— Видите, — сказал Инти жене и дочери, — это граница Тавантисуйю, прибудем ? и мы, считай, дома. Казалось бы, те же горы за ним, те же перед ним, да и сам он разделяет лишь разные склоны одной горы, да и выбран он был не по каким-то высоким соображениям, а по чисто практическим — именно здесь гора такой формы, что пункт тайком не обойдёшь. Но всё равно дорога и горы за ним для нас уже другие. Потому что там Родина, там уже, считай, дом. Для нас, когда мы знаем, что там — Родина, там уже всё как будто другое.

— Но ведь если бы граница Тавантисуйю продвинулась бы дальше, Родина была бы уже здесь? — спросила Утеша. — Так почему там всё другое?

— Верно, была бы, — ответил Инти.

— Всё дело в том, что мы устали от бесконечных тревог, — сказала Морская Волна, — здесь нас любой разбойник может безнаказанно ограбить, убить и захватить в рабство, а там уже вступают в действие законы Тавантисуйю.

— Тоже верно, — сказал Инти, — просто так на нас там уже никто не нападёт. Но вот если наши враги про нас пронюхали... Тогда другое дело.

— Я думаю, всё куда проще, — сказал шедший чуть впереди Видящий Насквозь. — Все мы знаем, что впереди нас ждёт отдых, вкусный обед, крепкий чай и баня, а то ведь уже больше недели не мылись, заодно и это дурацкие европейские тряпки сбросим и оденемся, наконец, по-человечески. Как лекарь скажу, что наша тавантисуйская одежда много для здоровья полезнее. Штаны не обтягивают, обращение крови в ногах тем самым не замедляется, да и вообще без лишних рюшек, под которыми у белых людей вечно грязь копится. У нас в Тумбесе некоторые манеру одеваться по-европейски взяли, краса и дешёвая гордость им важнее чистоты и здоровья.

Инти спросил:

— А что, в Тумбесе сильно теперь европейские платья в моде? Лет пять назад так принаряжались только некоторые женщины, даже Эспада вроде бы не решался вырядиться в камзол принародно. Хотя европейские наряды у него при обыске были найдены, представляю, как он исходил ненавистью, что не может их нацепить на себя публично.

— Ну, теперь некоторые модники так ходят, — ответил Видящий Насквозь, — хотя старики ворчат, конечно. Но ведь их с каждым годом всё меньше...

— Скверно, — сказал Инти. — А всё таки родина — это ведь не чай и баня, и даже не только законы, хотя всё это и важно. Наверное, это то, что европейцы называют modus vivendi, образ жизни.

Когда они уже подошли посту, оттуда выбежал смотритель и, увидев Инти, остановился в удивлении и некотором замешательстве. Инти тут же понял, что узнан — Опоссум слишком хорошо знал его в лицо, чтобы его обманул европейский костюм и седина. Но хорошо ещё станционный смотритель понял, что прямо называть Инти по имени не следует, и потому не знал, как обратиться: Как можно более непринуждённо и естественно Инти сказал:

— Опоссум, кого я вижу! Не узнаёшь Саири в таком наряде?

Эта фраза означала, "да, мы знакомы, не надо это скрывать, но зови меня сейчас "Саири".

— А как же не удивляться? — ответил Опоссум. — Не думал я, что ты в твои годы и с твоим здоровьем будешь шляться по заграницам. Но раз ты куда-то ездил, то, значит, так было надо. Да и ладно, сейчас не до разговоров. Что вам раньше, еду или баню?

Вечером, сидя вдвоём за чаем, Инти и Опоссум беседовали. Опоссум рассказывал последние тавантисуйские новости, сам не переходя к вопросам. Инти был доволен, что Саири, похоже, блестяще сыграл свою роль — во всяком случае, никто ничего не заподозрил вроде бы... И про смерть Ловкого Змея вести пока не дошли... Или им особенного значения не придают? Мало ли кто его мог прикончить, в самом деле...

— Скажи, Опоссум, а любопытно тебе, с чего это я по заграницам на старости лет вздумал мотаться?

— Любопытно. Только ведь ты, если не захочешь, не скажешь. Хотя, на самом деле, я догадываюсь...

— И о чём догадываешься?

— Обстановка по ту сторону гор накаляется, того и гляди полыхнёт восстание, так ты с их вождями, пойти, переговоры вёл, и женщина с тобой, похоже, переводчица... Это не сама Радуга?

— Нет, не сама. Но, в общем и целом, ты угадал. Мне, кстати, сказали, что они тут три раза к нам по этой дороге послов присылали. Дорогу, конечно, безопасной не назовёшь, но все-таки, чтобы все три группы погибли... подозрительно это. Как думаешь, какая может быть причина?

— Я не думаю, я знаю. Оттого я, собственно, и здесь. Тебя и твоим людям просто сказочно повезло, что вы пришли сюда сейчас, а не несколькими днями ранее. Иначе вы бы вляпались в такие неприятности... Ну, может, и не погибли бы все, но без трупов едва бы обошлось. Здесь, вот прямо на этом посту, орудовала банда, грабившая и убивавшая проезжающих. Поскольку тут место достаточно глухое, на то, что никто долгое время не шёл, никто и внимания не обращал. Всё случайно вскрылось...

— Как же они пост захватили?

— Официально устроились работать. Один головотяп согласился мало что назначить тут одних каньяри, да ещё и из одного села. А иные думают, что не головотяп, а сам в сговоре... Так что знаю я про послов, сам их видел...

Глаза Опоссума погрустнели.

— Что с ними?!

— Их тут по несколько месяцев в рабстве держали, в подвале и колодках, и были они при освобождении в таком состоянии... Без слез смотреть невозможно. Ведь если человека, даже самого здорового и сильного, несколько месяцев в колодках продержать, он потом на ноги встать не сможет. Так что отправили их в дома оздоровления, может, поставят их наши лекари на ноги...

— Должны. Хотя, конечно, такого кошмара и врагу не пожелаешь, а тут те, кто за нашей помощью шёл...

— Ну а я тут формально в качестве смотрителя, но так должен все связи этой банды вскрыть. Ведь всё награбленное или рабами сделанное бандиты куда-то сбывать были должны. Вот и пытаюсь найти концы.

— А я уж, встретив тебя здесь, думал, что ты просто более спокойное занятие найти решил... Всё-таки годы своё берут... И у меня тоже.

— Да какой тут покой, когда такие дела творятся. Вот что, я думаю, свиньями мы будем, если своим собратьям по ту сторону гор не поможем. Если после таких бед они вернутся ни с чем...

— Я тоже уверен, что без нашей помощи их оставлять нельзя. Но воображаю, как перекорёжит Золотого Слитка от одной мысли о таких тратах...

— Ничего, перетопчется. Не один же он всё решает. Асеро, я думаю, на твоей стороне будет, да и Славного Похода вполне может удастся уговорить. Скажи мол, засиделись твои орлы...

— Меня просили о помощи с моря, тут мнение наших торговцев очень много весит. Но ладно, к чему гадать, соберутся носящие льяуту, и тогда всё обсудим. Лучше расскажи, что там нового относительно англичан.

— Да ничего. Наши люди воют, столько от них проблем и головной боли, но торговые работники велят им спускать по максимуму, наказывать только тавантисуйцев, а эта несправедливость вызывает злость и раздражение. Ну всё-таки недопонимают у нас наверху чего-то...

— И чего же?

— А то, что человеку мало быть сытым, добротно одетым и помытым. Вот, скажем, дворянин в Европе почему сам себя считает крутым и почему другие перед ним стелятся? Разве он обязательно богат? Отнюдь. У него может быть всего имущества ? дырявый камзол с пустыми карманами да вошки в волосах. Но он безумно при этом гордится собой, потому что у него, в отличие от простого мужика и даже богатого купца, есть честь! То есть, его никто безнаказанно оскорбить или ударить не может. Потому что он — высшего сорта. По сравнению с другими, которых можно и оскорблять, и унижать, и к женам и дочерям их под юбки лазить...

— Ну, это мы все более-менее понимаем. Да и англичане, вроде, не дворяне.

— У англичан богатый купец может себе дворянство купить. А мы не понимаем, что все они, хоть дворяне, хоть нет, людей на сорта делят. Кого можно оскорбить, кого нельзя... И если мы терпим их выходки, значит, в их глазах сами себя к низшему сорту относим, вот они и наглеют на глазах. А как ещё прикажешь к нам относиться, если к супруге самого Первого Инки можно безнаказанно под юбку лазить? А если уж за нашим государем они чести не признают и под юбку к его жене залезть посмели, то уж за нами и подавно...

— Значит, весть об этом уже досюда докатилась.

— Сплетни об этом ходят по всей стране. Иные даже совсем небылицы сочиняют. Будто бы Розенхилл её на глазах у мужа прямо осилил, и даже будто она добровольно Розенхиллу отдалась, а Асеро стерпел.

— Да кто посмел так опозорить Луну?!

— Формально никто не знает, но так многие догадываются. Кто ещё мог вынести это из-за пределов дворца, кроме Жёлтого Листа?

— Знаешь, этого мерзавца уже пора арестовать. Сколько терпеть можно! Нужно дойти до воздушной линии и переслать приказ в столицу. Ответственность за последствия беру на себя.

— До наших мест воздушную линию пока ещё всё равно не провели, — с грустью ответил Опоссум, — это не раньше Кито...

— По плану должны были уже. План изменился?

— Да. Слишком много связанных с этим несчастий. Как они уверяют...

— Много — это сколько?

— Точное число не говорят. Будь я в Куско, запросил бы статистику. Но в качестве аргумента приводят не более трёх-четырёх историй, да и там нарушали технику безопасности. Мне кажется, что тут панику нарочно враги разводят, чтобы лишить нас такого важного изобретения... Ведь на кораблях куда больше народу тонет, никто же не велит их запретить! Хотя проблема тут есть, но она не там, совсем не там...

— А где же?

— Юноши, после того как они вырастают и не могут летать, они... им потом тяжело без неба, как-то чего-то не хватает. Мучает смутная тоска, от которой нет пока никакого лекарства. Может, со временем пройдёт это, а может, и нет... Слишком мало ещё времени прошло, чтобы выводы делать.

Инти ничего не ответил. Как и многие уроженцы гор, он с детства мечтал о полёте, но знал, что человек не птица, над горами и долинами не воспарит, как бы ни хотел... Ну а те, кто летал и теперь больше не может, должны испытывать по этому поводу ещё большие страдания. Но знал он также, что с болью можно свыкнуться. Ведь как он горевал после смерти любимой жены... Но ведь свыкся, жил, занимался делом... Хотя только теперь, когда эта страшная боль прошла, он понял, насколько на самом деле страдал, отвлекаясь от боли силой воли. Впрочем, можно ли назвать такую подавленную и неосознаваемую боль болью? Это скорее какое-то нечувствие, когда часть души просто не работала, как не работает часть мускулов у парализованных. Тоже несладко, но жить с этим можно.

Вот наконец-то и Кито. Когда путешественники подъезжали к нему, было время послеобеденного отдыха. Утеша вовсю вглядывалась в городские стены и башни, нюхала воздух и в конце концов спросила:

— Скажи, отец, а почему я не чувствую городских запахов? Город заколдован?

— Но ведь ты же сама видела, что в наших городах не принято выкидывать на улицу мусор и нечистоты.

— Всё равно. В маленьком селении легко поддерживать порядок, но разве это возможно в таком большом городе?

— Отчего же нет? На то ведь и городские власти, чтобы следить за такими вещами.

— Неужели правитель этого города сам убирает улицы?

— Ну не сам лично, конечно. Но его дело организовать всё так, чтобы улицы были убраны. Это его обязанность. Потому что если в городе не будет чисто, то его снимут.

— А почему у белых людей не так?

— Потому что их общество устроено неразумно. Им не нужен чистый воздух для всех. Богатые могу купить себе виллу на холме, а бедняки пусть, мол, задыхаются в зловонии, страдают и умирают от болезней.

— Вот как...

— Скоро ты увидишь, как красиво в Кито. Ты обязательно должна увидеть это город. Думаю, будет лучше, если вы с матерью вдвоём по нему погуляете.

— А ты?

— Я, к сожалению, не смогу — мне тут надо кое с кем встретиться и кое-что обсудить.

— А мы не заблудимся одни?

— Исключено. Он построен по плану так, что в нём невозможно заблудиться. В крайней случае, спросите дорогу до гостиницы.

— А с нами не может ничего случиться? — спросила Морская Волна.

— Оснований считать, что про нас узнали, у меня нет. Хотя, конечно, исключать этого нельзя. Но мне кажется много более безопасным гулять по городу, чем оставаться в гостинице. В толпе они вряд ли решатся вам что-то сделать, да и найти вас тяжелее. Хотя на предмет слежки стоит поглядывать.

— Устала я слишком — по городу ходить.

— Тогда я попробую вам билеты в театр достать, Утеша, ведь ты там никогда не была.

— Конечно, не была. А как же мы туда пойдём? У нас же нет красивых платьев и бриллиантов?

— Ну, это у нас не обязательно. В театры могут ходить все, и крестьяне, и ремесленники с жёнами и детьми. Даже дворники могут. И никто на себя бриллианты не навешивает. Главное — быть одетым чисто и не в лохмотьях. И никто не посмотрит косо.

— Ура!!! — закричала девочка и захлопала в ладоши.

— Ну, на театр согласна, — ответила её мать...

Инти отошёл от распределителя билетов огорчённый.

— Увы, поскольку в городе траур, все представления отменены. Придётся вам всё-таки погулять по городу.

— А почему траур? — спросила огорчённо Утеша.

— Произошло убийство. Пьяные англичане накуролесили. Напились до невменяемости, попытались обесчестить какую-то женщину, её брат вступился, и его порешили. Но, по крайней мере, всех англичан посадили по этому поводу под замок, и наместник добивается того, чтобы им вообще запретили находиться в Кито. Так что гулять можете спокойно.

— Как же это так, отец! Неужели из-за одного человека объявили траур? При том, что он не был знатным...

— Да обыкновенно. Ведь теперь не до развлечений. Я понимаю, что у белых чуть ли не каждый день кого-нибудь так убивают, ради всех траура объявлять не будут, но в наших городах убийство — событие исключительное. В последний раз это была смерть Алого Мрамора, предыдущего наместника. Но это отдельная трагическая история. Так что не бойтесь, гуляйте спокойно, если всё будет в порядке. В час заката я вернусь в гостиницу, и вы тоже.

На этом они разошлись. Инти пошёл к дому Огненного Мака, своего координатора по Кито. Уж он-то точно обрисует обстановку в городе, которая выглядит совсем неспокойной. Но когда он подошёл к дому, на сердце у него стало тревожно. Ставни на окнах и дверной проём были заклеены лентами. Значит, тут уже не живут. Но что случилось?

Тут Инти увидел, что из двери соседнего дома вышла какая-то старушка и обратился к ней:

— Уважаемая, прошу меня простить... но я приехал издалека и думал навестить своего друга, который жил в этом доме. Где его теперь искать?

— Ищи его, сынок, на том свете! Мертв он, вчера похоронили...

— Как же так? Что послужило причиной его гибели? Неведомая болезнь или трагическая случайность? А семья куда делась?

— Ты и в самом деле, похоже, прибыл издалека. Убит Алый Мак англичанами. А семья его — сестра лежит у лекарей полуживая, а мать и отец от такого горя скончались. Вот дом теперь и пустой стоит. Говорят, — тут старушка перешла на шёпот, — что Алый Мак с чуть ли не с службой безопасности связи имел, и в доме у него что-то такое быть может. Вот и заклеили окна и двери, чтобы если кто туда полезет, сразу видно было.