В этот момент ребёнок опять захныкал.
— Ты видишь, у тебя братик в какашках, ему от этого плохо. Значит, надо его от этого избавить. Неужели тебе его совсем не жалко?
Мальчик опустил глаза, и Асеро понял, что в душе у того происходит борьба. Очевидно, жалость его учили в себе давить.
— Это всё не мужское дело, жалеть и ухаживать, — выдавил из себя он, отвернувшись.
И тут Асеро осенило:
— Скажи, а воевать — мужское дело?
— Конечно! — с готовностью согласился мальчик.
— И ты хочешь стать потом воином?
— Хочу.
— Так вот, воину просто необходимо уметь ухаживать за своими ранеными товарищами. И дерьмо из-под них выгребать, и кормить жидкой кашицей... И жалеть их обязательно. Ведь это очень страшно — оказаться вдруг беспомощным как младенец. Хорошо, если это временно, а не навсегда. Только представь себе, что ты ранен, тебя прошиб понос, а никто не хочет за тобой убирать, потому что это "не мужское дело". Тогда ты будешь обречён сгнить заживо.
Мальчик на секунду задумался, потом он резко рванулся, видно, борьба внутри окончилась. Через миг он вернулся, держа в руках с ковш с водой и тазик. Асеро тем временем аккуратно развернул пелёнки, которые всё-таки удалось найти недалеко от колыбели. Взял малыша на руки и стал держать его над тазиком, раздвинув ножки:
— Лей, давай, а я ему попку смою!
Довольно ловко Асеро справился с малышом, а потом вытер его и запеленал, попутно объясняя, как нужно разделять ножки и подворачивать хвост пелёнки. Топорик только диву давался.
— Ты подержать его сможешь, пока я колыбельку отчищу? — попросил Асеро. — А то пока мы болтали, но всё-таки успел немного напачкать.
— Я не умею... Неужели ты не брезгуешь... и этим? Сапа Инка, а водится с дерьмом.
— Возиться с дерьмом не так зазорно, как быть дерьмом. Думаю, что Острый Нож в детстве с малышами не возился, и именно потому ему так легко было их убивать. Каньяри не приучены уважать женщин, как же им уважать женский труд по выращиванию детей? К тому же он признавал право на жизнь только за своим народом. А остальные могли жить, только если становились его рабами. А если дети были ещё слишком малы, чтобы делать из них рабов и наложниц, он их убивал. Мне потом несколько лет было горько глядеть на маленьких детей, но потом прошло... Зато когда у меня появились собственные дети, я уже умел их купать и пеленать. И жалел, что груди у меня нет, покормить нельзя... Но бывало, допаивал из бутылочки. А вообще, если ты собрался быть воином, надо быть готовым ко всему. На войне бывают самые неожиданные ситуации. Вот найдёшь ты случайно выжившего брошенного ребёнка — придётся за ним ухаживать, если не хочешь, чтобы он на твоих глазах умер, потому что ты его покормить и выкупать не умеешь.
— Так ведь всё равно молоко негде взять.
— Можно найти кормящую собаку. Хотя, конечно, лучше найти деревню с кормилицей. Ну или хотя бы корову...
Поражённый мальчик сам стал отчищать колыбельку.
— А ты сам так младенцев находил?
— Нет, не находил. А вообще израненных людей, нуждавшихся в помощи, находить приходилось.
Тем временем вернулась Онцилла. Асеро услышал, как та говорит кому-то, видимо, Медной Зелени, чтобы готовили баню.
Старуха ответила:
— Да какая сейчас баня, на дворе ночь уже!
— Хрустящая Лепёшка на него чем-то вонючим прыснула, вот ждёт, когда окончательно стемнеет, чтобы пройти, иначе стыдно. Так что придётся баню готовить, иначе его в дом не пустишь. Ох, говорила я ему, не связывайся с этим делом, придумай себе хоть хворь какую-нибудь, чтобы тебе старейшиной не становиться, далеко ли до беды...
Последние слова она произносила, входя в комнату, где Асеро баюкал малыша, а Топорик чистил кроватку.
От удивления Онцилла руками всплеснула:
— Надо же, а я никогда не думала, что мальчики это могут делать!
— А разве у мальчиков или девочек руки разные, чтобы не мочь? Просто не надо воспитывать в юношах чрезмерную гордость и брезгливость к женским работам. Воин должен уметь всё, ибо если рядом нет женщин, то всё равно приходится делать всё. И кстати, если баню решили натопить, то я попробую наколоть дров. Надеюсь, это будет мне по силам.
Конечно, поднимая топор, Асеро чувствовал, что силы не те, что прежде, в разных частях тела ломит, и если бы ему не помогли Роза и Топорик, он едва ли бы справился.
Потом они растопили баню, и Роза принесла отцу чистую тунику и штаны на смену.
— Не бойся, шепнула она, этого Золотой Лук точно на себя не надевал, он брезгует, если рукав заштопан.
И только тут крадучись во двор вошёл старейшина, нос к носу столкнувшись с супругой, которая выходила из дома. Жена тут же высказала ему:
— Пока ты там заседал, мы уже гостя ужином покормили, а он твоих деток понянчил, а теперь баню готовит. И кстати, по хозяйству он куда лучше справляться, ты-то крышу уже дней десять починить не можешь, хорошо ещё дождей нет...
Старейшина не стерпел, видно, ему и так досталось унижений от Тукановой семейки (едкий запах даже Асеро чувствовал на расстоянии). Он вскричал:
— Значит, пока я тут важные дела решаю, ты с тут с гостем заигрываешь? Ща как дам!
И замахнулся, но не ударил. Асеро вскочил, намереваясь встрять в драку. Женщина отвернулась с презрительной миной и сказала:
— Тихо, дети уже спят, разбудишь ещё, — потом добавила, обратившись к Асеро. — Ты не думай, он всегда так. Замахивается, но не бьёт. Показывает всем, кто в доме хозяин.
— А ты язык-то не распускай, а то и в самом деле ударю!
— Ударишь ты, как же. Я же знаю, каков ты! Помню, какой пристыженный был, когда я тебя с этой курвой, сестрой Большого Камня, застукала.
Старейшина опустил руку:
— Ну что мне сделать, чтобы жена меня почитала? Стал старейшиной — да и то не уважает...
— Да как тебя уважать, когда я с детьми из сил выбивалась, ты тайком к этой курве таскался. Мол, плохо тебе дома, тяжело, шумно, а у этой твари тихо и спокойно. И работать не надо!
— Ну, было дело, ведь порвал же я потом с ней...
— Когда я разводом пригрозила. Жалкий ты трус!
— Ну, теперь я окончательно понял, почему Золотой Лук такой сволочью вырос... — сказал Асеро, ни к кому не обращаясь...
— Понял? — переспросил старейшина. — Да как ты понять мог, ты нас только один день знаешь!
— И тем не менее, понял...
— Ну расскажи, расскажи, послушаем тебя! — сказала старейшина.
— Ну так вот, с самого детства мальчику ласки не додавали. Матери с хозяйством не до того было, бабушка выхаживала младшего брата, отец дома часто не был, более приятные места предпочитал. Да и к тому же ребёнок родился крупным, сильным, часто ошибочно считается, что таким ласка не нужна. И рядом был братик, которому внимания и ласки перепадало от бабушки куда больше. Понятно, что более слабому больше внимания нужно, но малышу ведь не объяснишь... Вот он и ревновал с пелёнок. Но это бы ещё полбеды — он видел, как отец на мать замахивается, но не бьёт, а мать отца в открытую не уважает. И сделал вывод: чтобы тебя уважали, надо бить всерьёз, а не просто замахиваться. Тогда, мол, только и будешь настоящим мужчиной. Он и мальчишек других обижал, и заставлял терпеть побои. Мол, настоящий мужчина должен... Конечно, тут и сволочь Тапир всё это активно поддерживал, его за развращение юношества надо бы вообще казнить, если бы не он, то из Золотого Лука просто семейный деспот вырос бы, который бы жену всерьёз бил, ну и если бы жена покорная была, она бы терпела. Но тут он уже был готов к тёмным делам, и были те, кто хотел его использовать. И когда братьев определили ко мне в охрану, они могли наблюдать мою семейную жизнь. Представляю, как всё это выглядело в глазах Золотого Лука. С одной стороны, я государь и должен быть просто образцом настоящего мужчины в его понимании, то есть бить всех подряд направо и налево. А с другой стороны, сам видел, что характер у меня мягкий, пинки направо и налево не раздаю, жену не бью, и в общем, я его как идеал настоящего мужчины разочаровал. То есть, даже не то, чтобы разочаровал... Тут просто во весь рост стоял вопрос, кто из нас по жизни прав, я или он. Или правильно подавлять всех силой, или быть мягким и добрым. В его глазах муж, не бьющий свою жену, выглядел тряпкой. Он меня не уважал. И до смерти боялся, что я прознаю про это неуважение. Боялся и ненавидел меня за свой страх передо мной. Потому что я всё равно был главный и при желании мог бы врезать. Ну а соперничество между братьями за Розу было уже последней каплей. Думаю, что он и без неё бы точно так же ударил бы меня пах... Он этим как бы на символическом уровне исключал меня из мужчин, сознательно разрушив мою жизнь. Я ехал сюда, ещё надеясь найти след моей жены, но теперь понимаю, что свою жену я теперь уже навряд ли найду. Конечно, сердцем я надеюсь на лучшее, но я знаю, сколько опасностей подстерегает беззащитную беременную женщину, когда власть захватили бандиты... Одна надежда, что её не так просто узнать в лицо, как меня.
Старейшина стоял, понурив голову. И Онцилла как-то смутилась. Похоже, Асеро попал в самую точку, и возразить нечего.
Потом Онцилла сказала:
— Ладно, хватит вам, идите мойтесь, там договорите. Дверной Косяк, в дом не заходи, я тебе сменную одежду потом в предбанник занесу.
Мужчины подчинились. Раздеваясь и бросая грязную одежду в таз с мыльной водой, старейшина сказал:
— Да, хорошо расписал ты причины, по которым сын у меня моим сыном быть перестал. Пачакамак его знает, так это всё или нет... Всё-таки мужское врождённое есть в природе, не отвертишься. Вот я, например, считаю мужей, никогда не засматриваются на других женщин, немного чудными... Ну или их просто природа мужеской силой обделила, но чтобы бить за это, калечить... такому я его не учил. Подраться для парня нормально, но какой интерес бить того, кто слабее? Хотя Тапир говорил, что через это надо пройти, слабый так закаляется, ему на пользу...
— Да уж на пользу... А я и не говорю, что ты лично учил. Лишь только приучил к мысли, что настоящий мужчина только тогда мужчина, когда демонстрирует свою силу. И не просто демонстрирует, но заставляет других этой силе покориться. Вывод, что чтобы доказать свою силу, надо унизить слабого, он сам додумал. Где уж ему было понять, что настоящая мужественность совсем не в этом. Вот Золотой Шнурок понимал из книг. И, кстати, что вы там с Туканом насчёт меня нарешали?
— Ничего. Тукан орал, мол, повесить тебя да повесить! Тапир осторожничал, ну и уговаривали меня тебе прикончить втихую, но я не согласился... Завтра народ решит. Сам я на тебя руки не подниму, но и защищать тебя не буду, уж тут не обессудь.
— Слушай, не пойму я всё-таки — ну почему тут столько желающих меня убить? Ну, я ещё понимаю, что движет Хрустящей Лепёшкой и всей Тукановой семейкой, но остальные-то... Ведь почти все убедились, что в тех мерзостях, которые мне приписали, я невиновен, собственно по моей политике нареканий почти нет, жилось вам под моей властью неплохо... Ну почему столькие жаждут моей крови?!
— Могу лишь за себя сказать, — ответил Дверной Косяк. — За политику твою я судить тебя не берусь, тут у тебя свои резоны были, конечно, да и не моего ума это дело. Я человек простой, в высоких материях не разбираюсь. И если бы ты тогда подавил заговор и остался на престоле, у нас бы и мыслей не было о недовольстве. Но вот теперь... если мы отпустим тебя, что ты делать будешь? Я, в общем-то, догадываюсь.
— Допустим, я поеду в Кито, где собираются инки, — ответил уклончиво Асеро. — Было бы конечно лучше мне ехать в карете, потому что после того, что сделал со мной твой недостойный отпрыск, — Асеро как бы невзначай показал на следы от побоев на теле, — в седле мне долго сидеть трудно, но если хоть лошадь вернёте, и то ничего.
— Да, с твоим добром Тукан так просто не расстанется, — сказал Дверной Косяк, — это для него лишний повод тебя убить.
Асеро прошёл в баню и стал намыливаться.
— Тукан-то понятно, какой спрос с жулика, но вы-то что ему тут распоряжаться позволяете?!
— Да не в нём дело. Ну вот приедешь ты в Кито, а дальше что?
— По обстановке, — уклончиво ответил Асеро.
— Не лукавь, — ответил Дверной Косяк. — Войска поднимешь и на Куско с ними пойдёшь. Ну попытаешься это сделать хотя бы. Ведь ты потерял всё. Потерял своё высокое положение, всё имущество, семью, честь и доброе имя, и хочешь это вернуть хотя бы частично. Как тебе жить иначе? А значит, будет война. Я тебя понимаю, наверное, и сам бы на твоём месте так поступил. Но и ты нас пойми. Мы войны и крови страсть как не хотим. Лучше уж мы под англичанами переможемся... А война означает, что мы тоже будем обязаны отдать своих сыновей... Ну не лично я, Золотой Лук мне больше не сын, Золотой Шнурок ещё неизвестно где, да и если жив, то вряд ли воин, а Топорик ещё мал... хотя если война надолго, то и его затронет... Но многие имеют сыновей и войны не хотят. Уж лучше тебя убить. Ты не виноват, но ведь из-за тебя реки крови могут пролиться.
— Неужели вы думаете, что если меня убить, то войны не будет? Она ведь уже идёт, весь Куско залит кровью. Думаешь, те, у кого разорили дома и близких увели в рабство, смирятся с этим? И не будут мстить?
— Ну, думаю, что некоторая часть может проявить благоразумие и войну не начинать, остальных же... будет лучше, если их убьют сторонники англичан. Не то, чтобы я желал им смерти, нет, но только так всё может успокоиться и устаканиться. Долго грабёж не длится. Государством надо управлять, и чтобы удержаться, они должны будут найти кого-то толкового и хозяйственного, и мы заживём... пусть хуже, чем раньше, но более-менее сносно.
— А не боишься, что пока всё устаканивается, твой дом разграбят и остатки твоей семьи тоже отдадут в рабство?
— Да мы-то им зачем? Им сокровищ, награбленных в столице, на всю жизнь хватит. Я был в Галерее Даров несколько лет назад. Но ведь это лишь небольшая часть, основное золото у тебя было внутри. Мне Золотой Лук рассказывал, что тебя в саду скамьи были из золота, и что туник у тебя было около сотни, а уж золотых сервизов... больше, чем Атауальпа мог испанцам подарить.
— Врал Золотой Лук, туник у меня всего пять было, никаких золотых скамеек в саду. Да как бы сидел на таких, зад бы поджаривал себе в жару, что ли? Ну и золотой посуды не было, я уж не знал где золото взять, чтобы племянников выкупить. Думал уж до Галереи Даров и отделки зала приёмов добраться, но не пришлось. Но это было всё золото во дворце, если не считать моих регалий. А всё, что для внутреннего пользования, далеко не столь полно блеска. Англичане, увидев внутренние покои, были очень сильно разочарованы. Впрочем, будь у меня хоть весь дворец из золота, это мало бы что меняло — всё равно при их аппетитах это на один зуб. Как ты себе представляешь, чтобы они вас в покое оставили?
— Ну, будем работать на себя, жить своими огородами, так как ничего распределять не будут, будем с них что-то продавать...
— Да они же не позволят вам работать на себя! Им нужен кто-то, кто работал бы на них. Им нужны рабы и наложницы, а значит, они будут лишать чести и свободы тавантисуйцев. Вы и оглянуться не успеете, как окажетесь в долговой кабале.
