— Меня схватило.
— Продолжай двигаться.
Она высвободила ботинок, дотянулась до следующего шипа, и на мгновение показалось, что жидкость, возможно, закончится. Я мысленно перенесся на "Союз", понимая, что даже если мы доберемся туда вовремя, даже если попадем внутрь и задраим люк, все равно не сможем поднять корабль вовремя.
Затем жидкость поглотила еще больше Галенки. Обхватила ее бедра, затем талию. Она замедлила подъем.
— Она тянет меня назад, — сказала она, кряхтя от усилий. — Пытается втянуть меня внутрь.
— Сопротивляйся.
Возможно, она так и сделала — трудно было сказать, так как движения были затруднены. Волна захлестнула ее по грудь, охватив ранец, затем шлем. Она подняла руку над головой, хватаясь за следующий шип. Волна охватила его.
— Галенка.
— Я здесь. — Ее голос звучал неразборчиво, в коммуникаторе потрескивали помехи. — Я уже внутри. Ничего не вижу. Но все еще могу двигаться, все еще дышу. Это похоже на погружение в воду.
— Постарайся карабкаться.
— Сейчас обнаруживаются какие-то неисправности в скафандре. Жидкость, должно быть, воздействует на электронику, на систему охлаждения. — Она отключилась, затем вернулась, ее голос был наполнен хлопками, потрескиванием и шипением. — О, боже. Это внутри. Я чувствую это. Оно холодное, касается моей кожи. Проникает сквозь скафандр. Как, черт возьми, оно попало внутрь?
Она исчезла.
— Галенка. Поговори со мной.
— Теперь в моем шлеме. О, боже, о, боже. Оно все еще растет. Я собираюсь утонуть, Дмитрий. Это неправильно. Я не хотела, черт возьми, тонуть.
— Галенка?
Я услышал сдавленный крик, затем бульканье. Потом ничего.
Я продолжал карабкаться, хотя и знал, что это бесполезно. Через несколько мгновений меня тоже настиг прилив. Он поглотил меня, а затем проник в мой скафандр, как это было с Галенкой.
Затем он проник в мою голову.
Мы не утонули.
На мгновение меня охватил абсолютный ужас, когда жидкость проникла мне в горло, через глазницы, нос и уши. Сработал рвотный рефлекс, и все закончилось. Не ужас, не паника, а просто блаженное забытье.
Пока я не очнулся, лежа на спине.
Серебристый прилив спадал. Он покинул наши тела, покинул внутреннюю часть наших скафандров. Он стекал снаружи хромированными ручейками, оставляя все сухим и неповрежденным. Мы лежали, как перевернутые черепахи, и что-то похожее на земную гравитацию придавило нас к полу. Мне потребовалось приложить все усилия, чтобы принять сидячее положение, а затем встать, борясь с весом ранца, который пытался утянуть меня вниз. Мой скафандр больше не раздувался, а это означало, что мы находились в среде с повышенным давлением.
Я огляделся, делая глубокие, нормальные вдохи.
Мы с Галенкой находились в огромном помещении серо-стального цвета с похожими на жабры вентиляционными отверстиями в боковых стенах. Жидкость вытекала через эти отверстия, обнажая слегка мерцающий черный пол, похожий на полированный мрамор. Серо-голубой свет лился сквозь шестиугольные решетки в сводчатом потолке. Я не собирался рисковать, проверяя, можно ли здесь дышать.
Осмотр внешней оболочки скафандра на предмет разрывов или потертостей показал, что она выглядела так же хорошо, как и тогда, когда я надевал его.
— Галенка, — позвал я. — Ты меня слышишь?
— Громко и отчетливо, Дмитрий. — Я услышал ее голос по радио в шлеме, но он доносился и через стекло, приглушенный, но понятный. — Что бы мы ни пережили, не думаю, что это повредило нашим скафандрам.
— У тебя еще есть воздух?
— Судя по приборам, хватит на шесть часов.
— Как себя чувствуешь?
— Как будто меня изнутри протерли каустической содой. Но в остальном — в порядке. Голова ясная, будто бы я только что проснулась после очень долгого сна. На самом деле чувствую себя лучше, бодрее, чем до того, как мы покинули "Союз".
— Вот и я так себя чувствую, — сказал я. — Как думаешь, где мы находимся?
— В самом центре. В центре "Матрешки". Где же еще мы можем быть? Должно быть, она привела нас сюда не просто так. Возможно, хочет оценить обнаруженные посторонние предметы, а затем решить, как лучше всего их переработать или избавиться от них.
— Возможно. Но тогда зачем поддерживать в нас жизнь? Она должна признать, что мы живем. Должна признать, что мы мыслящие существа.
— Дмитрий, ты всегда оптимист.
— Что-то происходит. Смотри.
Полоса света пересекла часть стены у основания. Она становилась все выше, как будто вверх открывалась бесшовная дверь. Свет, проникающий через расширяющуюся щель, был того же серо-голубого цвета, что лившийся с потолка. Мы оба напряглись, считая, что нас могут уничтожить в любой момент, и повернулись лицом к тому, что нас ожидало.
За дверью было что-то вроде коридора, спускавшегося вниз по пологой дуге, так что конца не было видно, кроме как в виде усиливающегося серебристого свечения. Наклонные внутрь стены коридора, поднимающиеся к узкому выступу потолка, были покрыты замысловатыми резными деталями, прорисовывающимися в голубовато-сером свете.
— Думаю, нам лучше прогуляться, — сказала Галенка, понизив голос почти до шепота.
Мы начали двигаться, делая неуклюжие, медленные шаги в наших скафандрах. Прошли через дверь в коридор. Начали спускаться по изогнутому пандусу в полу. Хотя мне должно было становиться все труднее и труднее держаться на ногах, не было ощущения, что я нахожусь на крутом подъеме. Я посмотрел на Галенку, она все еще шла прямо, под прямым углом к поверхности пола. Я остановился, чтобы обернуться, но помещение, в котором мы были, уже скрылось из виду, а дверь начала опускаться.
— Слышишь этот звук? — спросила Галенка.
Я как раз собирался сказать то же самое. Из-за пыхтения вентиляторов наших скафандров было не так-то просто что-либо разобрать. Но тут раздался низкий гудящий звук, похожий на басы органа. Он исходил отовсюду, из самой ткани "Матрешки". Звучал в течение многих секунд, прежде чем его тон изменился. Пока мы шли, то слышали, как повторяется последовательность нот с едва заметными вариациями. Я не мог разобрать мелодию, если она вообще существовала, — она была слишком медленной, слишком низкой для этого, — но не думал, что слышу случайные звуки какого-то бессмысленного механического процесса.
— Это музыка, — сказал я. — Замедленная почти до предела. Но все равно музыка.
— Посмотри на стены, Дмитрий.
Они были потрясающими. Стены украшал гипнотически детализированный узор, похожий на лабиринт, который я никак не мог полностью разглядеть. Края и выступы узора поднимались над стеной на несколько сантиметров. Я почувствовал странное желание протянуть руку и прикоснуться, как будто на мои пальцы действовало магнитное притяжение.
Как только я осознал этот порыв, Галенка, шедшая слева от меня, протянула левую руку и провела по рисунку на своей стороне. Она вздрогнула и отдернула пальцы в перчатке, вскрикнув от чего-то, что могло быть болью, удивлением или простым детским восторгом.
— Что? — спросил я.
— Только что почувствовала... не могу это описать, Дмитрий. Это было похоже на... на все остальное.
— Что "все"?
— Все это пытается проникнуть в мою голову. Все сразу. Как будто вся вселенная ворвалась в мой мозг. Это не было неприятно. Просто это было — слишком.
Я протянул руку.
— Будь осторожен.
Я прикоснулся к стене. Знание, чистое и радужное, бесконечно ветвящееся и хрупкое, как цветок, охлажденный в жидком азоте, проникло в мой череп. Я почувствовал, как ментальные нити натянулись под давлением. Отпрянул, точно так же, как это сделала Галенка. Контакт длился не более мгновения, но информация, которая хлынула потоком, звенела в моем черепе, как перезвон церковного колокола самого Господа Бога.
Окно понимания открылось и снова захлопнулось. У меня закружилась голова от того, что я увидел. Я уже знал о "Матрешке" больше, чем любой другой живой человек, за исключением, возможно, Галенки.
— Она пришла из будущего, — сказал я.
— Я тоже это поняла.
— Ее отправили сюда. Отправили, чтобы донести до нас послание.
Я знал все это с абсолютной уверенностью, но у меня не было никакого дополнительного контекста для этого знания. Какое будущее, кем? С какого момента и с какой целью? Что за сообщение? Как оно было получено?
Я не мог вынести неведения. Теперь, узнавши часть правды, мне нужно было узнать остальное.
Я снова протянул руку, погладил стену. На этот раз меня поразило сильнее, но инстинктивное желание отпрянуть, закрыть свой разум было не таким сильным. Я задохнулся от кристального порыва. В моей голове не могло хватить места для всего, что в нее закачивали, и все же это продолжалось без перерыва. В меня вливались слои мудрости, охлаждаясь и наслаиваясь, как древняя скала. Моя голова казалась валуном, взгромоздившимся мне на плечи. Я рассмеялся: это была единственная возможная реакция, кроме крика ужаса. Поток продолжался, усиливая давление.
Это все, что я понял:
"Матрешка" была сложной машиной с простым назначением. Ее многослойная структура была обусловлена необходимостью; она должна была быть такой, чтобы выполнить свою миссию. Каждый слой был своего рода броней, камуфляжем или ключом доступа, который органично эволюционировал, позволяя ему проскальзывать сквозь часовой механизм космической машины времени. Та машина времени была старше Земли. Она была сконструирована инопланетными разумами, а затем дополнена и модифицирована сменяющими друг друга разумными существами. Она была так же далека от исходной "Матрешки", как сама "Матрешка" от "Союза".
Машина времени находилась в состоянии покоя более миллиарда лет. Затем человечество, или то, что с ним стало, случайно наткнулось на нее.
Потребовалось некоторое время, чтобы понять ее природу.
В ее тикающем, вращающемся ядре находилось ожерелье из нейтронных звезд. Со времен нашей эры было известно, что достаточно длинный, плотный и быстро вращающийся цилиндр обладает свойством закручивать пространство-время вокруг себя, пока не станет возможным путешествие в прошлое. Такой путь — математическая траектория в пространстве, подобная орбите, — позволял передавать сигнал или объект в любой предыдущий момент времени, при условии, что это было не ранее момента создания машины времени.
Конструирование такой машины было чем угодно, но только не детской забавой.
Можно было бы создать одиночную нейтронную звезду, обладающую необходимой плотностью и вращением, но у нее не было необходимого осевого удлинения. Чтобы преодолеть это, создатели машины экстраполировали форму цилиндра, соединив четыреста сорок одну нейтронную звезду так, что они почти соприкасались, как бусины на проволоке. Струна с открытым концом разрушилась бы под действием собственной ужасающей гравитации, поэтому концы были загнуты и соединены, а весь ансамбль вращался достаточно быстро, чтобы стабилизировать нейтронные звезды от падения внутрь. Он все еще не был цилиндром, но локально — в том, что касается фотона или транспортного средства, находящегося рядом с ожерельем, — вполне мог им быть.
Если для понимания машины времени потребовалось некоторое время, то на разработку транспортного средства, способного перемещаться по ней, его ушло еще больше. Сооружение "Матрешки" было последним великим предприятием угасающей цивилизации.
Машина катапультировала "Матрешку" в дочеловеческое прошлое нашей галактики. Переход в полет, обращенный вспять, прохождение через различные фильтры и барьеры, установленные для предотвращения незаконного использования древнего оборудования, возвращение в нормальное течение времени привели к тому, что пришлось пожертвовать одиннадцатью дополнительными слоями оболочки. То, что мы видели в "Матрешке", было всего лишь изуродованным ядром того, что когда-то было гораздо более крупным целым.
Но она выжила. Достигла цели, хотя и опередила запланированную эру на много миллионов лет. Однако это было учтено; было проще прыгнуть в глубокое прошлое и проползти вперед во времени, чем точно попасть в относительно недавнюю эру. Событием появления действительно было открытие местного отверстия червоточины, но только для того, чтобы "Матрешка" (которая включала в себя механизмы управления червоточинами в оболочке-1 и оболочке-2) смогла завершить последний этап своего путешествия.
Как далеко она продвинулась вниз по течению? Сто лет? Тысячу лет? Пять тысяч?
Трудно было сказать наверняка. Знание сказало мне все, но не вся эта мудрость была облечена в термины, которые можно было легко расшифровать. Но я чувствовал нить, чувство связи между эпохой "Матрешки" и нашей собственной. Они многое знали о нас.
Достаточно, чтобы понять, что мы на неверном пути.
Наконец я отдернул руку от стены. Желание снова коснуться ее было почти непреодолимым, но я не мог выдержать так много за один раз.
— Дмитрий?
— Я здесь.
— Думала, тебя тут не было какое-то время.
Я повернулся лицом к своей коллеге. На фоне показанной мне необъятности, космического масштаба истории, которую я почти увидел, Галенка казалась не более чем фигуркой, вырезанной из бумаги. Она была просто человеком, полупрозрачным в своей собственной нематериальности, застрявшим в этом единственном движущемся мгновении, как грязь на ленте конвейера. Потребовалось несколько мгновений, чтобы мое чувство масштаба нормализовалось; чтобы понять, что, несмотря на все, что показала мне машина, я ничем не отличался от нее.
— Они вернули ее нам, — сказал я. Слова вырвались у меня в спешке, и в то же время на каждый слог уходила целая вечность времени и усилий. — Чтобы показать нам, как мы ошиблись. Здесь есть история — большая ее часть. В этих стенах. Горы, бездны информации.
— Тебе нужно замедлить дыхание. То серебристое вещество, которое проникло в нас, каким-то образом нас подстегнуло, не так ли? Переделало наши умы, чтобы "Матрешка" могла проникнуть в них?
— Я думаю — возможно. Да.
— Возьми себя в руки, Дмитрий. Нам все равно нужно вернуться домой.
Я снова попытался дотронуться до стены. Желание не исчезло, голод — пустота в моей голове — вернулся. "Матрешка" все еще хотела мне что-то сказать. С Дмитрием Ивановым еще не было покончено.
— Не надо, — сказала Галенка с твердостью, которая остановила мою руку. — Не сейчас. Не сейчас, пока мы не осмотрим все остальное в этом месте.
По ее настоянию я стал сопротивляться. Обнаружил, что если держаться середины коридора, то все не так плохо. Но стены все еще что-то шептали мне, приглашая провести по ним рукой.
— Второй Союз, — сказал я.
— И что с того?
— Он исчезнет. Через пятьдесят лет, может быть, через шестьдесят. Где-то ближе к концу столетия. Я видел это в истории. — Я сделал паузу и с трудом сглотнул. — Эта дорога, по которой мы идем, этот путь. Он неправильный. Мы свернули не туда где-то между первым и вторым появлениями. Но к тому времени, когда мы это осознаем, к тому времени, когда Союз падет, будет уже слишком поздно. Не только для России, но и для Земли. Для человечества.
