Потом обессилевший юноша замер, весь совершенно измученный, часто дыша. Хьютай какое-то время тоже хватала воздух широко открытым ртом. Потом, опомнившись, приподнялась. Анмай дышал так неровно и часто, что она испугалась.
— Как ты? — спросила она. — Я не сделала тебе больно?
— Н-нет, — Анмай попытался встать, но мускулы, почему-то, плохо его слушались. — Это... — он помотал головой, — это... — он всё же поднялся, но его ноги подрагивали. Он сел.
Хьютай очень умело растирала ему подошвы и уши, и он быстро опомнился. Ему стало так уютно и тепло, словно где-то внутри у него — он, правда, не мог понять, где, — светило небольшое солнце. Он был весь мокрый. Пот стекал по продольной ложбинке его живота в глубокий пупок, и Хьютай неожиданно нагнулась, слизывая эту терпкую, соленую жидкость. Живот юноши судорожно сжался от прикосновений её шершавого языка, он вздрогнул, — но Хьютай толкнула его в грудь с такой силой, что он упал, плюхнувшись спиной на подушки, навалилась сверху, вдавив его раскинутые руки в мягкие ковры.
Анмай растерянно замер. Вдруг сильные ладони сжали его бедра, теплый шершавый язык вновь заскользил по вкусно ноющему низу живота, слизывая его пот, скользя по невольно сжимавшимся мышцам, под которыми ещё тлели последние искры наслаждения...
Хьютай бесстыдно вылизывала его живот, который отчаянно, но напрасно вжимался вглубь тела. Анмай задыхался от смеха. Потом Хьютай ловко двинулась выше, устроившись на нем так, чтобы её тело не касалось пола.
— Расскажи мне, как это было в первый раз, — попросил он, легонько царапая ей уши. Ему нравилось чувствовать её гладкую теплую тяжесть.
Хьютай задумчиво закатила глаза.
— Трудно сказать. Мы, девочки, всегда были вместе... всегда ласкали друг друга. Вначале это были просто игры... потом они начали доставлять нам удовольствие...
— Сколько тебе тогда было лет?
— Пятнадцать. Очень рано для файа.
— Неплохо. А дальше?
— Ночью нас, девчонок, закрывали в спальне. Мы все сбрасывали майки и трусики, сваливали постели на пол, сбивались на них в кучу и любились до рассвета. Представь себе двадцать нагих девушек, лет по семнадцати, которые полулежат друг на друге в несколько слоев, занимаясь любовью уже через силу, в полусне, задремывая в объятиях, а потом продолжая с неожиданной яростью... Я, самая красивая, чаще всех была "общей невестой", когда все девчонки ласкают одну... — Хьютай томно потянулась на нем. Она говорила мечтательно, лениво прикрыв глаза. — Знаешь, когда ты полулежишь на нескольких нагих телах, чувствуя, как они извиваются, выгибаются, сплетаются, содрогаются в сладостных конвульсиях...
Юноше вдруг стало очень жарко. Он понимал, что должен возмутиться неприличным поведением подруги... но ему было очень интересно её слушать. Она открывала ему целый огромный мир, о котором он совершенно ничего не знал.
— А потом? Когда тебя выпустили?
— Поначалу я была совсем не рада свободе. Мне казалось, что меня просто выбросили из жизни... без подруг я чувствовала себя беззащитной. В приюте все девчонки держались вместе, и мальчики боялись нас трогать... если нам не хотелось этого. Меня послали работать на завод... сборщицей приборов. Там же был один парень... Янаай Тайра. Он стал моим наставником — на работе... и у него был младший брат... семнадцати лет. Всего через неделю он привел меня к себе домой. Они ласкали меня... вместе... а потом любили... сразу с обеих сторон... нагишом... на громадной нерасстеленной постели со стеганым покрывалом... в большой, прохладной, полутемной комнате... Там было широкое окно... открытое... в него свободно проникал ветер... и был виден вечный закат Бездны... и над ним нависали лиловые, рыжие, темно-алые и золотистые тучи... словно перевернутая горная страна... На улице шел затихающий дождь... ошеломляюще пахло свежестью... а я... Мне было больно... и одновременно так здорово, как не бывало никогда — ни до, ни после. Я просто умирала от наслаждения... вы, мальчики, не сможете этого понять. Но с тех пор я поняла, что высшее наслаждение должно причинять боль — иначе оно будет недостаточно сильным...
Анмай окончательно ошалел от всех этих рассказов. Хьютай, заметив это, поцеловала юношу в пупок, потом вдруг начала вылизывать его грудь, уделяя основное внимание соскам. Анмай удивился, как приятны прикосновения её горячего, мокрого, шершавого языка, невольно задержал дыхание, чувствуя, как он скользит по такому же мокрому, шершавому, невероятно чуткому кончику. Казалось, что он снимает с него кожицу, скользя прямо по обнаженным нервам, отзываясь в животе уже было угасшей истомой. Только что он чувствовал себя досуха выжатым, бессильным, но теперь...
Потом язык Хьютай двинулся выше, — и коснулся его губ, легко разомкнув их. Она навалилась на него всей тяжестью, прижав к полу его руки, и юноше оставалось только туго обвить босыми ногами её стан. Её язык глубоко проник в его рот, лаская нёбо, и он сладостно замирал, когда она касалась самых чутких мест за его передними зубами...
Хьютай откинула волосы с его левого уха, прижалась к нему губами, лизнула, и, дыша жаром, прошептала:
— Хочешь взять меня снова? Прямо сейчас?
Анмай удивленно взглянул на неё. В глазах слегка туманилось, в ушах звенело, но желание было очень сильным.
— Да... да, конечно...
Хьютай поднялась одним гибким движением, насмешливо глядя на него.
— Хорошо, — сказала она, ухмыляясь. — Пошли, — она с неожиданной силой потянула его за руку.
От избытка счастливых ощущений Анмай несколько ошалел. Он едва замечал, что они, шлепая босиком, вышли в коридор, где их, в принципе, могли заметить. Хьютай шла сбоку, и её взгляд как-то странно щекотал юношу...
Они прошли всего шагов двадцать, потом свернули в боковую дверь. Ощутив запах воды и гладкий кафель под ногами, Анмай понял, что попал в душ, — ещё до того, как проморгался от яркого света. Тут же на его голову обрушились горячие струи. Мокрые волосы залепили лицо, он едва мог дышать, чувствуя, как сладко кружится голова...
Ему очень понравилось быть таким вот беспомощным, когда Хьютай начала мыть его, поворачивая так, как ей удобнее, постепенно спускаясь всё ниже, — грудь, поясница, ладони, всё очень тщательно...
Когда она откинула волосы с его ушей, начав, легонько царапая, мыть их, по коже юноши побежали крупные мурашки. Когда её намыленные пальцы ласкали опущенные ресницы, мурашки стали столь густыми, что Анмай целую минуту не дышал. Пальцы Хьютай скользили по его закрытым глазам, едва заметно надавливая, — а он словно плыл куда-то в ознобе...
Он хотел овладеть ей... но для этого он был всё же слишком усталым и сонным. Правда, он скорее бы умер, чем показал Хьютай свою усталость. Плавая в полудреме, он сам вымыл её, — не менее тщательно. С залепленными мылом глазами она стала совершенно беспомощной, и лишь вздрагивала, невольно поводя плечами и улыбаясь, когда он, закинув ей руки за голову, стал целовать её высоко поднявшуюся упругую грудь...
Потом он задремал, растянувшись прямо на полу... и коротко, невольно вскрикнул, когда в его пятки ударила тугая струя совершенно ледяной воды, двинулась вверх, — по его бедрам, пояснице, спине, подбираясь к самым чутким к холоду местам, — к плечам юноши, — и остановилась на них. Когда Вэру начало буквально трясти, на его подошвы хлынула обжигающе горячая вода, так же неторопливо поднимаясь всё выше. После агонии под ледяным потопом это было невыразимое блаженство. Потом на него вновь хлынула ледяная вода, потом горячая и вновь холодная...
Анмай задыхался, когда неожиданно горячая или холодная струя ударяла в его лицо, в грудь, в живот... его тело уже звенело от избытка энергии, но, когда он бросился на Хьютай, пытаясь подмять подругу и тут же овладеть ей, она одним гибким движением ускользнула от него и рассмеялась, отступая всё дальше...
Они настороженно кружили по комнате, как звери перед схваткой. Хьютай, пригнувшись, пыталась обойти его сбоку. Она часто и глубоко дышала, её глаза дико блестели под массой спутавшихся мокрых волос. Анмай видел, как бешено бьется её сердце и вздымается обнаженная грудь. Ни о чем больше он не думал. В его голове не осталось отвлеченных мыслей.
Пинаясь, они ловили друг друга на неверных движениях, их ладони звонко хлопали по гладкой мокрой коже, обжигая её, как огнем. В конце концов, Анмай, лягнув ногой вбок, попал в живот подруге, — так, что та отлетела шага на три, шлепнулась на задницу и засмеялась. Его подошва врезалась в неё плашмя, и ощущение упругости тугой плоти оказалось на удивление приятно... Он прижал задохнувшуюся Хьютай к полу, — и тут же понял, что не может удержать. Ошалев, они в обнимку катались по полу, ломали, били, царапали и кусали друг друга. Это было какое-то исступление. Когда Анмай, наконец, одолел подругу, прижав её к полу, мир вокруг них звенел от возбуждения.
Чувствуя под собой неподатливый холод мокрого кафеля, Хьютай резко вскрикнула, задыхаясь под твердым, как камень, горячим телом юноши, судорожно обняла его плечи, быстро и крепко скрестила босые ноги на изгибе его поясницы, обвив его стан с неожиданной силой. Её ступни сплелись в тугой узел... и Анмай пугающе глубоко вошел в неё... совсем не там, где надо, уперся в основание её позвоночника, сводя её тело судорогой странной, электрической боли, сжимавшей мышцы в камень.
Хьютай звонко вскрикнула, делая резкий, непроизвольный толчок навстречу, её ногти безжалостно пронзили кожу на плечах юноши, впиваясь в кровоточащие ссадины. Анмай сам судорожно двинулся... и уже не смог остановиться: его обезумевшее от возбуждения тело отказалось исполнять приказы сознания. Острые ногти Хьютай впивались ему в бедра, в зад, в поясницу, но боль лишь усиливала его наслаждение, сливалась с ним. Анмай рывками втягивал воздух в такт её вспышкам — но всё же, она была лишь тенью той, настоящей боли. И, вместе с ней, по его бедрам разбегались пронзительные искры наслаждения. Юноша двигался всё быстрее. От растревоженных ногтями Хьютай ранок испытания по его нервам растекалось жгучее белое пламя — но боль и наслаждение сливались в странном ощущении пробуждения. Ещё никогда его чувства не были столь резкими... яркими... полными. Его ногти словно сами по себе впивались в чувствительные точки на спине Хьютай, на её бедрах, на пояснице... ниже...
Босые пятки подруги били его по заднице, но он едва это замечал. Мышцы его ног и живота сжимались так яростно, резко и быстро, как только могли, и Хьютай каждый раз словно бросало с высоты. Все её мышцы сжимало, дыхание перехватывало, перед глазами вспыхивала тьма. Сердце замирало, какой-то миг её совсем не было... а потом её пронзала ужасная боль, словно от огня, — и эти ослепительные вспышки свели её с ума. Её живот и бедра сводили судороги, она извивалась и крутила задом, как ненормальная, корчилась, словно в агонии, отчаянно дергалась, стараясь освободиться, громко вскрикивала и билась, едва понимая, что из глаз у неё сыплются искры, а из глотки рвутся звериные вопли, чувствуя, что ещё немного, — и жизнь окончательно покинет её. Но боль лишь усиливалась, пока в ней вдруг не вспыхнуло неистовое белое пламя. Оно охватило всё бьющееся тело девушки, прижав её живот к позвоночнику, выгнув стан, широко открыв рот в невыносимо пронзительном, рвущем уши вскрике.
Её ногти пронзили его кожу, с особенной яростью погрузившись в рану в основании позвоночника юноши. И по нему вдруг разбежались слепящие электрические искры. Это было невыразимо больно. Сердце замерло. Анмай понял, что сейчас умрет... но не останавливался ни на миг, не сознавая, что его ногти тоже до крови впились в такие же чувствительные точки на теле подруги. Ему хотелось умереть так, в объятиях Хьютай... и вдруг он увидел... ощутил... нечто подобное тому, что видел в подвале Цитадели...
Совсем рядом оказались огромные, дико расширенные глаза девушки.
— Я вижу, как ты... мы вместе...
Анмай не понимал, как такое возможно. Он и не думал об этом. По его телу всё чаще пробегали быстрые, короткие судороги, — но это было лишь отражение её огня...
Юноша продолжал двигаться, пока в основании его позвоночника не вспыхнул жгучий, словно солнце, колючий свет, — и тысячи тончайших искрящихся нитей рассыпались по его телу от поясницы до пальцев босых ног. Юноша замер, забыв, как дышать. Хьютай вдруг вздрогнула. Он приподнялся, — и яростно вошел в неё ещё раз.
Хьютай вздрогнула так резко, что её мускулы, рывком сжавшись, издали глухой звук, — столь мощной оказалась схватившая их судорога. Её кожа вдруг стала обжигающе-горячей, сильный, уже не томный жар волнами исходил от неё, — не ласковый, манящий жар нагой плоти, а мертвенный, беспощадный жар открытой топки. Её рот приоткрылся, зрачки расширились, как самой темной ночью, перед рассветом, превратив радужку в узенькую мерцающую полоску.
Анмай замер, ошалело глядя в огромные, дико расширенные глаза девушки. Ногти Хьютай вспороли его кожу, погружаясь в раны с неистовой яростью. Он был до безумия испуган её реакцией и неистовой силой этой судороги, — подруга сжала его так, что захрустели ребра.
Хьютай выгнула спину, вцепившись в плечи юноши, её ноги сплелись в тугой узел на его пояснице, и охвативший её огненный зуд вдруг стал невыносимо сильным. Все его мышцы тоже сжались в бешеной дрожи, обращаясь в вибрирующий камень. Он чувствовал всё — и боль, и бешеное, кружащее голову наслаждение, — и одновременно он видел... Будущее? Прошлое? Весь мир.
Крестец Хьютай тоже охватил невыносимый, мучительно-сладкий зуд. Подошвы, вся её внутренность туго, рефлекторно сжались, и зуд стал таким сильным, что её мускулы уже не расслаблялись, мелко вибрируя от предельного напряжения. Они все словно струились, всё сильнее, пока её тело не стало казаться каким-то размазанным. Эта судорога охватила её спину... плечи... бедра... она не могла вздохнуть, чувствуя, как ослепительное жидкое солнце разливается по всему её животу... стремительно бежит вверх по позвоночнику... затопляет её целиком... заливает всю кожу невыносимо сладостной негой... а где-то за её крестцом родилось совершенно новое ощущение, удивительно нежное, мягкое, но невыносимо сильное — словно там, по бесчисленным нервам, изнутри, скользит гладкий, теплый, искрящийся мех. Оно было бесконечно приятным. В какой-то миг Хьютай даже перестала себя сознавать. Был только свет, — белый, беззвучный, бесконечно яркий взрыв. И вдруг она очень резко ощутила всё, что окружает её, — не только здесь, но и дальше, бесконечно дальше... огромные города, где жили вовсе не люди, бесконечные лабиринты из песчаных полузатопленных ущелий и неправдоподобно острых скал, исполинские, — в четверть горизонта, — луны, нет, целые миры...
Она увидела сразу миллионы слоев Реальности, уходящие куда-то в бесконечность, — и её мир рассыпался, словно разбитый калейдоскоп.
............................................................................................
