Потом Хрущев сел и поднял руку вытереть пот, и осунулся набок и чуть не повалился со стула, и видел через мутное стекло: со всех сторон тянутся встревоженные товарищи; Серов давит в стол тревожную кнопку; проталкивается дежурный врач, заведенный в Кремле после нелепой потери Курчатова.
Нет, подумал Хрущев. Чему-то мы научились. Не возьмешь, костлявая. Хоть за жопу, но укушу напоследок.
* * *
— Напоследок я скажу...
— Ага, скажи, — Хоро подперла щеки руками, глядя на катающееся по мозаике яблоко. Здоровенное, красно-желтое, одуряюще-сладко пахнущее серединой лета.
— Скажи, Вайолет, как тебе у нас понравилось? Честно скажи. Надеюсь, искренность твою я заслужила?
Вайолет поискала глазами чай, но сегодня Капитана почему-то не позвали. Вайолет видела его на тренировочной лужайке, когда шла в домик, и Капитан, судя по азартным выкрикам, вовсе не бедствовал. Шестом он пинал Эйлуда в ноги, своими ногами отбивал короткую лопатку Крысолова, ну а головой уворачивался от пакетиков с краской, что коварная Мия наудачу кидала с террасы.
Вайолет улыбнулась:
— Так-то все камерно и связно, только вот "Арьергард" из головы нейдет. Куда меня зашвырнуло? Почему и зачем?
Хоро подтащила к себе яблоко и прикончила его парой точных укусов.
— Угу... Там такой парень, сенсор Осден, помнишь его?
Вайолет вздрогнула.
Хоро кивнула:
— Именно тот самый. Он испытывал интересный способ мгновенного перемещения. Телепортация целого корабля, но требующая определенного умственно-психического состояния экипажа. Резонанса психики.
— Оркестр? Вроде заклинательного круга ведьм? Сами себе приборы?
— Почему нет? Мы же материальны, мы излучаем, вмешиваемся.
Хоро взмахнула тонкими ладошками, открыв лица моряков на мозаике, и солнце зажгло их свирепой радостью.
— ...Самое разрушительное влияние мы оказываем на энтропию мира. Мы заражаем Хаос бациллами Порядка. Дома строим, выгораживаем в Кайросе куски Ойкумены, сажаем на пустырях Иггдрасили, поливаем кровью идиотов. Хм, патриотов... Ну, ты поняла?
Богиня-оборотень выкинула в окно хвостик — единственное напоминание о яблоке — и сказала уже серьезно:
— В самом деле, Вайолет, я не хочу оставаться бесполезной богиней-дурочкой, весь смысл которой в голом косплее. Ты же разговаривала с Казумой, должна помнить.
* * *
— Помнить помню, но нет настроения писать.
Старший брат поднял бровь, и младший пояснил с вполне научной четкостью:
— Или Хрущев придет в себя, и мы герои-первопроходцы.
— На самом деле Капитан.
— Его засекретят наглухо, а нас вывеской пустят, увидишь. Для этого нас и показывали на объекте "Плутон".
— Лишь бы не "за корову".
— А вот это уже, если Никита Сергеевич не очухается. И мы тогда станем опасными смутьянами-фантазерами, видевшими лишку.
— Ты не веришь в наступившие перемены?
Младший вздохнул, не отвечая. После нескольких тягостных минут старший развеял молчание:
— Интересно получается: там Озпин в обморок упал, тут Хрущев.
— Совпадение?
— Возможно. Но, скорее, сотрясение.
Младший вытащил из сумки несекретную тетрадь и кинул на столик номера.
— Поясни?
Старший достал и свою тетрадку с черновиками, начал перелистывать, говоря:
— Если рядом разрывается большой калибр, ты же глохнешь?
— Контузия, понятно.
— А тут лопнула ткань миров. Вот и контузило, кто ближе.
— Но почему остальные не... ?
— И остальных всех тряхнуло. Кого больше, кого меньше, но в госпитале, наверняка, повалялись все.
— Преувеличиваешь. Мистика. Кафкианство. Помнишь, ворчал Ефремов.
— Ворчал, помню. А с тобой не соглашусь: никто не собирал статистику именно в таком разрезе.
— Именно? Тогда вопрос второй: почему именно таких людей?
— Потому что эти люди активнее других шли навстречу, углубляли трещину между мирами. Стали каналом ионизации, и молния прошла через них.
— А через нас?
— Может, еще впереди. Вот сейчас Никита кукурузину отбросит, и окажемся мы приспешниками свергнутого тирана. А потом и в госпиталь попадем, если уцелеем в процессе. Так что может и к лучшему, что мы домой не успели доехать.
— Не нагнетай, без тебя тошно. Гримм приманятся.
— Если бы гриммы... Их стрелять можно. А которые придут, их стрелять нельзя.
— Стоп, стоп, стоп. Завязали.
Оба брата уселись перед столиком на безликие гостиничные кровати. Старший потянулся, зевнул и пробурчал:
— Чувствую себя отгоревшей ракетой. Вспыхнул, просиял — и вниз. Осветил поле, сколько сил хватило, а победили там наши либо не смогли, даже и не узнаю...
— Отставить скучные мысли. Давай напишем.
— Давай. Сложим туда всю муть, горечь, тоску и напишем. И сожжем. Такая симпатическая магия.
— Не осмелимся. На сжигание во всей литературе лишь Гоголя хватило. И то по слухам.
— Я думал, ты скажешь: "рукописи не горят".
— Не знаю насчет рукописей, а вот гостиница может.
— Берем "Палача", он сверху.
— По фразам, как привыкли?
— Угу. А если кто не может предложить лучшую, то принимаем как есть.
— Значит, исходно у нас бессмертные. Но рано или поздно у них переполняется память и они слетают с катушек. И приходит наш герой... Либо он вправляет память с помощью каких-то там приборов, что для окружащих выглядит магией, конечно. Либо...
— Голову с плеч, ха-ха!
— Точно. Как ты говоришь: именно!
— .... Когда палач миновал могилу Озпина, седьмую на Мистральской дороге...
— ... Послушай, а наш палач... Он что, за деньги работает?
— А ведь правда. Что-то тема какая-то склизкая... Не марксистская, брат, не марксистская!
— Так чего, снова в счастливой аркадии приключаться будем?
— Но в наших-то реалиях...
Братья переглянулись и заржали:
— Фонд обязательного страхования труда, где настройка памяти стоит два восемьдесят семь, и ни копейкой больше!
— А ликвидация тогда уж три шестьдесят две!...
Коридорный гостиницы бесшумно подошел к двери и чуть прислушался. Тут все гости особенные, присмотр нужен за каждым, но про двоих братьев его предупреждал куратор лично, и коридорный решил не пускать номер на самотек. И вот сейчас он в полном недоумении слышал жизнерадостное ржание, перемежаемое непонятными ремарками:
— Вызов, шум в подвале, третья неделя!
— Какого хрена карта первичного осмотра объекта не заполнена?
В промежутках знакомо шуршала бумага — видимо, странные гости писали... Писали? Так они, выходит, писатели? Ну, тогда понятно. Может, предложить им пишущую машинку, проявить внимание? Зачтется?
— Молодой какой-то... А ты точно палач?
— Эликсир учетный. Не больше одной дозы на месяц...
А если не угадаешь, то в сообщники попадешь, ага. И вот это уже точно зачтется.
— У вас опять перерасход эликсира на вызове. Не оплатим!
— Топор и плаха за свой счет!
Коридорный постоял еще немного и ускользил дальше бесшумным своим ходом, а братья выдергивали написанное из рук друг друга еще долго, и лишь под вечер, спохватившись, что вода в графине выпита, заказали ужин в номер. Тогда только старший спросил:
— Ты чего тянешь и тянешь? Рассказ не роман, закрывай сюжет.
— Не хочу. Не хочу завершать хорошую историю.
— А потом дети скажут что у нас размытые финалы. Ты о вечности подумал?
Младший отмахнулся с царским достоинством, и клетчатая ковбойка его словно бы процвела изнутри лазоревым одеянием, а браслет на руке блеснул алыми рубинами в когтях вышитого дракона.
— Так ведь это ж, пойми — потом!
* * *
Потом Хрущев перевел взгляд, конечно, на потолок.
А куда еще? Когда лежишь в больнице, а вокруг мечутся доктора, подпираемые в спину верными соратниками, которые вот-вот могут оказаться прихвостнями тирана и уклониста... Неохота смотреть в лица перепуганые и озабоченые: кому пойти служить потом, после тебя... А может, пора уже и того? Сменить сторону, на иного коня поставить?
Лучше уж смотреть в небо.
Ну, или в потолок. За неимением гербовой, так сказать...
Потолок оказался знакомый и незнакомый одновременно. Белый, стерильно-чистый, неуютно пахнущий больницей и хлоркой — госпиталь, знакомо. Хрущев чуть повернул голову, радуясь исчезновению, наконец-то, боли, и увидел совсем рядом — видимо, табуретка у кровати вплотную — сидящую женщину. Лицо чистое, красивое, на вид совсем юное. Редчайшего янтарного цвета глаза. Волосы то ли светло-рыжие, то ли густо-русого цвета; впрочем, сейчас волосы скрывал больничный колпак, а изящную фигуру — плотный белый халат.
Женщина читала книгу. "Понедельник начинается в субботу" — разглядел Хрущев черные тисненые буквы на зеленой обложке. Вроде бы где-то он про такое слышал. Или видел. Или встречал...
Стоп. Какие, к лешему, книги!
— Хоро? Ты мне снишься?
Хоро захлопнула том:
— Не всматривайтесь, книги пока не существует.
— А ты, значит, существуешь?
— Берклеанцы, — пробурчала Хоро. — Солипсисты немытые... Как ужасно мое представленье... Я это, я. И в истинной плоти.
Жаль, подумал Хрущев, жаль. Как хорошо проснуться и понять: головоломная скачка смыслов привиделась. На самом-то деле все привычно, все по-старому...
И тут же устыдился собственной слабости.
Из-за Хоро придвинулись Келдыш и Серов — насупленные, встревоженные — и где-то еще дальше раздраженно бурчал Гречко; Хрущев припомнил, что маршал обожал меняться ружьями на охоте. Нахваливал свои, а чужим сбивал цену именно таким вот недовольным тоном... Надо же, вылечили, не бросили, подумал Хрущев. Не лежал я, как Сталин после инсульта...
Но умилиться себе не позволил, как минуту назад не позволил скатиться в жалость.
— Иван, доклад. Настроение в ЦК, сколько я... Пролежал? Что объявляли в газетах? Что за рубежом?
— Ровно тридцать часов, Никита Сергеевич. Не инфаркт, не инсульт, всего только давление прыгнуло... Ну и половина Верховного Совета... Не добежала до дверцы в конце коридора, назовем так. Хм, в общем, лекарство тебе передали очень хорошее, доктора в восторге. Никому пока ничего не объявляли. Зато объявили внеплановые учения для проверки способности армии воевать при низких температурах. Кодовое наименование: "Зимняя война в Тибете". С китайцами мы подняли предварительные договоренности, они тоже ухватились за возможность внезапной проверки. Зарубеж истерит по поводу прав малых народностей и китайских танков на склонах Госаинтана.
— На склонах чего? Иван, твою мать, я ж опять ох... Охреносовею с твоих шуток.
— Никаких шуток, Никита Сергеевич. Дорогой воздушно-морской масштаб. Агентура в консульствах всей Земли! Все в жо... В шоке, потому что ждали учений в сентябре, как мы обычно делаем.
Серов довольно улыбнулся:
— И поэтому никто не спрашивает, где Хрущев и что с ним. И почему все наши... Ну, ты понял... Бегают, как об... Кхм. Суетятся. Учения, внезапная проверка. А уж как тебя костерят, Никита! Я и то три новых слова записал.
— Да у тебя этих слов на два лагеря.
— Обижаешь, начальник... — Серов хмыкнул:
— А вот Алексия... В смысле, патриарха... Наверное, сегодня хоронят. На шесть лет раньше, кстати. Я от твоего имени послал соболезнования.
* * *
Соболезнования от руководства ЦК зачитал молодой человек в строгом костюме. Пить не стал, креститься не стал, но шапку снял: ведь и для коммуниста-атеиста он сделал бы то же самое. Поулыбался протокольно и уехал — а патриарх остался. Остался в месте светле, месте злачне, месте покойне. Где только и доступно человеку напрямую и без помех беседовать с богом.
* * *
— С богом там совсем непонятно... — Хрущев отложил толстенный отчет. К делам и бумагам он вернулся в начале февраля, после двухнедельного отпуска. Газеты об отпуске сообщили кратко, среди правительства же распространили полуофициальный слух, что-де Хрущев подхватил простуду, но не объявляет об этом в рассуждении приближающегося съезда Альянса.
Ну и для разгона первые дела взял Хрущев скорее приятные, чем сложные. А именно: отчет братьев и Капитана о Ремнанте.
И вот сейчас ворчал:
— Нам теперь что, учитывать богов как реальный фактор? По Ктулху ядерными торпедами Сахарова швыряться? Хорошо, боеголовка подействовала, но не каждый раз так повезет!
Остановившись у окна, Хрущев помолчал, а потом обернулся к товарищам: Серову, Гречко и Келдышу.
После болезни генерального секретаря все посвященные в тайну ноутбука Веденеева старались держаться плотнее. Не факт, вовсе не факт, что новое руководство страны захочет выдерживать заданный "лысым кукурузником" темп. С другой стороны, людей, имеющих доступ к Тайне все больше. Они понимают причину гонки, они попробовали на вкус победы: сначала по подсказкам из будущего, а потом уже и собственные. У победы послевкусие цепкое, не всегда и любовью перешибить можно.
Оглядев сподвижников, Хрущев сказал напряженным тоном:
— Что мне совсем не нравится. На Ремнанте действуют почти исключительно Охотники. Обычные люди мелькают считанные разы и только на вторых-третьих ролях. Получается, у них только Охотник с аурой — атом общества? Остальные игрушки, объекты? Как-то пахнет... Освенцимом. Нет?
— Не скажите, — ответил почему-то Келдыш. — Потомок обычного человека может открыть ауру. Непреодолимой стены нет. И даже сам человек может, при определенных условиях, выйти в действующие лица. Кто не хочет шевелиться, вот он да, выведен за скобки.
Хрущев нахмурился еще сильнее:
— Очень простой ответ. Очень неприятный для простых людей. В академики тоже любой может выйти, на черной "Волге" кататься. А что-то не у всех получается.
— Да, — согласился Келдыш. — Ответ прямо по Ницше. Но что поделать с безупречностью его логики?
— Стрелять нахуй!!! — взорвался Хрущев. — Приходили к нам уже ницшеанцы! Даже родина и язык совпали! Тех постреляли и новых постреляем! Будет им право силы, будет им суд божий!
— Никита, мы же коммунисты. Чего вдруг мы заговорили о боге?
Хрущев прошелся по комнате, успокаиваясь. Буркнул:
— Заговорили эти ваши сказочники. Коммунисты сделали... В конце концов, если мы вынуждены закладывать в бюджет города Ноль пять-шесть боеголовок на всяких там Салем, чего стесняться теперь? Иван, ты так часто повторял: "Можно все, педаль в пол!" — что я, наконец, сам в это поверил.
* * *
— ... Поверил изо всех взрослых тебе одному. А ты вот так?
Вьюрок нажал спуск прахобоя и свет погас.
Чувствовал я, что возвращение даром не пройдет — а куда мне податься еще? В Вейл, в Академию, куда судьба запихивает всех, рано или поздно? Так у меня ауры нет.
А девушка с рынка где-то посреди Мистраля наверняка уже нашла кого-нибудь посерьезней, чем дурачок, бегущий от семьи, как лось через горящий лес...
Собственно, я и есть это самое. Лось.
Возвращался с посольством от Менажери, на их крейсере. Рассказывать нечего: спал да в море поплевывал, припоминая, где мерз, где последние льены считал, отчаянно лицом семафоря, что на самом-то деле я скрытый миллионер. Ну, почти...
Прибываем, значит, в "Ноль" — конкурс на название так и не закрыт, не придумали городу имени. Первым делом к руководству в Ратушу, а там вокзал деревянной дороги. Ну как же гостям и не поглазеть на достопримечательность? С музеями— консерваториями у нас долго еще будет сложно, город меня моложе...
