мучительно долгих секунд ничего не происходило, а потом корабль задрожал, беспорядочно замигали навигационные огни... безупречно белая броня раскололась, смещаясь и перестраиваясь, как какой-то безумный конструктор, черная плоть Гримм мешалась со сталью. Корабль встал на дыбы, задирая нос к небу, продолжая дрожать и меняться.
— Ты в курсе, что все роботы на земле управляются с флагмана?
Лео, не в силах смотреть, перевел взгляд на Фолл, кто блестящими от возбуждения глазами наблюдала за трансформацией. Бокал мелко дрожал в ее ладони, как дрожали и губы, балансируя между легкой улыбкой и широким оскалом.
Директор почувствовал, как сжались кулаки — до боли, до крови, до хруста суставов, как затянуло красным сознание, как чистой лавой прокатилась по венам эмоция, как ему казалось, давно похороненная под покорностью и болью...
Ненависть.
Громко щелкнул, раскладываясь, метатель Праха на запястье. Рука поднялась словно сама собой, без всякого разрешения от сознания взяв тварь в одежде из человеческой кожи на прицел, сверкнула, вставая на дыбы, темно-желтая аура...
Фолл повернула голову на звук, оглядела его снизу-вверх, медленно-медленно, окатив презрением с ног до головы. Когда они встретились взглядом, золотые глаза вспыхнули огоньками вполне настоящего пламени, она широко оскалилась, обдав Лео жаром плавильной печи: меж белоснежными зубами, на языке и в горле плясало, не обжигая, безумное адское пламя, что, по рассказам священников, вечно мучает грешников после смерти.
— Давай, Лео, — прогудела она, наполовину голосом, наполовину — ревом пламени. — Попробуй. Твой удар не убьет меня, а вот мой тебя — легко. В этом хаосе так просто будет свалить все на покушение, и я отправлюсь на охоту сама, есть у меня план и на такой случай.
Она была права. Проклятье, безумная сука была права — она убьет его так быстро, что это даже не будет боем. И прямо сейчас — это сойдет ей с рук. Фолл будет ходить по Бикону безнаказанно, вынюхивая, как гончая, свою цель и когда найдет — та умрет так же быстро, как сам директор. А, получив, что хотела, тварь раствориться в тенях, спрячется от света, кружа вокруг и вынюхивая запах уязвимости, чтобы ударить вновь — когда выпадет шанс и добыча ослабнет от потери крови.
— Тебе следовало сделать это в первую нашу встречу, — четко, сильно, словно заколачивая гвозди, отрубила адская тварь. — А сейчас...
Она разжала пальцы и бокал вина, который все еще держала в руках, упал вниз, мгновенно скрывшись с глаз.
-...уже слишком поздно.
На вытянутую ладонь словно вагон кирпичей повесили — невесомое, вроде бы, оружие, тянуло вниз, как наковальня и Лео медленно опустил руку, чувствуя, как с каждым проигранным сантиметром гасла лава в крови, сворачиваясь в вязкий густой холод поражения.
— Вот и славно, — улыбнулась Фолл, погасив пламя в глотке.
Оттолкнувшись от парапета, тварь шагнула к нему, и директор едва не попятился, но холод держал его на месте, лишая сил так же, как секунду назад придавала ненависть. Остановившись перед ним, на голову ниже, тонкая и гибкая, как танцовщица, она похлопала его по щеке с фальшиво ласковой улыбкой:
— Не переживай ты так. Делай, как я говорю, и твоя дочь проживет счастливую жизнь, настолько долгую, насколько ты заработаешь. Обещаю, после сегодняшней ночи я заменю ежедневные "напоминания" на раз в три дня. Будешь хорошим послушным мальчиком, и я увеличу срок — Вейлу скоро понадобится помощь других Королевств, и не у Атласа же ее просить, после того, как они так эпично облажались сегодня? Я думаю, ты засиделся в директорском кресле — пора бы вспомнить молодость.
Яркая зеленая вспышка заставила из обоих зажмуриться. Оглянувшись, Лео увидел медленно гаснущий след от полета гигантского плазменного сгустка: это черно-стальной линкор, распахнув пасть белой костяной маски вокруг ствола главного калибра, выплюнул смертоносный снаряд в одного из своих меньших собратьев, спешащих на перехват.
Еще одна вспышка — сверкающий болид попал в цель.
Лео не стал досматривать. Отвернувшись, он зажмурился и едва не прикрыл ладонями уши, не желая слышать эхо взрыва.
— Пойдем, мой храбрый маленький предатель, — похлопала тварь ему по плечу. — Где-то сейчас...
Взвыли сирены боевой тревоги, так оглушительно, словно пытались компенсировать запоздание громкостью.
— Проснулись. Давай, тебе еще изображать из себя героя и лидера. И сделай лицо попроще, чего ты как девчонка. В первый раз всегда больно.
— Даже тебе? — буркнул он себе под нос.
Он покорно поплелся следом, не рассчитывая на ответ.
И все же... так тихо, что Лео почти решил, что ему почудилось...
— Да, даже мне. Ты научишься, поверь.
Часть 3. "Ты веришь в судьбу?"
Вейл — очень древний город. Колыбель цивилизации — вовсе не преувеличение: одно из четырех мест на планете, где сочетание природных условий позволило юному человечеству закрепиться и, вцепившись зубами в землю, стоять перед Гримм веками и тысячелетиями; жить, а не выживать, каждый день ожидая визита монстра, слишком сильного, чтобы его можно было остановить.
Как всякий древний город, Вейл знал взлеты и падения, моменты триумфа и тяжесть поражений. Разрушались стены, целые кварталы ровняла с землей очередная сверхсильная тварь, но каждый раз люди возвращались сюда, строили стены выше и толще, здания — прочнее, а укрытия — глубже.
И как любой древний город, Вейл забыл больше тайн, чем другие города, помоложе, когда-либо узнают.
Там, под скованной бетоном землей, под ровными рядами панельных домов и сверкающих небоскребов, широких проспектов и глухих тупичков, жил своей жизнью второй Вейл, и жителями его были те, для кого трущобы Черного моря были ступенькой вверх.
"Катакомбы отверженных", "небоскреб, растущий к центру Земли" — так называли подземный город те, кто любил патетику; "бомжи" или "кроты" — говорили все остальные. Если спросить этих людей, почти забывших, что такое солнечный свет, они могли рассказать очень многое: о тоннелях, которых не было ни на одной карте; о забытых укрытиях от Гримм, теплых подсобных помещениях метро и коллекторов... о поворотах, свернув в которые, обратно не возвращались.
Были люди на поверхности, которые спрашивали — те, кто приносили под землю одежду, медикаменты, книги; они могли бы рассказать остальным, что уже пару месяцев "люди-кроты" переселяются на новые места, как крысы с тонущего корабля, разбегаясь от пятна в одном из тихих спальных районов ровно посередине между центром города и Черным морем.
Эти люди могли бы... и они говорили, пересказывая, что где-то там, в одном из забытых убежищ, поселилось недоброе: что-то, пробуждавшее худшее в людях — тревогу, превращавшуюся в паранойю, а из нее — в гнев. Но только друг другу, потому что знали -остальным все равно.
Кое-кто действительно жил под землей, распугав "кротов". Кое-кто не добрый, но и не злой — просто кто-то, кто очень хотел жить. И так получилось, что его жизнь — это смерть всех остальных.
Не было ничего особенного в его жилище — кровать, рабочий стол с удобным креслом и тайком подключенные электричество с сетью. Дни пролетали незаметно — держать под контролем Гримм, спрятанных под городом, было раздражающе обременительно, требовало каждую секунду внимания и сил: столь велика была ненависть этих созданий к человечеству. Общий план был придуман заранее, с деталями легко разбирались завербованные люди на поверхности. Оставалось только ждать эндшпиля и часа последней битвы, в которой решиться все.
К счастью, Самаил умел ждать. Бессмертным иначе нельзя.
И сегодня этот день пришел: день, когда кончаются все сложные планы и хитрые маневры; день, когда сила столкнется с силой.
Самаилу не нужны были никакие сигналы. В теле Синдер Фолл жило два измененных им Гримм: один в руке — тот, которым она выпила душу Осенней Девы, — и второй, о котором она не знала — в глазу. Черно-белый, лишенный красок и жизни взрыв разворотил Западную оборонительную стену Королевства, и в тот же миг Самаил выпустил Гримм на свободу. С плеч словно упала невидимая наковальня: теперь он лишь направлял их ненависть, а не сдерживал ее.
Густой черный туман, заполнивший тоннели, зашевелился, чернильной рекой потек сквозь вентиляцию и технические ходы — вверх, вверх, к мятущимся душам, до которых медленно доходило, что хваленой безопасности Королевства пришел конец.
Вслед за ним поднялся и Самаил — тяжело, с усилием, привычно проклиная брата. С Золотым всегда было так: даже загнанный в угол, он каждый раз вытаскивал туз из рукава. Тот меч, где сущность Озмы смешалось с аурой его аватара наносило раны куда глубже, чем могли понять смертные. Они почти не заживали, так и пульсируя оголенным нервом, мешая связи физического тела и его настоящей сущности.
Посчитав, что своими ногами добираться до поверхности слишком долго, Самаил замер на секунду, протягиваясь своей сущностью вдоль ниточки, связывающей его с физическим миром, и проявился в реальности черно-лиловым сиянием. Жгуты силы с рассерженным шмелиным гудением вынырнули из густой ауры, рассекли воздух, вгрызлись в прочный камень и бетон, проламывая дорогу на поверхность.
Он взмыл над тихими улицами в вихре кусков асфальта и бетона, сиянии музутно-лиловой мощи, впервые за долгие, долгие годы — открыто, не скрываясь демонстрируя себя миру и человечеству. Пока их гордость, плод многолетнего труда, результат тысяч лет прогресса содрогался в муках, сдаваясь воле древней сущности, Самаил смотрел вниз. На испуганно застывший в ожидании удара город, на редких прохожих, задравших голову к небу, на оцепенелые души, медленно наполняющиеся ужасом и осознанием грядущей катастрофы. Как прохожий перед визжащим тормозами грузовиком, как дитя перед свернувшейся в кольцо, готовой к прыжку коброй, как олень, заглянувший в глаза вожаку стаи волков они трепетали в благоговейном ужасе перед грядущим, беспомощной, черной паникой наполнялись сердца, слабели колени и опускалось, у кого было, оружие.
Они называли себя человечеством. У Самаила было определение лучше.
Паразиты.
Они гордились своей историей, тысячами лет борьбы и крови, мужества и героизма, гордились тем, что выстояли и выжили, бесстрашно зажигая огни по ночам и без страха вглядываясь в темноту. Они считали, что заработали это право, заслужили, выстрадали.
Самаил считал, что паразиты украли чужое.
Они пели песни о единении тел и душ, сияющих глазах напротив, прикосновении губ и рук, жарком дыхании и смятых влажных простынях, бессмертной преданности друг другу, называя это любовью, а ее плоды — цветами жизни, величайшей наградой и счастьем.
Самаил называл это отцеубийством.
Люди называли себя вершиной развития. Самаил считал их болезнью. Они называли Гримм чудовищами и проклятьем, Самаил — лекарством.
В одном они сходились — Гримм действительно ненавидели людей. Давным-давно потерянная в битве часть одного из творцов человечества, Гримм хранили и множили ту злобу, что владела им в тот момент: ненависть к червям, что сосали чужую жизнь, пируя на плоти "хозяина", строя свое процветание на его увядании.
И сегодня каждый получит то, что заслужил: смерть. Гримм — чужую, паразиты — свою.
Широкие улицы озарил дрожащий зеленый свет — линкор, ставший еще больше из-за разорвавшей стальную кожу черной плоти, плюнул в один из крейсеров, зависших неподалеку, из главного калибра. Желтый свет фонарей на секунду затмило это призрачное зеленоватое сияние, пока стремительный болид, сухо треща о наэлектризованный воздух разрядами, разрывал небеса.
Испуганная предбоевая тишина умерла в оглушительном грохоте взрыва, огненный шар поглотил железный корабль от носа до кормы, упругая воздушная волна ударила во все стороны, разбивая окна, подхватывая машины и людей, швыряя их перед собой, как взбесившийся бульдозер. Почерневший, обугленный крейсер вывалился из шара огня, с величественной и обманчивой неспешностью падая вниз, прямо на стройные ряды домов, и разваливаясь в процессе на три больших куска и тысячи обломков поменьше.
Самаил рванул к линкору — первоначальный шок прошел, и два последних корабля открыли огонь по своему захваченному собрату. Наперерез первому, куда меньшему снаряду, он швырнул самый крупный обломок бетона, захваченный с собой из подземелий, второй встретил грудью, свернув темно-фиолетовые жгуты силы в твердый щит.
Удар был страшен даже для него, особенно в таком ослабленном после битвы с братом состоянии. Исступленный зеленый свет окружил со всех сторон, просвечивая сквозь фиолетовый мазут как солнце сквозь ветви деревьев, мелкая доля того жара, что бушевал снаружи, обожгла лицо и ладони, обуглила волосы и пустила гулять яркие мутные пятна за зажмуренными веками.
